Пантелеймон Романов - Пантелеймон Сергеевич Романов

— Что там? Какой еще наряд?

— Нарядили уж и так. Довольно. А то дальше будете наряжать, и вовсе без порток останемся, — кричали уже со всех сторон.

— Слушай… Что за дьяволы, не угомонишь никак! Предлагается возить дрова…

— То наряд, то дрова…

— Это все одно и то же, черти безголовые.

— Нипочем не вези.

— Дружней взяться, — ни черта не сделают.

— Им только поддайся, они потом все жилы вытянут.

— Да кто они-то, черти?

— Вы, кто же больше.

— А кто нас выбирал-то?.. Итак, граждане…

— Дружней… — торопливо сказал кто-то вполголоса, как регент на клиросе дает знак певчим, чтобы они неожиданно грянули многолетие.

— Не повезем. К черту. Баб своих запрягай! — заревели голоса.

— К порядку!!

— Еще раз…

— Не повезем. К дьяволу… баб своих запрягай!

— Ох, ловко, — дружный народ.

Председатель зажал уши, плюнул и отошел к окну от стола.

— Ты в больницу, говорят, иди, — рассказывал кому-то рябой мужичок, — прихожу, а с меня пять миллионов — цоп! Да я, говорю, весь палец-то тебе за три продам.

— В последний раз предлагаю собранию везти…

— Дружней…

— Сами везите, мать… Насажали на шею.

— В таком случае объявляется, что каждый отказавшийся должен будет свезти вдвое. — Председатель закрыл книгу и пошел к выходу.

Все зашевелились, поднялись, надевая шапки и застегиваясь.

— Что-то у вас кричали-то дюже? — спросил проходивший мимо сапожник с хутора, когда мужики вышли из школы.

— Хотели веревочку было нам на шею накинуть…

— Они, что ли?

— А то кто же…

— Ну?

— Ну и ну, видишь, вылетел как ошпаренный.

— Тут, брат, так подхватили… — сказал рябой мужичок, — что надо лучше, да некуда.

— Значит, дружный народ.

— Страсть… аж сами удивились. Это ежели бы спервоначалу схватились, так ни разверстки, ни налогов никаких нипочем бы не платили. Мол, мы знаем свое, а вы там, как хотите.

— А больниц ваших нам, мол, тоже не нужно. Премного вами благодарны, — подсказал рябой мужичок, затягивая зубами узел на пальце.

— И что же, значит, ничего теперь против вас не могут? — спросил сапожник.

— Да ведь вот, видишь, чудак-человек.

— А ничего за это не будет?..

Тот, у кого спрашивал сапожник, полез в карман за кисетом и ничего не ответил. Все затихли и смотрели на него с таким выражением, как будто от него зависело все.

— …Говорит, что вдвое свезти придется, — ответил, наконец, спрошенный.

— Ах, черт, — значит, гнут все-таки?

— Три года еще гнуть будут, — сказал чей-то голос.

— Кто сказывал?

— На нижней слободе считали.

— Меньше и не отделаешься.

— Да…

— А по скольку возов-то отвозить?.. — спросил шорник.

— По шести.

— А ежели не повезешь, — значит, по двенадцати?

— По двенадцати.

— Премия… — сказал Сенька. — А ежели опять не повезешь, — двадцать четыре. Так чередом и пойдет.

— А наши дураки все повезли, — сказал сапожник.

— Народ недружный.

— Ежели бы мы спервоначалу на больницы не польстились, — сказал рябой мужичок, — мы б теперь — ни налогу, ничего…

Наутро шорник встал раньше обыкновенного. И прежде всего выглянул из сенец сначала в одну сторону улицы, а потом — в другую. Но через избу он увидел еще чью-то голову, которая также выглядывала из сенец.

Шорник спрятался.

— Черт ее знает, шесть да шесть — двенадцать, двенадцать да двенадцать — двадцать четыре… мать пресвятая богородица, подохнешь…

— Свези полегонечку, чтоб никто не видел, — сказала жена.

— Там ктой-то смотрит.

Жена вышла и увидела две головы, которые спрятались в тот момент, как только она стукнула дверью.

— Что, как уж там запрягают, — сказал шорник, — нешто на этих окаянных можно положиться.

— А как вчерась порешили-то?

— Порешили, что б ни боже мой, нипочем не везти.

— Ну, ты запряги на всякий случай, а там видно будет, — сказала жена, — распрячь всегда можно.

— Запрячь можно. От этого худа не будет. Надо только через сенцы пройтить, а то со двора увидят.

И он пошел на двор. Но сейчас же остановился, прислушиваясь.

— Но, черт, лезь в оглобли-то, куда тебе нечистый гне… — крикнул кто-то на соседнем дворе, и послышался такой звук, как будто крикнувший спохватился и прихлопнул себе рот рукой.

— Ах, дьяволы, не иначе, как запрягают, — сказал шорник и стал лихорадочно искать шлею и уздечку. Надел уздечку на лошадь, выправил ей уши и потянул за повод к оглоблям. Но лошадь, вытянув за уздечкой шею, не переступала оглобель:

— Но, черт, лезь в…

И шорник, испугавшись, прихлопнул рот рукой.

— Куда запрягаешь? — крикнули с соседнего двора.

— …За водой.

— А я уж думал…

— А ты?..

— …За травой… лошадям.

Вдруг кто-то пробежал по улице и крикнул.

— Ах, дьяволы, — с нижней слободы-то поехали…

— Кто?

— Да все. Сначала Захарка-коммунист, а потом один по одному еще человек пять. А тут как увидели, что они уж к мостику подъезжают, у всех ворота растворились и прямо на запряженных лошадях все и выкатили, словно лошади так в запряжке и родились. Словом, не хуже хороших пожарных. Теперь все поскакали.

— Ах, сволочи…

И в этот же самый момент ворота всех дворов на верхней слободе, растворившись на обе половинки, хлопнули с размаха об стенки и, как на параде, голова в голову, выкатили лошади, запряженные в дровяные дроги, и понеслись догонять нижнюю слободу.

— Спасибо, запряг, — говорил шорник своему соседу, погоняя свою лошадь, — а то бы попал, вишь вон, — какой народ.

— Беда…

— Куда всей деревней едете? — спросил у мостика встречный мужичок, придержав лошадь и оглядывая бесконечную вереницу подвод.

— За дровами на казенный завод…

— Вот это здорово взялись. Зато в один день кончите. А у нас один едет, пятеро не едут. А тут вытянулись, любо глядеть.

Ах, дружный народ.

[1920]

Скверный товар

Поезд уже часов пять стоял перед вокзалом, весь набитый народом.

В разбитых окнах виднелись лица, спины, мешки. Каждую минуту из вокзала выбегали все новые и новые пассажиры. Увидев, что поезд уже полон, с перепуганными лицами вскрикивали:

— Матушки, уж тут набились!..

И бросались на площадки, на буфера с таким видом, как будто через секунду поезд должен был трогаться.

Но паровоз стоял потухший, темный, и на нем не было видно ни души.

— Давно сели?

— Часа три уж, как сидим.

— Что ж он не идет-то?

— Не собрались еще, значит. Давеча хоть машинист на паровозе копался, а теперь и он чтой-то затих. Эй, ты что там, спать, что ли, лег? — кричали с буферов машинисту.

— Это