Одлян, или Воздух свободы - Леонид Габышев

— По поручению Ипатова.

Доктор, подумав, сказал:

— Не буду я разговаривать. Пусть тебе скажет. Выслушав, Глаз залез на шконку.

— Костя, Ипатов просит, чтоб ты брал все на себя. Он гарантирует, что поможет освободиться досрочно, подогреет деньгами.

— И все? — спросил Доктор.

— Все.

— Ишь чего захотел. Я не собираюсь за него срок тянуть.

Скоро Костю вызвали на допрос к следователю. Вернувшись, спросил разрешения у дубака вынести парашу. Сегодня Костя — дневальный. У этой камеры — привилегия: окна выходят на солнечную сторону, и можно выносить парашу в любое время.

— Глаз, — попросил Доктор, — помоги мне.

В туалете Доктор быстро заговорил:

— Следователь сказал, что знает о разговоре по трубе. У нас в камере подсадка.

— Кто?

— Кичко. Ты видишь, как его часто вызывают к следователю, а сидит всего-навсего за неуплату алиментов. Это он к Куму ходит. И еще, — тебя тогда не было, — он несколько раз подряд от следователя передачу приносил. Говорил, что сестра упросила следователя. У него и сестры в Тюмени нет. И что-то он долго под следствием сидит. Крутят его — будто за убийство. Я сказал следователю, что да, был такой разговор по трубе. Это в мою пользу. Теперь следователь на днях тебя вызовет. Глаз, ты подтвердишь, что все так и было? Врать тебе не придется. Никто знать не будет.

Глаз задумался. Топить одного зека ради другого?

— А что, без меня не обойтись?

— Нет. Нужен свидетель. Кичко не может идти за свидетеля. Он подсадка. А ты, когда придешь от следователя, не говори, к кому вызывали. Скажи — по своему делу. Ну сделай, Глаз?

— Ладно, но об этом — никому.

И вот Глаза вызвал следователь по делу взяточников: молодой, невысокий, веселый, и спросил:

— Твоя фамилия Петров?

— Так точно!

Следователь оглядел Глаза — в галифе, из-под расстегнутой куртки выглядывает тельняшка.

— Садись.

Глаз сел на прибитый к полу табурет. Следователь курил хорошие сигареты.

— Не угостите меня?

Следователь достал пачку и протянул Глазу. Глаз взял две сигареты.

— Мне и цыганенку.

— Ты сидишь в одной камере с Кобзевым Костей?

— Сижу, а что же делать.

— На днях какой-то разговор был, касающийся его дела. Объясни, как он произошел?

— Объясню, раз надо.

И Глаз рассказал.

— Слушай, Петров, а как это вы по трубам переговариваетесь?

— Да очень просто. Вы в школе физику учили?

— Учил.

— Плохо учили. Ставлю два. Даже кол. Давайте дневник, и пусть мать распишется.

Следователь засмеялся.

— Веселый ты парень. Но объясни.

— Трубы обладают, это самое, проводят звук. Да что объяснять, я на деле покажу. Отведите меня в другой кабинет, я оттуда буду кричать в трубу, а вы здесь ухо к трубе приложите и слушайте.

Следователь повел Глаза в соседний кабинет. Там сидел Кум.

— Григорий Иванович, Петров хочет мне показать, как они по трубам разговаривают. Пусть он тут покричит в трубу, а я там послушаю, — сказал следователь и вышел.

— Григорий Иванович, приветствую вас. Вы что-то меня больше не вызываете? А я жду. Аж соскучился, — сказал Глаз, подошел к трубе и нагнулся, затем выпрямился, шагнул к столу Кума и проговорил: — Мне надо что-то взять, чтоб постучать по трубе.

Он вынул из графина пробку, Кум хотел перехватить его руку, но Глаз был уже у труб отопления и стучал пробкой по верхней трубе.

— Тише, расколешь.

Глаз нагнулся, приложил к трубе лодочкой ладонь и прокричал:

— Товарищ следователь, как слышимость? Если хорошая, то приготовьте пару сигарет.

Дверь отворилась. Заглянул следователь.

— Пошли.

Глаз вышел, бросив Куму:

— Если повинные никто не пишет, вызывайте меня.

Следователь запротоколировал показания Глаза и отдал ему пачку сигарет.

9

Бывший управляющий трестом Виктор Иванович Редькин и Костя Кобзев передачи и отоварку клали в один котел. После того, как Глаз дал показания следователю, Костя предложил гужеваться вместе. Глазу отовариваться не на что, да и передачу никто не носит, и он согласился. Но из общего котла ел мало. Скромничал.

Глаза вызвал на допрос старший следователь особого отдела управления внутренних дел Эмиргалиев. За столом — седоватый подполковник с узким разрезом глаз. Лицо рябое и некрасивое.

— Я занимаюсь твоим побегом. Больше в побег не пойдешь?

— Пойду, — не думая, ответил Глаз.

— Я взял показания у милиционеров, которые тебя конвоировали. Теперь ты расскажи.

— В начале скажите, что будет Колесову за то, что меня продырявил?

— Ничего.

— Почему?

— Он не знал, что бежит малолетка.

— Как это «не знал»? — возмутился Глаз. — Я, прежде чем побежать, крикнул: «Не стрелять — бежит малолетка!»

— И Колесов, и конвой об этом не говорят.

— Вы их в больницу сводите.

— Зачем?

— А проверьте слух. Они что — глухие? Если не слышали, что я кричал «не стрелять — бежит малолетка», тогда допрашивайте весь этап. Двадцать восемь человек было. Они-то, я надеюсь, не глухие.

— Кричал или не кричал — какая разница? Живой остался.

— Ну и шустрый вы, товарищ подполковник. Разница есть. По советскому законодательству в малолеток и беременных женщин не стреляют, если они идут в побег. А в меня стреляли. Я нарушил закон — меня посадили, он нарушил закон — пусть его тоже судят.

— Твое преступление — разбой — все равно побег перетягивает. Лишнего сроку за побег не дадут.

Глаз, не читая протокол, расписался.

— Защищайте их, защищайте. Рука руку моет. Чума на вас всех…

Глаз решил вызвать воспитателя — воспитатели к нему не ходили — и попроситься в камеру малолеток. Стукнул в кормушку. Дубак не подошел. Постучал еще. В коридоре тишина. Забарабанил в кормушку, и она открылась. Просунул в отверстие голову и осмотрел коридор. Дубака не видно. «А что, — подумал он, — я в кормушку пролезу. Вылезу в коридор, закрою кормушку и зайду в туалет. Когда начнут водить на оправку, с чужой камерой и уйду. На вечерней поверке меня хватятся. Вот будет потеха! А если туалет закрыт, я через кормушку в чужую камеру…»

Глаз просунул в кормушку обе руки, втиснул плечи и вылез наполовину. Зад не пролазил. «Все равно пролезу»,— подумал он и хотел сделать усилие, но из туалета вышел надзиратель, поправляя на себе портупею.

— Куда! Куда! — Как будто Глаз мог из тюрьмы убежать. — Вот сволочь! Не сидится спокойно, — кричал надзиратель, а Глаз еле залез назад.

Попкарь, закрывая кормушку, сказал:

— Пять суток обеспечено.

Глаз расхаживал по карцеру, напевая лагерные песни. Он доволен: пронес курева и спичек.

Курил экономно, всасывая дым с воздушком, и кружилась голова.

На следующий день к нему посадили здоровенного малолетку. Привел его корпусной с шишкой на скуле.

Малолетка зашел в карцер робко. Глаз обрадовался и завел разговор. Но парень разговаривать не хотел и отвечал на вопросы, будто следователю, и все разглядывал Глаза.

Глаз подумал: не обиженку ли посадили, забитый какой-то, слова не вытянешь.

— За что тебя? — спросил Глаз.

— Мы камеру вверх дном перевернули, у нас курево кончилось, а нам не передавали.

— Не знаешь, в какой камере сидит Гена Медведев? Какая у него кличка, не знаю. Он мой подельник. С Заводоуковского района.

— Медведь у него кличка, сидит он,, подожди, сейчас вспомню, а-а-а, в шестьдесят второй. Точно, в шестьдесят второй.

Они разговорились. Витя из Тюмени. Попал по хулиганке. Освоившись, признался:

— Знаешь, Глаз, нас корпусный этот, что меня привел, все пугает. Вот посажу, говорит, кто шустрит, к Камбале, покажет он вам, что такое тюрьма. Когда вел меня, все стращал. Ну все, Камбала в карцере, веду к нему. Только не просись от него. Я представлял тебя не таким. Здоровый, думаю. Сказать по правде, я шел в карцер и тебя боялся.

Не ожидал Глаз такого и удивился. Не думал, что им малолеток пугают.

Витя просидел с Глазом до вечера, и его увели в шизо. Мест в карцерах не хватало.

«Так, Генка сидит в шестьдесят второй. А что, если попытаться в шестьдесят вторую попасть?»

Через пять суток за Глазом пришел разводящий. Не тот, что уводил в карцер.

— Ты в какой камере сейчас?

— В шестьдесят второй.

— Так ты же у взрослых сидел?

— Сидел у взрослых, сидел у малолеток, снова у взрослых и опять к малолеткам попал.

— А не врешь?

— Что мне врать? Ты же в карточке сверишься.

Разводящий повел Глаза на второй этаж.

— Здорово, ребята, вот и отсидел я пять суток! — заорал, переступив порог камеры, Глаз.

Малолетки уставились на Глаза. Одет он был не так, как они. На нем солдатские галифе, из-под куртки выглядывает тельняшка, на голове — зековская расшитая кепка. Разводящий стоял в дверях, а Глаз подошел к ближнему малолетке, хлопнул его по плечу: «Здорово, Толя»,— и затряс обалдевшему пацану руку.