Еретики Дюны - Фрэнк Херберт

— Но Харконнены… — проговорил Данкан. Его воспоминания об Оплоте тоже распутались. — О да. О да! — его сотряс звериный смех. Он испустил оглушающий победоносный рык над давно мертвым бароном Владимиром Харконненом. — Я расплатился с тобой, барон! Да, я расплатился с тобой за всех, кого ты уничтожил!

— Ты помнишь Оплот и то, чему мы тебя научили? — задал вопрос Тег.

Айдахо озадаченно нахмурился, по его лбу пролегли глубокие морщины.

Данкан ощутил незавершенность. Что-то внутри него оставалось подавленным. Пробуждение было неполным. Он сердито поглядел на Тега. Есть ли что-то большее? Тег был с ним просто зверем. Необходимое зверство? Вот, значит, как нужно восстанавливать гхолу?

— Я… — Данкан покачал головой из стороны в сторону, как огромное раненое животное перед охотником.

— Ты обладаешь всеми своими воспоминаниями? — спрашивал Тег.

— Всеми? Да. Я помню Гамму, когда она была Гиди Прайм пропитанная, как губка маслом, пропитанная, как губка кровью, дьявольская дыра Империи! Да, конечно, башар. Я был прилежным учеником. Полковой командир! — он опять рассмеялся, странно по-взрослому для такого юного тела, запрокинув голову.

Тег вдруг почувствовал прилив глубокого удовлетворения, намного глубже, чем облегчение. Все сработало так, как ему говорили.

— Ты ненавидишь меня? — спросил он.

— Ненавижу тебя? Разве я не говорил тебе, что буду благодарен?

Данкан резко поднял руки и посмотрел на них, провел взглядом по всему своему юному телу.

— Какое же искушение! — крикнул он, уронил руки и сосредоточил взгляд на лице Тега, ища опознаваемые признаки.

— Атридесы, — сказал он. — До чего же вы все чертовски похожи!

— Не все, — сказал Тег.

— Я говорю не о внешнем сходстве, башар, — его взгляд стал туманным. — Я спрашивал о моем возрасте, — долгое молчание, а потом: — Боги великие! Сколько же времени прошло!

Тег сказал то, что ему было предписано сказать:

— Орден нуждается в тебе!

— В этом незрелом теле? Что я должен сделать?

— Я и вправду не знаю, Данкан. Тело созреет, и я так предполагаю, что Преподобная Мать объяснит тебе все.

— Луцилла?

Данкан резко взглянул вверх на разукрашенный потолок, затем на альков и скабрезные часы там. Он припомнил, как входил сюда с Тегом и Луциллой. Место было тем же самым, но оно стало другим.

— Харконнены, — зашептал он. Он устремил на Тега полыхающий взгляд. — Ты знаешь, скольких из моей семьи Харконнены пытали и убили?

— Одна из архивариусов Таразы предоставила мне записи об этом.

— Записи? По-твоему, слова могут об этом поведать?

— Нет. Но этот единственный ответ, который есть у меня на твой вопрос.

— Черт тебя возьми, башар! Почему вы, Атридесы, всегда были до такой степени правдивыми и честными?

— Я думаю, это выведено в нашей породе!

— Совершенно верно, — голос принадлежал Луцилле и доносился из-за спины Тега.

Тег не обернулся. Что она услышала? Как давно здесь находится?

Луцилла подошла и встала рядом с Тегом, но взгляд ее был прикован к Данкану.

— Я вижу, ты это сделал, Майлс.

— Буквальное выполнение приказаний Таразы… — сказал Тег.

— Ты оказался очень умен, Майлс, — заметила она. — Намного умнее, чем я тебя когда-либо считала. Твоя мать была бы жестоко наказана за твое обучение.

— А! Луцилла-соблазнительница, — сказал Данкан. Он взглянул на Тега и опять перевел взгляд на Луциллу. — Да, теперь я могу ответить на мой другой вопрос — что ей предполагалось со мной сделать.

— Они называются Геноносительницы, — сказал Тег.

— Майлс, — сказала Луцилла, — если ты усложнишь мою задачу, не допуская выполнить то, что mi 2 велено, я поджарю тебя на вертеле.

От звука ее голоса дрожь пробежала по телу Тега. Он знал, что ее угроза была метафорой, но все, что подразумевалось за этой угрозой, было реальностью.

— Пиршество наказаний! — вскричал Данкан. — Как же мило.

Тег обратился к Данкану:

— Нет ничего романтичного в том, что мы с тобой сделали, Данкан. Я и раньше помогал Бене Джессерит в делах, которые оставляли у меня омерзительное чувство, но никогда раньше не чувствовал себя таким запачканным, как сейчас.

— Тихо! — приказала Луцилла. В этом приказании Голос использовался на полную мощь.

— Те из нас, кто принесли истинную клятву верности Ордену, имеют только одну заботу — выживание Бене Джессерит. Выживание не какой-то личности, но выживание всего Ордена. Обманы, плутни — все это пустые слова, когда вопрос стоит о выживании Бене Джессерит.

— Ох, проклятие твоей матери, Майлс! — то, что Луцилла не скрывала своей ярости, являлось комплиментом.

Данкан внимательно уставился на Луциллу. Кто она? Луцилла? Он почувствовал, как взбудоражена его память. Луцилла не тот же самый человек… совсем не тот же самый и все же… Кусочки и крохи были те же самые. Голос. Черты. Он резко увидел опять лицо женщины, которое мелькнуло перед ним на стене комнаты Оплота.

«Данкан. Мой сладкий Данкан».

Из глаз Данкана хлынули слезы. Это его собственная мать — еще одна жертва Харконненов. Замученная пытками… кто знает, чем еще? Никогда он не увидит ее вновь, ее «сладкий Данкан».

— Боже, как бы я хотел убить одного из них прямо сейчас, — простонал Данкан.

И опять он сосредоточил взгляд на Луцилле. Сквозь слезы ее черты расплылись, и это облегчило сравнение. Лицо Луциллы имело те же черты, что и лицо леди Джессики, возлюбленной Лито Атридеса. Данкан посмотрел на Тега, опять на Луциллу, стряхнув этим движением слезы с глаз. Лица из памяти расплывались и сливались в эту настоящую Луциллу, стоявшую перед ним. Сходство… но никогда не то же самое. Никогда не то же самое.

ГЕНОНОСИТЕЛЬНИЦА.

Он догадался. Чистая ярость Данкана Айдахо вспыхнула в нем.

— То, чего ты хочешь, это мой ребенок в твоем чреве, Геноносительница? Я знаю, вы не просто так называетесь Матерями.

Луцилла ответила, голос ее был холоден:

— Мы обсудим это в другое время.

— Давай обсудим это в подходящем месте, — сделал предложение Данкан. — Может быть, я спою тебе песенку. Не такую хорошую, как мог бы спеть Гурни Хэллек, но достаточно хорошую, чтобы приготовить тебя к маленькому развлечению в постели.

— Ты находишь это забавным? — спросила она.

— Забавным? Нет, но я вспомнил о Гурни. Скажи мне, башар, его тоже воскрешали из мертвых, да?

— Во всяком случае, мне это не известно, — ответил Тег.

— Вот был певец! — воскликнул Данкан. — Он мог убить вас, распевая, и при этом ни разу не сфальшивить.

Сохраняя все ту же ледяную манеру, Луцилла сказала:

— Мы, Бене Джессерит, научились избегать музыку. Она пробуждает слишком ненужные чувства. Чувства памяти, разумеется.

«Вполне понятно, что она хочет вызвать пугливое благоговение, косвенно напоминая таким образом об Иных Памятях и других силах Бене Джессерит».

Но Данкан только громче расхохотался.

— Просто стыд, — сказал он. — Вы так много теряете в жизни.

И он начал мурлыкать старый мотив Хэллека:

«Взгляни на друзей, на дружбу давних дней…»

Его ум возвращался к этим новым ощущениям возрожденных воспоминаний, и опять он почувствовал жадное прикосновение чего-то очень сильного, что лежало захороненным внутри его. Что бы это ни было, это было жестоким, и касалось это Луциллы, Геноносительницы. В своем мозгу он ярко увидел ее мертвой и тело ее — плавающим в крови.

Люди всегда мечтают о чем-то большем: непосредственной радости или более глубоком чувстве, называемом ими счастьем. Это один из секретов, при помощи которых мы проводим в жизнь наши проекты. Это ЧТО-ТО БОЛЬШЕЕ, предположительно, увеличивает власть над людьми, не способными дать ему имя или (что намного чаще) даже не знающими о его существовании. Большинство людей бессознательно реагирует на такие скрытые силы. Таким образом, нам надо только вызвать к существованию просчитанное ЧТО-ТО БОЛЬШЕЕ, определить его и придать ему форму, и тогда люди будут следовать за ними.

Вместе с молчаливым Ваффом, идущим примерно в двадцати шагах впереди, Одрейд и Шиана шли рядом с хранилищем спайса по дороге, густо поросшей по краям сорняками. Все они переоделись в одеяния пустыни — поблескивающие стилсъюты. Сквозь ячейки серой нульплазной ограды, окружавшей двор рядом с ними, пробивались пучки травы и ватные семякоробочки растений. Они вызывали у разглядывавшей их Одрейд мысли о жизни, пытающейся пробиться сквозь человеческое вмешательство. Сзади них приземистые здания, которыми оброс Дар-эс-Балат, грелись на солнце раннего дня. Горячий сухой воздух обжигал горло, если она вдыхала слишком глубоко. У Одрейд кружилась голова, и внутри все бунтовало. Ее мучила жажда. Она шла, как бы балансируя на краю пропасти. Ситуация, которую она сотворила по приказанию Таразы, могла взорваться в любой момент.