Еретики Дюны - Фрэнк Херберт

Тараза знала, что может опереться на Луциллу, если, конечно, Луцилле удалось найти убежище где-то вместе с Тегом и гхолой. Всякие убийцы обитают в Оплоте на Ракисе, разумеется. Оружие может быть скоро запущено в действие.

Тараза испытала внезапное внутреннее смятение. Иные Памяти советовали наивысшую осторожность. Никогда больше не терять контроль над линиями скрещивания! Да, если Одрейд избегнет попытки ее устранить, то она будет отчуждена навсегда. Одрейд — полная Преподобная Мать, и некоторые из них должны до сих пор оставаться в Рассеянии, не среди Преподобных Черниц, которых наблюдал Орден… но все же…

«Никогда больше!» — таков лозунг всей оперативной работы. Никогда больше нового Квизаца Хадераха или еще одного Тирана.

Бери под контроль порождающих, бери под контроль их потомство.

Преподобные Матери не умирают, когда умирает их плоть. Они погружаются все глубже и глубже в самую живую сердцевину Бене Джессерит, пока их случайное назидание и даже их бессознательное наблюдение не станет частью продолжающегося Ордена.

«Не наделай ошибок с Одрейд! Я знаю, что ты думаешь обо мне, Дар, с твоим „ограниченным теплом, направленным на подругу старых школьных дней. Ты думаешь, что я потенциально опасна для Ордена, но что я могу быть спасена от себя самой наблюдательными друзьями“».

Тараза чувствовала, что некоторые из ее советниц разделяют мнение Одрейд, тихо слушая и придерживая свои суждения. Большинство из них до сих пор следуют руководству Верховной Матери, но многие знают о диком таланте Одрейд и распознали ее сомнения. Только одно это удерживает всех Сестер в узде. Тараза не пытается самообманываться на этот счет.

В основе всех действий любой Верховной Матери — глубочайшая верность Ордену. Ничто не должно поставить под угрозу дальнейшее существование Бене Джессерит, даже она сама. В ее точном и резком самосуждении Тараза пояснила свою связь с продолжающейся жизнью Ордена.

Явно нет непосредственной необходимости убирать Одрейд. И все же Одрейд теперь слишком близка к центру замысла с гхолой, и любая мелочь может навести ее на осознание всего целиком, с ее изощренной восприимчивостью. Большая часть неоткрытого ей скоро станет известна. «Манифест Атридесов» — это почти игра наугад. Одрейд, истинный создатель Манифеста, могла только достигнуть более глубокого прозрения, составляя этот документ, но сами слова были наивысшим препятствием для откровения.

Вафф оценил это. Тараза знала.

Отвернувшись от темного окна, Тараза вернулась к своему песьему креслу. Момент главного решения — идти или не идти? — можно и отсрочить, но промежуточные шаги необходимо принять. Она набросала в своем уме послание и изучила его, отправляя распоряжение Бурзмали. Любимый ученик башара должен быть запущен в действие не так, как хочет Одрейд.

Послание Одрейд было очень простым по сути:

«Помощь в пути. Ты на сцене, Дар. Где дело касается безопасности Шианы, пользуйся собственным разумом. Во всех других делах, которые идут вразрез с моими приказами, проводи мой плана».

Вот оно. Так тому и быть. У Одрейд есть инструкции, главные наставления, которые она примет в качестве «плана», даже если разглядит недостатки модели. Одрейд будет повиноваться. «Дар» — чудесный штришок, подумала Тараза. Дар и Тар. Это отверстие к ограниченному теплу Одрейд не будет хорошо защищено от направления Дар и Тар.

Стол сервирован следующем образом: справа жаркое из зайца пустыни в соусе сепеда. Другие яства по часовой стрелке от дальнего конца стола справа: сирианский апломаж, чакка под стеклом, кофе с меланжем (обратите внимание на ястреба Атридесов на электрокофейнике), пот-а-ойе и в хрустальной булутанской бутыли искристое келаданское еино. Обратите внимание на древний опознаватель ядов, скрытый в канделябре.

Тег нашел Данкана в небольшом обеденном алькове, отходящем от маленькой кухоньки не-глоуба. Замешкавшись на подходе к алькову, Тег внимательно присмотрелся к Данкану: они здесь уже восемь дней, и юноша, похоже, наконец оправился от той странной ярости, что охватила его, когда они вступили в переходник не-глоуба.

Сначала они оказались в неглубокой пещере, где стоял мускусный запах местного дикого медведя. Задняя стена пещеры была не цельной скалой, хотя могла бы обмануть любого исследователя. Крохотный выступ в скале — тайный ключ, вход отворялся, если знать этот ключик или случайно наткнуться на него. Поворот — и полностью открывалась задняя стена пещеры.

Переходник, который автоматически освещался ярким светом, как только наглухо закрывался вход позади, на стенах и потолке были изображения грифонов Харконненов. Тег, пораженный, подумал о Патрине, случайно наткнувшемся и впервые попавшем в это место (шок! трепет! восторг!), и упустил из виду реакцию Данкана, заметив ее только тогда, когда тихий рык наполнил закрытое пространство.

Данкан остановился и рычал (это было почти стоном), кулаки стиснуты, взгляд прикован к грифонам Харконненов на правой стене. Выражения ярости и смятения поочередно сменялись на его лице. Он взметнул кулаки и, ударив ими вырисовывавшиеся фигуры, разбил руки в кровь.

— Проклинаю их всех до глубочайших адских ям! — вскричал он.

Это было взрослое ругательство, вылетевшее из такого почти детского рта.

Не успел Данкан договорить, как его охватила непроизвольная дрожь. Луцилла обняла его и погладила по затылку, успокаивая, пока дрожь не улеглась.

— Почему я оделял так? — прошептал Данкан.

— Ты узнаешь, когда восстановится твоя исходная память, — ответила она.

— Харконнены, — сказал Данкан, и кровь прилила к его лицу. Он поглядел на Луциллу. — Почему я так сильно их ненавижу?

— Этого не объяснишь словами, — ответила она. — Ты должен ждать своих воспоминаний.

— Я не хочу воспоминаний! — И Данкан мгновенно кинул испуганный взгляд на Тега. — Нет! Нет, я их очень хочу.

Теперь, увидев Тега, входящего в обеденный альков не-глоуба, Данкан ясно припомнил тот миг.

— Когда, башар?

— Скоро, очень скоро.

Тег огляделся вокруг. Данкан одиноко сидел за автоматически прибирающимся столом, перед ним стояла чашка с коричневой жидкостью. Тег узнал запах: один из щедро приправленных меланжем продуктов из нуллентропных закромов. Закрома были настоящим кладезем экзотической еды, одежды, оружия и других изделий — музей, ценность которого трудно измерить. Все в глоубе было покрыто толстым слоем пыли, но ничего из сделанных запасов нисколько не испортилось. Все продукты до последней крошки сдобрены меланжем, не до уровня меланжемана-обжоры, но очень ощутимо. Даже консервированные фрукты были присыпаны спайсом.

Коричневая жидкость в чашке Данкана была одним из тех продуктов, который Луцилла сначала попробовала сама, прежде чем разрешила съесть их для поддержания жизни. Тег точно не знал, как это удается Преподобным Матерям, но и его собственная мать обладала такой способностью. Они определяли пригодность еды и питья с одной пробы.

Посмотрев на разукрашенные часы, укрепленные на стене в закрытом конце алькова, Тег понял, что сейчас позже, чем он думал, — далеко за третий час их условного полдня. Данкану нужно было пока еще находиться в хитроумно оборудованном зале для физических упражнений, но они оба заметили, как Луцилла поднялась на верхние уровни глоуба, и Тег усмотрел в этом возможность побеседовать наедине.

Пододвинув кресло, Тег уселся по другую сторону стола.

— Мне ненавистны эти часы! — закричал Данкан.

— Ты все здесь ненавидишь, — сказал Тег, тотчас взглянув на часы. Это была еще одна древность: круглый циферблат с двумя стрелками и цифровым счетчиком секунд. Обе стрелки были приапическими — обнаженные фигуры: мужчина с огромным фаллосом и женщина с широко расставленными ногами. Всякий раз, когда стрелки часов встречались, мужчина словно бы вводил свой фаллос в женщину.

— Мразь, — согласился Тег. Он указал на питье Данкана. — Тебе оно нравится?

— Нормальное, сэр. Луцилла считает, мне следует выливать это после упражнений.

— Моя мать постоянно готовила мне похожий напиток после тяжелых упражнений, — сказал Тег. Он наклонился вперед и вздохнул, припомнив вкус, сохранившийся в его памяти, насыщенность меланжа в ноздрях.

— Сэр, как долго мы здесь пробудем? — задал вопрос Данкан.

— До тех пор, пока нас не найдут нужные люди, или до тех пор, пока мы не будем уверены, что нас не найдут.

— Но… отрезанные здесь от мира, как мы об этом узнаем?

— Когда я посчитаю, что подошло время, я накину одеяло жизнеутаивающего поля и отправлюсь в наружный дозор.

— Я ненавижу это место!