Мама Стифлера - Лидия Раевская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ты сегодня изображаешь Серёжу Зверева? — спросила я, снимая шубу.
— Нет, — совершенно серьёзно ответил сын, — я играю тушканчика Лёлика.
— Пиз… То есть одуреть можно… — сказала я, и отдала Дрону говнопирог: — Неси в класс. Твоя мама — кондитерский гений.
Зря я наивно рассчитывала, что все родительские пироги просто выставят на стол, и сожрут.
Нет.
Всё оказалось хуже, чем я думала.
Классная руководительница сына, облачившаяся по случаю празника в леопардовое платье с люрексом, аккуратно записывала в титрадку кто чо припёр пожрать, и фтыкала в выпечку канцелярские скрепки с бумашками, на которых размашысто писала фамилии родителей.
Я забилась в угол. Патамушта увидела, что напекли другие, порядочные мамашы.
Там были какие-то немыслимые торты в полметра, облитые желе, утыканные кивями и фейхуями, и замысловатые пиченья в пять слоёф.
Мой говнопирожог на этом фоне смотрелся аццки непрезентабельно.
Стало очень жалко сына. Патамушта было понятно, што щас ево всё равно назовут чмом, и рибёнок понесёт психологическую травму.
— Семья Раевских! — громко провозгласила учительница, поправила рукой сиську, норовившую вывалицца из лепёрдовых одежд, и с хрустом воткнула в мой пирог табличку.
Мамашы в празничных ритузах кинули взгляд на мой кулинарный шыдевр, и разом прекратили делицца рецептами.
— Что? — в гулкой тишыне спросила я, — Рецепт дать? Хуй вам. Это семейный секрет.
Сын радостно заулыбался, а мамашы разве что не харкнули в моё йуное ебло.
— Прошу детей к столу! — сиреной взывыла обольстительная учительница, и фсе дети резво кинулись жрать.
Мамашы вцепились друг дружке в ритузы, и алчно смотрели чьё произведение искусства пользуецца бОльшим спросом.
Я стояла в углу, и грусно зырила на свой одинокий пирожочек, который никто не жрал. Стало ужасно обидно.
Я отвела взгляд от своего питомца, и столкнулась глазами с сыном.
"Мам, не ссы" — прочитала я по его губам, и натужно улыбнулась. Мол, не ссу, сынок, тычо?
Сын наклонился к уху сидящего рядом с ним товарища, и что-то ему сказал, от чего мальчик вздрогнул, и быстро прошептал что-то на ухо уже своему соседу.
Минуту я наблюдала за цепной реакцией в рядах пирующих, и икнула, когда последний из сидящих поднялся, и громко крикнул:
— А где пирожок Андрюшиной мамы?
Какая-то маманька небрежно подтолкнула тарелку с моим кушаньем по столу, отчего пирожок с тарелки свалился, и громко стукнулся о стол. С таким брутальным железным звуком.
Ещё через минуту от моего пирога ничего не осталось.
Мамашы смотрели на меня с яростью, и жамкали потными ладонями свои ритузы, а я пила воду из-под крана, стремясь унять икоту.
Мой пирог съели! Целиком! До крошки! И никто не проблевался!!!
Вы верите в это? Вот и я не верила.
Я не верила до последнего. Не верила даже тогда, когда получила на руки красную почётную грамоту, гласящую: "Награждается семья Раевских, занявшая первое место в конкурсе "Кулинарный мастер", за самый вкусный и красивый пирог". Грамоту я получала в абсолютной тишине, которую нарушили лишь рукоплескания моего сына. Мамашы и учительница смотрели на меня как на наебавшего их человека, но молчали, и не выёбывались. И правильно. Они ж меня не первый год знают.
Потом был празничный концерт, и мой сын порвал весь зал, когда у него во время монолога "Я — тушканчик Лёлик, и я очень давно не кушал, и пиздецки оголодал.." — лопнули на жопе лосины, явив зрителю заботливо откормленную мною Дюшкину задницу.
А когда мы с Дюшесом шли домой, держась за руки, я не выдержала, и спросила:
— Дюша, сдаёцца мне, наш с тобой пирог нихуя не самым лучшим был… Тогда почему ево так жадно схуячили твои товарищи?
Сынок покраснел, потупил взгляд, и тихо признался:
— Девочкам я сказал, што те, кто сожрёт твоё говн… твой пирог — будут такими же красивыми как ты, а мальчикам просто сказал, что отмудохаю их девятого числа в сортире, если они не попробуют твой коржык. Вот и всё. Ты не обижаешься?
— Нет, — ответила я, и серьёзно добавила: — я люблю тебя, тушканчик Лёлик.
— Я тебя тоже, мамаша с дырявым пупком — явно передразнивая учительницу, ответил сын, и приподнявшысь на цыпочках, поцеловал меня в щёку.
Я не люблю Восьмое Марта.
Я ненавижу мимозы и пианых рыцарей с их ебучими подарками.
Я люблю своего сына. Своего Дюшеса. Своего тушканчика Лёлика.
И ради него, на следущее седьмое марта я испеку свой фирменный торт, и снова выиграю почётную грамоту.
Теперь уже заслуженно.
Про дурных баб, и настоящих мужчин
06-11-2007 04:22
Гена готовился к феерическому оргазмированию, насаживая на свой хуй Ирку, как курицу-гриль на вертел.
Ирка скакала на Генином хую, хаотично размахивая веснушчатыми сиськами, и думала о том, что те калории, которые она сожрала вместе с пирожным сегодня в обед, сейчас стремительно сжигаются. И это придавало Ирке сил.
А Гена думал о том, что если Иркиному мужу стукнет в голову моча, и он захочет вернуться домой пораньше — на хуй тогда насадят уже самого Гену. Как курицу-гриль.
И поэтому Гена не мог кончить уже второй час.
"Кончай, мудило ущербное!" — кричала про себя Ирка, чувствуя как у неё отнимаются ноги.
"Лифт приехал что ли? Муж припёрся? Или кажется?" — думал Гена, зажмуривая глаза от капающего на его лицо Иркиного пота, и силился кончить.
Хуй предательски падал, и норовил вывалиться из Ирки.
Иркин мобильный выдал залихватскую песню "А я люблю военных, красивых-здоровенных", и Генин хуй всё-таки упал окончательно.
— Муж! — округлила глаза Ирка, и, продолжая удерживать стремительно теряющий эрекцию хуй внутри себя, подняла трубку…
Гена судорожно сглотнул, и шевельнул левым ухом.
— Алло… — прошептала в телефон Ирка.
— Бу-бу-бу — донеслось из трубки.
— Я не дома… — проблеяла Ирка-тупица, и зачем-то три раза подпрыгнула на опавшем члене.
— Бу? — спросили в трубке. — Бу-бу, сукабля?
— Я это… — Ирка оглянулась на Гену в поисках поддержки, а Гена зачем то посмотрел на Иркины сиськи, и пожал плечами. Ирка икнула, и закончила: — Я щас на перекрестке, вместе с бабой Клавой с третьего подъезда… Порчу снимаю.
— БУУУУУУУУУУУУУ?! — заорали в трубке, а Генин хуй почему-то начал подниматься. Ирка это почувствовала, и усердно запрыгала на Гене, выдыхая в телефон:
— Да… Да… В два часа ночи… Так баба сказала… Клава… Баба… Мы щас насыпем тут пшена, сотворим заклятие, и пойдём домой…
— Бу-бу? Бу-бу-бу нахуй! Чтоб через пять минут бу-бу-бу, а то бу-бу к хуям!
Генин член стоял как шланг на морозе, и Ирка прыгала на нём, закатив глаза, не выпуская из рук телефонную трубку.
— Мне нельзя говорить, а то заклятие не подействует. Баба Клава запретила. Всё, пока!
И кончила.
Тут левая Иркина сиська, совершив странный кульбит, стукнула Ирку по щеке, и Гена, заглядевшись, проебал свой оргазм.
"Всё-таки, бабы — ебанутые существа…" — думал Гена, выходя из Иркиного подъезда. "Порчу, бля, она снимает. С бабой Клавой. И муж её мудак. Раз на такую закатай вату повёлся"
В Генином кармане Сергей Безруков сурово сказал: "Бригада…" — и заиграла тревожная музыка.
— Толстый, ты на районе? — спросили в трубке.
— Почти. Чо надо?
— Бабки есть?
— Нету.
— Бля… — расстроился голос. — Что, ваще нету?
— Нихуя! — рассердился Гена, и добавил: — Два часа ночи! Делать нечего? Если денег нет — пиздуй, за оградой дёргай хуй!
В трубке тихо матюгнулись, и поинтересовались:
— А сигареты есть? Покурим?
Гена похлопал себя по карманам, и ответил:
— Есть. Ты у подъезда? Щас подойду.
У подъезда, под тусклой лампочкой маячил Павлос.
Лицо Павлоса выражало мировую скорбь и вызывало желание дать ему в печень. Почему-то.
Увидев Гену, Павлос оживился:
— Здорово, брат! Покурим?
— Покурим.
Закурили.
— Слышь, Толстый, — сплюнул себе под ноги Павлик, — Рублей двадцать есть? Хоть пивка бы щас дёрнуть, бля…
"Не отвяжется ведь, пока не дам.." — подумал Гена, и сделал вид, что шарит по карманам.
— Держи. — Протянул Павлу два червонца.
— Бля, братуха, реально выручил! Погнали в "Красную шапку"?
Красной шапкой называли круглосуточный азеровский магазинчик на перекрёстке.
— Ну, давай, сходим…
По скрипучему снегу две тени двинулись в сторону магазина.
— Стой! — каркнул Павлос, и замер.
Гена остановился, и проследил Пашкин взгляд.
— Видишь?
— Вижу.
На белом снегу отчётливо выделялось тёмное пятно.
— Куртка, по-моему… — сделал стойку на добычу Павлос, и стал красться аки тать в ночи. — Давай карманы обшмонаем? Может, там бабки есть?