Завещание императора - Александр Старшинов

Сабазий прошел внутрь. В большую комнату, где за длинным столом — Сабазий помнил — они когда-то сидели с отцом. В тот день писец внес имя сына главного хаммара в длинный свиток проводников караванов.

— Илкауд, — прошептал Сабазий почти забытое имя, провел языком по губам, вновь прошептал: — Илкауд.

Имя казалось горьким на вкус. Пустыня, плетки надсмотрщиков, прутья рабских клеток стерли имя свободного уроженца Хатры.

Взнос за юного Илкауда составлял сто ассов — по меркам Хатры, сумма большая.

Но меньшее стыдно было вносить, ведь Шамшбарак — отец Илкауда — и был главой хаммаров, проводников караванов на ослах. После главы проводников караванов на верблюдах — это был самый уважаемый человек в Хатре. Выше него — только самые уважаемые, сам повелевающий Хатрой Уруд, а за ним — главный жрец Акаба и следом сборщик податей. То есть Шамшбарак был пятым человеком в Хатре. А его сын сделался рабом.

— Ты кто? — спросил низкорослый погонщик, заступая Сабазию дорогу.

— Хаммар, проводник караванов ослов, — ответил Сабазий и показал медный амулет.

Сколько слез и унижений стоило Сабазию сохранить этот кусочек меди за пять лет своего рабства.

— Амулет знаком. А вот тебя не помню.

— Я был погонщиком только полгода. Потом попал в плен и меня продали в рабство.

— Если ты — хаммар, то не можешь говорить о себе «был». Наше братство — на всю жизнь. И если тебя обманом продали в рабство, то мы выкупим тебя — погонщики недаром платят сыновьям богов с каждых десяти ассов один асс на выкуп несчастных, что попали в плен. Я помню тебя? Или нет?

— Не помнишь. Чтобы меня не узнали, укравший меня человек сжег мне половину лица. Он обожал запах горящего мяса… Но отец записал меня в погонщики. То было пять лет назад — мне было пятнадцать. Меня звали иначе, и я вкушал в этом зале сакральную трапезу.

— Ты хочешь вернуться?

— Отныне я — Сабазий. И нет — вернуться я не хочу. А хочу говорить с верховным жрецом Шамша Акабой. Он видел меня, но не узнал. Как и другие. Я хочу говорить с ним один на один, и так — чтобы нас никто не услышал.

— Так тебя и примет распорядитель культа Шамша… — хмыкнул погонщик. — Слуга-нут не может осквернять слух высокого лица своим мерзким видом и скрипучим голосом.

— Скажи ему вот что: Илкауд, сын Шамшбарака, готов говорить с ним о важном.

— Илкауд? Ты назвал себя Илкаудом?..

— Иди! — оборвал погонщика Сабазий. — И не называй никому больше это имя. Только тому, для чьих ушей оно предназначено.

Через час, несмотря на позднее время, посланный вернулся. И не один — с ним пришел десяток стражи из охраны храма. Они облачили Сабазия в темные длинные одежды и повели. Илкауд хорошо помнил дом, куда они направлялись. Он бывал там с отцом — как раз накануне ухода каравана из Хатры. За пять лет Акаба, главный жрец Шамша, мало изменился — разве чуть более потемнел лицом. Годами он был не стар — лет сорок — сорок пять, но все почитали его стариком.

Он молча указал Сабазию на низкую деревянную скамью, а сам опустился в глубокое деревянное кресло. Легкий дым из серебряных курильниц порой заставлял думать, что Акаба улыбается. Но нет, лицо его было хмуро, губы плотно сжаты.

— Я видел тебя сегодня утром, Илкауд. И я узнал тебя, несмотря на следы огня на твоем лице и минувшие годы.

Только Илкауд, сын Шамшборака, может смотреть так дерзко. Твой род не меньше достоин повелевать Хатрой, нежели род Уруда. Но парфяне хотят видеть слабого Уруда повелевающим Хатрой.

Он замолчал, но Сабазий-Илкауд не сказал ничего. Тогда Акаба продолжил:

— Ты до сих пор ненавидишь Аршакидов, Илкауд? — спросил Акаба.

— Сейчас — больше прежнего, — отвечал Сабазий.

— Я могу тебя выкупить — в память о моем брате…

— Не надо. Я должен остаться там, где я есть сейчас… Я буду куда больше полезен Хатре как Сабазий.

— Но придет время, и ты вновь станешь Илкаудом.

— Надеюсь, в свой час так и будет.

— Будь осторожен, оставаясь Сабазием. Не верь римлянам. И еще меньше верь Аршакидам.

— Римляне уничтожат Хосрова и заставят его слизывать пыль с калиг своих легионеров, — с улыбкой произнес Сабазий.

— Так и будет. А потом наступит время Хатры. Но не раньше.

— Не раньше… — эхом откликнулся Сабазий.

Они говорили еще долго. От Акабы Сабазий вышел, унося под одеждой золотой амулет — изображение бога Шамша в лучистой короне. Как и должно изображать бога солнца. За самовольную отлучку — ожидал Сабазий — хозяин либо наорет, либо всыплет плетей… Но — что было удивительно — Приска самого не оказалось дома. Как и его верного пса Максима. Один Марк маялся бездельем, слоняясь по внутреннему дворику.

— А где господин… — спросил Сабазий осторожно. — Если надобно — я бы отвел его в нужный дом.

— Господин… А, Приск. Да ушел куда-то — и меня не взял, велел сидеть в этой дыре, как в карцере.

— Я же говорил: это очень опасно — ходить одному, без меня… — забеспокоился Сабазий. — Хатра — сакральный город, чуть что не так… не туда войдешь, не то сделаешь, оскорбишь Шамша, нарушишь установленные здесь правила — и тебя мгновенно предадут божьей смерти…

— Божьей смерти? — не понял Марк. — Проклянут, что ли… Так Приска это не касается — его Юпитер защищает и собственный гений, а еще гений императора.

— Нет, не проклятие! Любой стражник может мгновенно умертвить нарушившего хатрийский сакральный закон. Это и называется — божьей смертью!

— Умертвить?.. — изумился Марк.

— Срубит голову одним ударом. Куда они пошли?

— Да вон туда куда-то… — неопределенно махнул рукой Марк.

Сабазий нырнул в байт — в богатом доме Хатры особое строение, красиво отделанное, с каменной статуей для домашнего божества-гадде. Что-то прошептал, умоляя о помощи, вынырнул наружу и выскочил на улицу — на миг солнце осветило его фигуру, и в следующий миг Сабазий скрылся в тени узкой улочки.

Выскочивший следом Марк даже не понял, куда делся Сабазий.

Приск проснулся в тот день так же рано — на рассвете. И не стал останавливать Сабазия, когда увидел, что тот решил тайком ускользнуть из дома. У военного трибуна было еще одно особое поручение от Адриана — и он не желал, чтобы даже Сабазий видел, куда направится военный трибун. Раб может сболтнуть лишнее. Посему к торговцу из Селевкии Антаку Приск отправился один. Вернее — с Максимом — от вольноотпущенника Декстра отделаться не удалось бы при всем желании.

Как там говорил Декстр? Явные действия должны маскировать скрытые, и только тайные ведут к цели. Или как-то так… Так вот, настал час скрытых действий.

Дом Антака Приск отыскал без труда — потому как заметил, когда Сабазий вел его к Дионисию, надпись по-гречески над одной из торговых ниш: «Антак». Открывший дверь старик-грек взглянул на предъявленный серебряный браслет в виде сплетенных змей, кивнул и провел гостей в комнату хозяина…

Разговор был недолгий. Приск всего лишь передал Антаку пергамент с письмом наместника Сирии. Что именно обещал наместник человеку из Селевкии, Приск не ведал. Но военный трибун полагал, что в письме гарантии безопасности Антаку, его родичам и друзьям, проживающим в Селевкии на Тигре — напротив резиденции парфянских царей Ктесифона… Гарантии безопасности, если ворота города откроются перед римлянами. Он бы сам, допустим, именно так и написал. Адриан ничем не рискует — а тот, кому адресовано письмо, рискует многим и будет прятать его и хранить как зеницу ока… До того часа, пока он и его родичи не решатся открыть ворота Селевкии перед армией Траяна. Так что встреча с Дионисием преследовала одну цель, а встреча с Антаком — совсем другую.

Приск покинул дом Антака в настроении весьма приподнятом — ему нравилось, что всё порученное Адрианом удалось исполнить так быстро и так удачно. Уже сделалось жарко, улицы казались ущельями, лучами, идущими из сердца Хатры, из Эсагилы. Возможно, Приск задумался, возможно — потерял на миг то особое чувство, которое позволяет спиной чуять опасность и оборачиваться прежде, чем враг за спиной вскинет руку для удара. В этот раз, правда, никто в спину кинжалом бить не стал — просто подлетел какой-то шустрый гибкий парнишка, рванул с плеч плащ и пустился наутек, Приск развернулся и кинулся следом — куда там! Воришка уже был в другом конце улице. Еще миг — и он бы скрылся. Не успел — наперерез вылетела другая юркая тень и повалила на землю. Когда военный трибун очутился рядом с дерущимися и катающимися по земле парнями, плащ его был порван и весь в пыли. Как раз в этот момент воришка оказался сверху — и зря. Подоспевший Максим грохнул по спине ногой, и парень обмяк. Неожиданный помощник сбросил тело и вырвал наконец плащ. После чего поднялся. Приск, к своему изумлению, узнал Сабазия.