Рельсы жизни моей. Книга 1. Предуралье и Урал, 1932-1969 - Виталий Федоров

Глава 46. СТРЕЛКОВЫЕ УПРАЖНЕНИЯ В НАРЯДЕ

Однажды меня назначили в дневной наряд на фланг с тринадцатой заставой. Напарником у меня был Хакимов – из новичков. Мы с ним пошли пешком на место службы через Арцепское ущелье, вдоль линии связи. Местом нашего назначения была опора, от которой линия делала небольшой поворот, и поэтому к опоре была поставлена подпорка-укосина. И тут мы увидели лыжи и лыжные палки – сломанные и явно простреленные. Замечу, что учёта за лыжами на заставе не велось, несколько десятков пар их стояло на веранде, «бери – не хочу». Брали те, кому это было нужно по службе или просто хотел пойти в наряд на лыжах. Вероятно, кто-то так и сделал, но обходным путём возвращаться не захотел; напрямую же, через ущелье на лыжах было слишком опасно (что я испытал на себе). Поэтому лыжи тут и бросили, надеясь потом забрать. Но скоро их туда не послали, а бесхозные лыжи стали для кого-то мишенью.

Мы с Хакимовым добросовестно несли службу. Видимость была хорошая: кругом белоснежный покров, лишь местами выступали каменные глыбы. Пространство просматривалось вплоть до горизонта. Периодически мы пользовались биноклем. В середине дня перекусили сухим пайком. Я же тем временем продолжал размышлять об увиденном.

От старослужащих я знал, что выстрелы и даже взрывы гранат в Арцепском ущелье и вблизи него на заставе не слышны, хотя наше место несения службы находилось с ней почти на одном уровне. Я обследовал простреленные лыжи и осмотрел опоры линии связи, обнаружив в них тоже следы пуль. «И чем мы хуже?» – подумал я. Да, дурной пример заразителен. Я предложил Хакимову:

– Давай тоже постреляем!

Мой напарник пожал плечами, как бы сомневаясь, но затем кивнул в знак согласия. Мы подняли две «побывавшие в употреблении» лыжи, воткнули их в снег метрах в пяти друг от друга, отошли метров на сорок, осмотрелись, на всякий случай даже воспользовались биноклем. Всё спокойно, никого кругом до горизонта не видно. Ложимся на снег и стреляем.

Первым выстрелил я – лыжа упала. Затем Хакимов – лыжа не шелохнулась. Мы убрали «мишени», вернувшись к своим непосредственным обязанностям, но через пару часов нас снова потянуло «на подвиги». Решили стрельнуть ещё по разу. Я сказал напарнику:

– Будешь стрелять в лыжу, пока не попадёшь.

– Непременно попаду, – пообещал он. И действительно, в этот раз поразил цель с первого выстрела.

Для себя же я использовал в качестве мишени бамбуковую лыжную палку, которую воткнул в снег около деревянной опоры линии связи. Я спустил курок, и палка упала в сторону от опоры. Одновременно послышался жуткий звук, что-то среднее между резким свистом и визгом: «взжжжж»! Через секунду стало тихо. Мы подбежали посмотреть, что это было. На палке, со стороны опоры, увидели след от пули, а на самом столбе после непродолжительных поисков обнаружилось продолговатое углубление. Я просунул в него шомпол. Он вошёл на три-четыре сантиметра и упёрся во что-то с характерным металлическим звуком. Получается, что пуля, отрикошетив от палки, изменила направление и вошла боком в деревянную опору, издав этот «вой».

На обратном пути мы с Хакимовым спустились в Арцепское ущелье «на пятой точке». Маскхалаты были довольно прочные – я не помню случая, чтобы они у кого-то порвались. Вернувшись на заставу, я рассказал о своих «подвигах» друзьям – Ивану и Вите. Они слушали и «мотали на ус».

На следующий день меня снова послали на тот же участок. А напарника мне дали другого – новичка из Ивановской области по фамилии Шавырин. Он довольно скоро обратил внимание на простреленные лыжи, ну и я ему рассказал, как мы вчера с Хакимовым упражнялись, и даже показал, куда попала отрикошетившая пуля. В течение смены мы с ним тоже стрельнули по паре раз. Перед возвращением на заставу я снял штык с винтовки и «окунул» её ствол в плотный снег на тропе, чтобы убрать следы копоти из ствола после стрельбы. Примкнул штык на место.

Мы пришли к заставе, но дежурный нам не позволил даже зайти в казарму, сразу направив на стрельбище. Там шли стрелковые учения. Погода между тем начала портиться: подул сильный ветер, повалил снег. На месте стрельб мы оказались одними из последних. Там находились начальник заставы, старшина и наш командир отделения. Упражнение было такое: встаёшь на исходную позицию, по команде бежишь метров тридцать, падаешь в снег и стреляешь в мишень, которая внезапно показывается в метрах 60–80 от тебя. Там в окопе сидит солдат с рацией и мишенью, и по команде «показать мишень» поднимает её вверх.

Каждый должен был сделать по пять пробежек и столько же выстрелов. Первый мой выстрел оказался необычным, с сильной отдачей. Даже плечо заболело. К счастью, остальные выстрелы прошли «в штатном режиме». На стрельбище стояли ящики с патронами – бери, сколько надо. Я пополнил свои обоймы.

На заставе первым делом решил почистить винтовку, и тут обнаружил, что не могу снять штык. Я попробовал всякие подручные средства, чтобы его сбить, но успеха не достиг. Постепенно до меня дошло, что я сам оказался виноват в случившемся, поскольку забил ствол винтовки снегом. Поэтому при первом выстреле и произошла отдача, а пуле пришлось с трудом преодолевать забитый ствол. Ничего не оставалось, как идти к начальнику заставы. Он внимательно посмотрел внутрь ствола, и задумчиво произнёс:

– М-да… Ствол раздут.

Я тоже заглянул в отверстие. Вначале не увидел ничего необычного, но, посмотрев внимательнее, заметил чёрное кольцо шириной около сантиметра внутри ствола, как раз в том месте, где примыкается штык. К счастью для меня, начальник не стал разбираться в случившемся, так как на стрельбище снег вполне мог попасть в ствол «естественным» путём. Он дал распоряжение старшине заменить мне оружие.

Мне выдали карабин образца 1944 года, который был короче и легче винтовки. Кроме этого, штык его откидывался вдоль ствола и не мешал, когда был не нужен. Карабинами у нас были вооружены кавалеристы. Единственным недостатком карабинов была меньшая точность, чем у винтовок, что обусловлено меньшей длиной ствола.

В эту же ночь мне пришлось идти в наряд. А на наш «стрелковый полигон» на стыке с тринадцатой заставой ещё с утра назначили моего земляка Витю Соловьёва и Ветрова. Как только они пришли на место, начали стрелять по лыжным «мишеням». Почему они не подумали, куда их поставить – я не знаю. Вышло, что лыжи воткнули в снег так, что пули летели в сторону соседней заставы. К тому же, невдалеке находился пограничный наряд, который и сообщил своим, что по ним ведёт огонь наряд двенадцатой заставы. С тринадцатой немедленно доложили нашим. Провинившийся наряд быстро сняли с дежурства и заменили другим. А Соловьёва с Ветровым отправили под охраной старшины в Ахалцихе.

Там «за нарушение воинской дисциплины» их наказали по полной программе. Соловьёву дали десять суток строгого режима, а Ветрову, как «рецидивисту», уже бывавшему ранее на гауптвахте – пятнадцать. При строгом режиме провинившегося не выпускали из камеры, питание – хлеб и вода. Впрочем, Ветров прослужил там два года в маневровой группе, многих знал, и друзья передавали ему кое-что съедобное. Он не жадничал и делился с Витей. Часовые их тоже жалели и что-то приносили. Так что они не сильно голодали.

А на заставе началось расследование. Начальник заставы вместе с командиром отделения отправились обследовать все опоры линии связи, места дислокации дневных нарядов, и обнаружили, что многие опоры в сторону тринадцатой заставы от Арцепского ущелья прострелены, разбит один изолятор. А что делалось на стыке застав, я уже описывал. На другом фланге ничего подобного не было (да и кто бы там стал стрелять – на заставе-то услышат). Зато обнаружили уйму окурков, особенно в кочёвке на высоте Плоской.

День клонился к вечеру, и многие солдаты уже выспались после ночного дежурства. Я же ещё валялся в постели, потому что поздно вернулся из наряда. А начальник тем временем решил провести комсомольское собрание. Проводилось оно прямо в казарме. Между двумя рядами коек поставили скамейки, напротив них – стол и два стула для секретаря комсомольской ячейки и начальника заставы.

Старший лейтенант Кириллов – начальник заставы – сам ещё был комсомольского возраста, ему шёл двадцать четвёртый год. Он слыл суровым, но справедливым командиром. Я никогда не видел, чтобы он шутил, смеялся или хотя бы улыбался. Никого особо не хвалил и, в принципе, не ругал. Всегда был опрятен, подтянут, в портупее и с пистолетом. Ростом был невысок, ноги чуть заметно «кавалеристские». У него был свой конь, на котором он часто ездил в седле в комендатуру или штаб отряда. Не был он мужчиной-красавцем: лоб высок, нос прямой, тонкий, острый, щёки заметно припухлые, тёмно-русые волосы зачёсаны назад. Старослужащие «за глаза» называли его Толбухин – был такой военачальник во времена Великой Отечественной войны.