Рельсы жизни моей. Книга 1. Предуралье и Урал, 1932-1969 - Виталий Федоров

Начальник рассказал о ЧП со стрельбой нашего наряда по наряду соседей, и сообщил, что двое наших солдат сидят на гауптвахте. Также он доложил «высокому собранию» о результатах обследования мест несения службы дневными нарядами. Начались небольшие дискуссии о возможности курения в дневное время. Начальник перевёл разговор на стрельбу и попросил сказать, кто знает «стрелков» или, может, сам хочет сознаться. Тишина… И вдруг поднимается рядовой Шавырин:

– Я вчера был в наряде днём с Фёдоровым. Он мне рассказал, как накануне они с Хакимовым стреляли. Ещё пробоины показал.

Начальник нахмурился и спросил:

– А ты сам стрелял?

– Нет, – не моргнув, соврал Шавырин.

– А Фёдоров?

– Он дважды стрелял.

– Где Фёдоров? – обратился начальник к дежурному.

– Он ещё отдыхает.

– После собрания поднимите его и ко мне в кабинет!

Я лежал не шелохнувшись, но всё слышал и видел. Моя постель была на верхнем ярусе и недалеко от стола.

– Иди сюда, Хакимов, – негромко приказал начальник. Тот встал и подошел к столу. При этом мы встретились с ним глазами. Начальник спросил:

– Ты стрелял в наряде?

Хакимов метнул на меня вопросительный взгляд. Я едва заметно кивнул – соглашайся, мол.

– Да, стрелял, – спокойно ответил Хакимов.

– Сколько раз? – продолжил допрос старший лейтенант. Я показал один палец.

– Один.

– А Фёдоров?

– Он два раза.

– А тебе не было обидно, что он стрелял два раза, а ты один? – задал начальник неожиданный вопрос. Хакимов нашёлся:

– Никак нет. Он ведь старший наряда.

Все засмеялись, но начальник сохранил строгое выражение лица. На этом собрание закончилось.

Я всё ещё притворялся спящим, когда к моей койке подошёл дежурный и стал меня будить:

– Поднимайся, тебя вызывает начальник заставы.

– Зачем? – сделал я недоумённое лицо.

– Там узнаешь, – пообещал он.

Я быстро оделся и пошёл в кабинет к начальнику. Он был готов к разговору со мной, чего о себе я утверждать не мог. Говорил он, не повышая голоса, но строго:

– Ты знаешь, что твои товарищи Соловьёв и Ветров на гауптвахте сидят?

– Да, знаю.

– Ты тоже это заслужил! Если что-то подобное повторится – сразу посажу!

Куда посадит, он уточнять не стал. А под конец сказал:

– Но надеюсь, что я сделаю из тебя отличного солдата. А сейчас в наказание снимаю тебя со старшего наряда. Можешь идти.

– Слушаюсь! – я перевёл дух.

Ребята стояли и ждали меня у дверей кабинета начальника. Панин и Хакимов начали допытываться, что и как.

– Разжаловали в младшие наряда, – ответил я.

– Что думаешь делать с Шавыриным? – спросил Иван.

– Да ничего, – отмахнулся я. – Пусть выслуживается. Может, до каптенармуса дослужится.

– Прямо руки чешутся! – вздохнул Панин.

– Не вздумай – нам же хуже будет… Начальник мне пригрозил, так что я у него на крючке. А Шавырин, если что, точно нажалуется. Если бы он на меня напраслину возвёл, я бы его сам проучил, а по сути-то он правду сказал.

Но всё-таки, видимо, помня про этот случай, начальник никогда нас с Шавыриным больше вместе в наряд не ставил, а сам Шавырин старался лишний раз мне на глаза не попадаться.

Через некоторое время Иван мне доверительно сообщил, что изолятор на опоре связи на спуске разбил он – на спор с напарником – одиночным выстрелом из автомата. Изолятор тогда разбился, а провод остался цел и держался на крючке, связь не оборвалась.

Наверное, по иронии судьбы скоро пришёл из штаба части приказ: «Направить рядового Панина Ивана на учёбу в город Тбилиси в сержантскую школу связи». В будущем ему самому придётся восстанавливать линии связи, повреждённые не только стихией, но и такими «хулиганами», каким был он сам. Вот так закончилась недолгая эпопея старшинства нашей троицы.

День прощания с Иваном был грустным, несмотря на то, что нам привезли кинофильм. Кино нам показывали раз пять-шесть в году, фильмы в основном были патриотическими, о прошедшей войне. На этот раз кино было о Сталинградской битве – «Великий перелом». Нам же хотелось бы посмотреть что-то о мирной послевоенной жизни, поэтому фильмы смотрели не очень увлечённо. В основном зрители сидели в широком проходе между двухъярусными железными койками. Мы же с Иваном сидели на «втором этаже».

После фильма был боевой расчёт. Мне предстояло идти вечером в наряд, а Ивану рано утром отправляться в штаб части. На память я ему подарил свою первую сделанную на заставе фотографию. А у него такой не было – когда нас фотографировали, Иван был в наряде. Он хотел подарить мне хоть что-нибудь, напоминавшее о себе. Нашёл лишь гражданскую фотографию, где он стоит у какой-то скалы в компании одного юноши и двух девушек. Сделал надпись на обороте: «На память Фёдорову Виктору от друга Панина Ивана. Помни нашу дружбу, хотя не долгую, но зато – хорошую. 22-V-1952 г.». А ведь это фото напоминало бы ему «гражданку»… У меня аж ком к горлу подступил, чуть не прослезился, думая о том, как он хотел, чтобы я его помнил!

Вечером я пошёл в наряд, он вышел меня проводить. Был конец мая, но у нас по-прежнему зимняя погода. Я при полном зимнем обмундировании и вооружён «до зубов». Мы с Иваном обнялись и пожелали друг другу счастья. Утром я пришёл из наряда – его уже не было.

Глава 47. АНИКИ-ВОИНЫ

Мартынов пришёл на заставу с пополнением, он был родом из Ивановской области. Рослый, полный, если не сказать «толстый». К нему вполне бы подошли эпитеты «рохля», «тюфяк», «обжора», «неряха». Ел он за двоих, иначе был голоден. Ему, как бы шутя, предлагали третью порцию, он же не отказывался и съедал. А потом ходил, оглашая воздух громкой отрыжкой и «пуская газы».

Как-то меня с ним послали в наряд – в дозор на лыжах (в то время я ещё был старшим наряда). Нужно было пройти параллельно границе весь наш участок, осмотреть снежный покров – нет ли следов нарушителей. Ходил он на лыжах медленно, но всё-таки поставленную задачу мы с ним выполнили. Оставалось спуститься с горы Кюмбет и прибыть на заставу. Спуск был не очень крутым; я ехал впереди, а Мартынов по лыжне, проложенной мной. Дело было ночью, но я всё-таки заметил впереди по курсу большую снежную глыбу. Я её спокойно объехал, а Мартынов влетел прямо в неё. Я услышал сзади только «Ох!», треск ломающихся лыж, палок и шум рассыпающихся камней. Мне удалось быстро остановиться и вернуться к месту «катастрофы». Мартынов лежал, распластавшись на снежной глыбе, из-под снега были видны рассыпанные камни. Он стонал и не мог подняться на ноги.

– Ты сильно ушибся? – спросил я его.

– Нет, вроде. Но встать не могу.

Я помог ему освободиться от обломков лыж, которые зарылись не только в снег, но и в груду камней. Помог подняться.

– Идти сможешь?

– Смогу.

Как выяснилось, под снежным сугробом был построенный человеком копец из некрупных камней, вероятно, для прикрытия наблюдателя. Копец был разрушен Мартыновым при столкновении.

– Бери винтовку и лыжную палку, которая осталась цела, и идём на заставу, – скомандовал я.

Пешком было передвигаться трудно – ноги проваливались в снег до колен. Мартынов сделал несколько шагов и обессиленно сел на снег.

– Не могу больше идти…

– У тебя где-нибудь болит?

– Коленка болит, – вздохнул он.

– Тогда пойдёшь на моих лыжах, а я пешком за тобой.

До заставы оставалось около двух с половиной километров, и это расстояние мы шли больше часа. На заставе я сказал Мартынову:

– Если будет болеть колено, утром обратишься к старшине.

В этот раз у него всё обошлось, но вот служба на границе у него не получалась. Наряды у пограничников в основном в ночное время. Он же ночью бодрствовать не мог, буквально спал на ходу. Однажды его назначили в наряд со старослужащим Шлякиным – рязанским парнем, отслужившим на Кюмбете уже два года. Как только они прибыли на место назначения, остановились и сели – Мартынов сразу закрыл глаза и заснул. Шлякин удивился – как так можно? Разбудил его и заставил приседать. Тот раз десять присел. Шлякин ему говорит:

– Будешь смотреть в мою сторону, а я в твою. Наблюдаем также по сторонам и слушаем, не идёт ли кто. Понял?

– Понял – смотреть и слушать, – отозвался Мартынов.

Но не прошло и пяти минут, как он снова заснул. Шлякин рассердился – тряханул его и заставил бегать. Тот побегал, сел и снова заснул. Ефрейтор Шлякин был горазд на выдумки. Он изобрёл способ держать глаза подчинённого открытыми. Взял спичку, прикинул нужную длину, отломил головку. В очередной раз разбудил «подопытного», и сказал ему, что необходимо сделать, чтобы не засыпать. Мартынов безропотно согласился на эксперимент. Шлякин сделал распорочки из четырёх спичек для глазных век – по две на каждый. Веки раскрыты, глаза не закрываются. Красота! Готов бдительный часовой границы!