Человек из стали. Иосиф Джугашвили - Лаврентий Берия

Непринуждённая беседа, видимо, придала смелости Спартаку Багашвили, который вдруг вызвался прочитать отрывки из «Отелло». Мы приготовились слушать. Спартак начал своим удивительным голосом:

«…Подальше руки! Отойдите прочь!И вы, и вы. Дойдёт до крови дело, —Я без подсказа знаю эту роль.Куда идти мне, чтобы оправдаться?»

От спокойной величавости он постепенно переходил к накалу страстей и довёл своё выступление до высочайшего драматизма:

«…Клянусь тобой, мерцающее небо:В святом сознанье этих страшных словДаю обет расплаты!»[100]

Моим эмоциям было тесно. Я оказался свидетелем не просто чтения. Это был моноспектакль, насыщенный искренностью и самоотдачей. Без всякой задней мысли я невольно воскликнул: «Как жаль, что ты не в нашем театре! Как жаль, что я раньше не встретил тебя, Спартак!»

Сталин по-своему воспринял мои слова и обратился к Багашвили:

– Может, ты хочешь, а тебя в драмтеатр не берут? Может, тебе кто-то мешает?

– Нет, нет, батоно, я сам не думал о театре. Да и в кино попал случайно.

– Зря не думал. Ты мне напомнил знаменитого трагика Месхишвили, – заключил Сталин и посмотрел в мою сторону.[101]

Действительно, размышлял я, повстречался бы мне Спартак намного раньше, обязательно пригласил бы его в мою студию, в театр Руставели. Может быть, работай он в моём театре, не стояло бы на его творческом пути столько препонов. Хотя, не только в кинематографе, но и в театрах хватает интриганов. Обострённая нервная система Спартака могла бы не устоять.

Отогнав эти грустные мысли, я обратился к Сталину:

– Вам нравится Месхишвили. Многие, и я в том числе, высоко ценят его мастерство. Однако есть театроведы, которые считают его неврастеником, а не трагиком.

– Почему – неврастеник? Я видел его Уриэля Акосту, Левана Химшиашвили, Гамлета. Играл он блестяще. Стоит ли прислушиваться ко всем театроведам подряд. Есть всезнайки, которые часто пользуются искусственными схемами, руководствуются личными симпатиями при оценке творчества.

Сталин без всякого перехода внезапно вернулся к разговору о Багашвили:

– А что, нельзя ли поручить Спартаку сыграть в вашем театре Отелло?

Боже мой, подумал я, и зачем только Хорава уехал. Сам бы услышал о предложении, исходящем от самого Сталина. Я ведь не при чём. А то услышит с чужих слов, как бы точно не были они пересказаны, и на меня всё равно обидится. (Намёк на вышеупомянутые интриги, которые, увы, характерны для театральной жизни во все времена. – В.Г.) А вслух сказал: «Отчего же не сыграть. Правда, у нас роль Отелло исполняет известный этой ролью на всю страну Акакий Хорава».

– Знаю, знаю, кто играет Отелло, – подтвердил Сталин. Но продолжал настаивать. – Всё же Спартак Багашвили – это нечто другое. Говоря вашими же, профессионалов, словами, почему бы не попробовать другую трактовку образа?

Я не возражал: «Вы правы. В театре вполне допустима разная интерпретация одной роли. Видимо, следует поддержать предложение».

– Вот и поддержите, – коротко резюмировал Сталин, и я согласно кивнул головой.

Сталин поднял свою миниатюрную рюмку и выпил за здоровье и творческие успехи С.Багашвили. Само собой, все единодушно пожелали Спартаку того же. А Сталин продолжал, глядя на Спартака:

– Тебе, дорогой, отпуск необходим. Признайся, сколько лет не отдыхал?

– Не знаю, батоно. Специального отдыха у меня вообще не было.

– Так не годится. Выбери здесь, в Сочи, дачу, пригласи кого пожелаешь и на какое-то время отвлекись от всех своих дел.

– Нет, не могу, мне работать надо. Время не терпит. Уже утверждён сценарий «Колыбели поэта». (Эта картина о классике грузинской словесности – Акакии Церетели будет снята в 1947 г. учеником Сергея Эйзенштейна режиссёром К.К.Пипинашвили. – В.Г.)

– Никуда «Колыбель» не убежит, а вот здоровье надо беречь. Хотя бы для той же работы. После отдыха легче будет покачать «Колыбель»…

Спартак упорно стоял на своём. Мы даже забеспокоились. Всем стало неловко от его упрямства. Однако Сталин был мастер уговаривать даже строптивых актёров. Он подошёл к Спартаку, ласково оглядел его и медленно, почти по слогам молвил:

– Пойми, отдых необходим для более полной отдачи, полной реализации твоих возможностей, твоего таланта.

Спартак потупил взор и в знак согласия ответил кивком.

Эпизод с чуткостью вождя произвёл сильное впечатление. Оказывается, Сталин не просто слушал и наслаждался монологом артиста. Он внимательно следил за ним, анализировал его поведение, речь, точно оценил его душевное и физическое состояние и проявил своевременную заботу.

Я решился поделиться со Сталиным своим, давно лелеемым желанием.

– Товарищ Сталин, мечта нашего коллектива – показать Вам хоть одну нашу постановку. Когда в 1930 году мы были на гастролях в Москве, то Вы увидели лишь два последних акта пьесы «Ламара»…

– Я никогда никуда не ездил, чтобы посмотреть спектакль. Ехать из-за этого в Грузию…

– Нет, нет, – осмелился я перебить его, так как понял, что он подумал, будто мы приглашаем его в Тбилиси. – Мы просим Вас посодействовать организации гастролей нашей труппы в Москве.

– Ах, в Москве… Разумеется, надо организовать и тогда я обязательно посмотрю ваши постановки.

Вскоре разговор перешёл на проблемы грузинского литературного языка.

– Развитие всех языков, – говорил Сталин, – идёт по пути, так сказать, речевой экономии. Мысль должна быть высказана просто, понятно, по возможности меньшим количеством слов. Вопросы языкознания – дело государственной важности и их нельзя доверять парочке-другой учёных…В Грузии очень много диалектов. Естественно, карталинский является базовым и грузинский литературный язык формируется на его основе. Но это явление нельзя фетишизировать. Надо использовать характерные для неодинаковых уголков республики, многообразные формы речи. Это обогатит словарный запас языка. В 1918 году остро стоял вопрос об украинском литературном языке. Ряд писателей требовал, чтобы взяли за основу галицийский диалект. Другие предпочитали старославянский. Третьи – донбасский диалект. Решение было принято на государственном уровне: основой украинского литературного языка стал киевский диалект, по необходимости дополненный тремя вышеназванными.

Затем Сталин снова вернулся к проблемам грузинской словесности:

– При всём моём уважении к личности и авторитету Ильи Чавчавадзе должен сказать, что Акакий Церетели более новаторски подходил к развитию языка.[102] Он наряду с Важа Пшавела обогатил грузинский язык народными словообразованиями.