Дети погибели - Сергей Арбенин

– Это тот, что дрова колол… – сказал Александр.

Куры, наконец, успокоились, и понемногу начал стихать собачий лай. Шпик, коловший дрова, вышел за калитку в переулок. Остановился. Он курил цигарку; красный светлячок время от времени взлетал и опускался.

– Ишь, бдительный какой… – прошептал Квятковский и замер: какая-то чёрная тень беззвучно метнулась к шпику.

Огонёк взлетел высоко, выше головы, – и отлетел в сторону, погас. Раздался хрип и тяжкий вздох. Потом – шум, как будто волокли что-то тяжёлое.

– Господи! – вымолвил Квятковский. – Да он же его придушил! И назад, во двор, втащил!..

Теперь они оба поднялись на ноги. Прячась за деревьями, выглянули. Ждали долго, но в переулке больше не было ни единого шороха, ни одного движения.

– «…Есть на Во-олге утёс… Ди-иким мо-охом оброс!..» – донёс ветерок издалека. На этом песня, наконец, закончилась.

Подождали ещё.

– Ну, брат, я думаю, пора выходить, – шепнул Квятковский. – А то мы его прокараулим…

Две смутные тени отделились от сосен и появились в переулке.

Уже начинало светать.

Пригнувшись, вдоль забора перебежали к воротам дачи. Пресняков ухватился за верхний край руками, подтянулся.

Квятковский молча ждал, поддерживая Преснякова за ноги.

– Вымерли все, что ли… – прошептал Пресняков, бесшумно опустившись на землю.

– Ладно, – ответил Квятковский. – Рискнём… Подсади-ка меня…

Он встал на спину Преснякова, перевалился через забор и исчез.

Некоторое время стояла тишина. Потом послышались осторожные шаги. Скрипнул засов, крашенные металлические ворота открылись. В бледном свете начинавшегося утра лицо Квятковского казалось совсем белым.

– Зайди, – тихо сказал он.

Пресняков скользнул во двор, сделал шаг-другой вперёд, и чуть не упал, запнувшись обо что-то.

– Осторожно, – шепнул Квятковский. – Тут, брат, такое…

Поперёк дорожки ничком лежал человек. Одна рука отброшена в сторону, другая подвёрнута. Что-то липкое и чёрное натекло вокруг.

Пресняков нагнулся, протянул палец, коснулся лужи и отпрянул:

– Кровь!

– Ч-ш-ш! – снова зашипел Квятковский. – Что ты, как барышня? Тут всюду кровь…

Они двинулись к веранде. На дорожке лежали ещё два трупа. И четвёртый – на крылечке веранды, головой вниз. Белая рубаха светилась в полутьме. Человек глядел в небо застывшими, выкаченными от ужаса глазами.

Обойти труп было нельзя: пришлось перешагивать. Квятковский запнулся о ноги убитого. Посмотрел.

– Сапоги офицерские…

Пресняков тоже перешагнул. Оглянулся на двор. Под забором, откинув лапы, лежал матёрый кудлатый волкодав. Из-под него тоже натекло чёрное, липкое…

– Словно мясник прошёл, – тихо проговорил Пресняков. – Пойдём в дом?

– Нет, – ответил Квятковский. – Ты лучше здесь постой, да не на виду: пригнись на всякий случай. А я дом осмотрю.

Он вернулся через минуту, ещё бледнее прежнего.

– Ещё двое в кроватях зарезаны. В мансарде пусто, окно открыто… Куда Убивец мог пойти?

Пресняков сказал отрывисто, – его поташнивало:

– Куда угодно. К Разливу, в леса, на пристань…

– Пошли, – кивнул Квятковский. – Я думаю, он пошёл на пристань. Может, ещё успеем…

Петруша выглянул из кустов, оглядел лодочную станцию. Негромко шуршали волны, покачивались прогулочные ялики.

Петруша выполз из кустов, прокрался мимо сторожки к сараю. Оглядел запор. Ухватился рукой за скобу, другой упёрся в стену. Скоба шершаво скрипнула, вытягиваясь из доски.

Бесшумно открыв дверь, Петруша скользнул внутрь. И почти тут же вышел, держа на плече два весла.

Прошёл по длинному деревянному причалу, положил вёсла в маленький ялик. Вцепился в скобу, державшую цепь. Скоба не поддавалась.

Петруша вынул нож, поковырял вокруг скобы. Вырвал её, бросил вместе с цепью в воду. Ступил в ялик, вставил вёсла в уключины…

Когда Квятковский и Пресняков появились на пристани, было уже поздно. Разгоралось утро, вода наливалась тёмной синевой. Вдали, у горизонта, темнела точка.

– Вон он!

Квятковский и Пресняков переглянулись.

– В Питер плывёт… – сказал Пресняков.

– Точно. И нам туда же, значит, – Квятковский шумно вздохнул. – Господи, хоть свежего воздуха вдохнуть после этой скотобойни…

УГОЛ КУЗНЕЧНОГО И ЯМСКОЙ.

Достоевский вышел на Ямскую улицу и остановился, пережидая, когда уляжется пыль, поднятая лихачом-извозчиком.

День был славный, солнечный и безветренный. Пыль никак не хотела оседать, облаком мерцая в лучах солнца.

Из этой пыли появился человек. Невысокий, коренастый, одетый в старую шинель без знаков различия.

– Утречко доброе, господин хороший… – хрипло сказал коренастый.

Фёдор Михайлович вздрогнул. Всмотрелся. Борода жёлтая от пыли, очки, кривовато сидящие на переносице…

– Да какое уж утро: день давно, – нахмурился Достоевский.

– А это у всякого по-разному. У одних утро – когда солнце встаёт, у других – когда проснутся… – витиевато проговорил человек и, видя, что Достоевский намеревается идти, спросил: – Простите великодушно… Вы не в этом ли доме изволите проживать?

Он кивнул на дом, стоявший за спиной Фёдора Михайловича.

– В этом, – ответил Достоевский.

– А позвольте спросить, в которой квартире обитают господин Алафузов?

Фёдор Михайлович ещё раз вгляделся в незнакомца, и в душе его шевельнулась тревога.

– А вам что за дело? – грубовато спросил Достоевский.

– А надобен он мне, господин этот, – простодушно пояснил незнакомец.

Достоевский пожал плечами.

– Тут многие проживают, всех и не упомнишь. Комнаты сдаются, жильцы меняются… Коли хотите что узнать, так у дворника спросите.

Человек сверкнул глазами.

– А и то верно, – сказал, улыбаясь щербатой улыбкой. – И как сам-то не сообразил? Извиняйте, ежели что…

Достоевский промычал что-то неопределённое и пошёл через улицу. Свернув за угол, остановился, выглянул.

Очкастый бородач стоял у дома и, задрав голову, внимательно рассматривал окна. Потом заложил руки за спину и как бы в задумчивости пошёл во двор, к чёрному ходу.

Достоевский в растерянности огляделся по сторонам. Снова перешёл улицу, почти бегом вбежал в парадное. Поднялся по лестнице, постучал в квартиру нумер 11.

Открыл мальчик, служивший у хозяйки квартиры, мадам Прибыловой.

Мальчик, распахнув рот, глядел на Достоевского.

– Митя, кто там? – донёсся из глубины квартиры сдобный голос Марии Николаевны.

– А там… это… – пролепетал мальчик. – Которые книжки пишут…

Через секунду появилась улыбающаяся хозяйка.

– Боже мой, сам Фёдор Михайлович! Неужели в гости пожаловали?

Она кокетливо поправила на пышной груди концы шали.

– Добрый день, Мария Николаевна, – скороговоркой произнёс Фёдор Михайлович. – Я не в гости, я по делу. Извините за вопрос: ваш квартирант по фамилии Алафузов – дома?

– Алафузов? Оч-чень приятный молодой человек! Настоящий дворянин, я вам скажу! Потомственный почётный гражданин!..

Достоевский довольно бесцеремонно прервал поток её слов:

– Так дома он или нет? Извините, я очень спешу.

– Ну, конечно, вы всегда спешите, – обиженно надула губки Прибылова. – А на ваш вопрос у меня ответ такой: я за квартирантами не слежу, не сыщик. Я так и полиции сказала, когда они давеча…

– Полиции? – переспросил Достоевский. – Здесь была полиция?

– Ну да, была. Здесь регулярно бывает маиор Кузьмин. – Она так и выговорила: «маиор». – Мои квартиранты ведь все приезжие, въезжают, выезжают. Так вот, маиор Кузьмин паспорта и проверяет. Оч-чень приятный, хотя и не молодой уже господин! Очень обходительный, сразу видно, – настоящий офицер!.. А ещё пристав Надеждин…

– Мария Николаевна! – не выдержав, вскричал Фёдор Михайлович. – Ответьте мне, пожалуйста, на вопрос! Это важно!

Прибылова повернулась боком, окатила Достоевского неприязненным взглядом, хмыкнула. Дала крутившемуся в прихожей Мите подзатыльник и сказала:

– Митька! А ну, стукнись в комнату, где цифра один нарисована… Дома ли он?

Через мгновение Митька вернулся, гордый от сознания исполненного долга:

– Нету-с! Дверь заперта, барин не отзываются!..

Мадам Прибылова взглянула на Достоевского, кольнула взглядом: ну что, дескать, довольны? Снова демонстративно хмыкнула и закрыла дверь.

В дворницкой дым стоял коромыслом. За столом сидели дворник Трофим и бородач в очочках. Между ними стояла наполовину опорожненная четверть водки.

– Ну, так что, Трофим, этот Достоевский – порядочный человек?

– Досто… евский… Это да. Это порядочный человек, – нетвёрдо выговорил Трофим. – Завсегда здоровается, иной раз и первым. Не брезгует, значит, да. Токмо по ночам долго сидит. Потому, человек он, прямо сказать, непростой. Он книжки сочиняет!