Репетиции - Владимир Шаров

После быстрого успеха многие христиане снова стали думать, что Петр прав и Господь действительно отказался от евреев и отдал им их. Петр видел, что настроение солдат изменилось, и требовал, чтобы они шли за евреями прямо сейчас, не беря с собой ничего, только собак и небольшой запас еды; он говорил им, что среди бежавших чуть ли не все доходяги, старики и женщины, далеко уйти они никак не могли, день-два — и христиане их настигнут. Но солдаты не спали три ночи, были изнурены, и апостолы, посовещавшись, решили, что выступят они не сегодня, а завтра.

Петр спешил не зря, он и его люди ушли за евреями спустя трое с половиной суток, а еще через двенадцать часов во Мшанники вошел спецотряд НКВД под командованием майора Сухорькова, приведенный Иаковом. Отряд занял лагерь без боя, старая охрана была арестована, но когда Иаков стал просить Сухорькова дать ему людей для захвата Петра, тот, сославшись на отсутствие у него приказа, наотрез отказал.

Но Петр знал про этот отряд, боялся, что он будет их преследовать, и сам едва не погубил все дело. Уверенный, что евреи где-то рядом, он решил идти налегке, без привалов и ночевок. Он не сомневался, что они нагонят евреев в два-три дня, но лишь зря измотал и обессилил людей, не давая им и часа отдыха. Конечно, охрана была здоровая, сытая и откормленная, а зэки истощены голодом, цингой, страшными последними месяцами, когда они на общих работах умирали один за другим, и все же в итоге эта гонка оказалась почти равной: охрана боялась за свою жизнь и большую часть пути шла очень осторожно, по многу раз проверяя, прощупывая путь палками и шестами. Правда, в первые два дня солдаты из-за того, что евреи, держась цепочкой, шли строго друг за другом и след их был четок и ясен — надежная, безопасная тропа, — как и думал Петр, почти их настигли. Но потом евреи начали умирать, строй их нарушился, теперь они шли веером, часто не разбирая дороги, и не наступали лишь туда, где кого-то из них уже засосало. Те евреи, у кого больше не было сил, чтобы никому не мешать и никого не отвлекать на помощь, просто уклонялись на несколько метров в сторону, там обычно проваливались и тонули.

Этот веер и особенно уходившие умирать евреи часто сбивали собак и солдат со следа, и когда двое из охраны, идя за ними, тоже погибли, а третьего его товарищи едва вытянули, христиане пошли медленно и даже старались идти не след в след с зэками — эти следы им теперь представлялись чуть ли не подготовленной ловушкой, — а параллельно, из-за чего то и дело теряли евреев. Были вынуждены возвращаться обратно и искать все заново. Нередко на это тратились целые часы, и тогда евреям удавалось от них оторваться. Те, кто тонул в болоте, были как бы искупительной жертвой за время, когда евреи, найдя высокое место, могли отдохнуть, собрать ягод, если рядом было озеро, — наловить рыбы.

Первые три дня погони христиане продолжали верить Петру, продолжали верить, что Господь оставил евреев и хочет их смерти, но потом они устали. Они устали идти, устали потому, что не было еды, потому, что всегда в них был страх, что они провалятся и трясина их засосет, потому, что почва при каждом шаге качалась и дрожала под ними, устали от жары, от гнуса, от слепней, от того, что Петр почти не давал им спать, и теперь, сколько он ни матюгал их и сколько ни грозил пристрелить, они шли совсем медленно и ничего не слушали. Они снова были убеждены, что время их действительно прошло, и это Господь не дает им догнать евреев, догнать этих доходяг, они и не догонят их, а только сами пропадут в болотах и сгинут.

Им было уже все равно: потонут ли они здесь, среди болот, или их расстреляют наркомвнудельцы, которых, по словам Петра, должен был привести или уже привел в лагерь Иаков. Они шли и думали, что свое дело они, как могли, сделали, свою роль сыграли, и если им не довелось встретить Христа и стать его учениками, то это не их вина так же, как и не вина тех, кто был раньше, — просто еще не срок, а если все-таки их вина и Христос не пришел потому, что они оказались Его недостойны, так и многие до них тоже оказались Его недостойны. Устав, они хотели одного — остановиться и лечь, они не хотели идти, не хотели тонуть в этих ровных и голых, как пустыня, болотах, где всего было так мало, где издалека был виден и цветок, и маленькая сосенка с сухой, без коры, верхушкой, где, если лечь на мох, каждая кочка была, как холм, а на ней — сад с большой, уже начавшей синеть голубикой и сад с похожей на яблоки брусникой и не созревшей, только краснеющей клюквой.

Когда заставить их идти дальше было уже нельзя и они уже схватились за автоматы, — Петр, который их поднимал, был один против трех, и они держали его на мушке, — и другие, те, кто был за Петра, тоже стояли с автоматами, и все очумели от жары, от клубящегося гнуса, от усталости, от спокойных, вровень с берегом, овальных и круглых озер, на каждом из которых плавала стайка уток — селезень, самка и птенцы, — множество раз они палили по ним длинными очередями и все никак не могли попасть, — сейчас, наставив автоматы друг на друга, они были рады, что перед ними не утки и теперь они не промахнутся. Вокруг был рай: земля была мягкая и живая, она была теплая и мягкая, как живот, и в ней были те же звуки и так же сыто урчало, как в животе; мох, которым она была покрыта, был мягким, как шерсть, и тоже теплым; поверх шерсти, как вышивка, вилась клюква с резными твердыми темно-зелеными листьями; а через эти темно-зеленые листья светили ягоды, и каждая кочка была, как сад; и тихие озера без волн и ряби, и стая уточек, идущая, как большой корабль; и гнус, который залеплял им глаза, уши, рот, нос, который не оставлял их ни на минуту, не давал спать, ел, ел; и они, одурев от гнуса и от этого рая, потому что это и вправду был рай, понимали, что все кончается, что они никогда никого не догонят, что, если они вернутся, их расстреляют, да и не важно, будут они жить или будут расстреляны, — дело свое они проиграли, тот шанс, который им был дан в жизни, ушел: Христос не придет к ним, и для них уже ничего нет.

Пока они были главными и пока все крутилось вокруг постановки, и они были уверены, что Христос скоро явится, за эти годы служения и репетиций в них накопилось немало недовольства и ревности, особенно в последние месяцы, дни, когда они начали чувствовать и бояться, что не будут Божьими избранниками, и начали смотреть, кто виноват, и обвинять, и ненавидеть. Там, в лагере, у них было общее — продержаться, и что все-таки они, именно они избраны, продержаться еще немного: Христос придет, не может не прийти; Христос связывал их, и, когда они убивали, общая кровь — они убивали вместе — тоже связывала их, и азарт, и гонка — успеть убить всех — и общий план: как убить, — все это их спаивало и держало; теперь они это потеряли и им надо было знать, кто виновен, им надо было расправиться с ним, и решить, и упростить все, что было между ними за пятнадцать прошедших лет.

Они подняли автоматы и уже не должны были опустить их, они это понимали и хотели стрелять, и только никто не решался сделать первый выстрел, и тут какой-то дотошный солдатик, совсем мелкий — и по статям, и по сладкому умильному лицу — и самый последний по роли, один из сотни излеченных Христом бесноватых, вдруг сообразил, что они на той дороге, которой всегда шли евреи, что они, евреи, идут своей обычной дорогой и уже никуда с нее не сойдут. Он знал, кажется, единственный, знал эту дорогу, знал, что никто из прежних евреев не сворачивал с нее, значит, не свернут и нынешние, и он, захлебываясь и срывая горло, кричал это и кричал, он боялся, что не успеет и они начнут стрелять. Он хватал их за руки, заглядывал в лицо, плакал, и они не сразу, но поняли, что теперь им не надо плутать, что теперь они догонят евреев. Но они еще долго не опускали автоматы, потому что боялись, что другой в это время выстрелит, — чересчур близко они к этому подошли и сейчас боялись, что другой не понял «бесноватого» или не поверил ему.

Но поняли все, и все поняли, что снова они вместе и ничего не потеряно, евреям не уйти, никто им не поможет и никто их на этот раз не спасет. Господь отдал их, отдал на смерть, и когда они будут убиты, тогда-то и начнется.

Бесноватый хорошо знал дорогу, знал все опасные места, и они снова шли очень быстро.

Раньше путь, которым евреи бежали из Мшанников и которым Господь возвращал их обратно, занимал несколько месяцев, перемежался, когда и они и погоня больше не могли идти, долгими стоянками, — теперь евреи и христиане прошли его меньше, чем в три недели. Когда те из евреев, кто был еще жив, вышли на дорогу, что вела к гати, а оттуда к лагерю, где они надеялись укрыться и спастись, они уже знали, что им не дойти. Конвой вышел из леса почти вместе с ними и тоже знал, что евреям не дойти. Они растянулись по дороге длинной рваной цепочкой, сумерки только начинались, света было много, он еще должен был быть долго и мог помочь лишь охранникам. Солдаты — сзади — нагоняли их, стреляли, потом нагоняли следующих и снова стреляли. Трое евреев — Анна, Илья и их сын Исайя — шли первыми в этой цепочке и, значит, для конвойных были последними. Метров за восемьсот до гати они поняли, что и им не дойти. Тогда они легли на землю, прижались друг к другу и прикрыли собой ребенка.