Репетиции - Владимир Шаров

Весной тридцать девятого года положение во Мшанниковском лагере начинает меняться. Когда в ноябре предыдущего года в Москве было отставлено старое руководство органов и на место Ежова — о нем Петру не раз рассказывал глава Томского областного управления НКВД Сергей Егоров, знавший наркома со времен гражданской войны, — сел никому не известный грузин, Петр отнесся к этому спокойно. Мшанники были далеко от Москвы, и происходившее там раньше напрямую их не затрагивало: Ежов ли, Берия — политика была определена, а кто ее делал, не так уж и важно. Но зимой, в январе вдруг пошли упорные слухи, что Берия многих из зэков, посаженных при Ежове, выпускает и что на самом верху даже принято решение о резком сокращении числа арестов. Правда, во Мшанниках освобождений пока еще не было: до начала навигации на Кети лагерь был отрезан от мира, и Петр, если между апостолами и среди охраны заходила речь о новом курсе партии в данном вопросе, — основным доводом за него был другой тон радиопередач, — уверенно говорил, что все это чушь и бабьи сплетни. Слухи шли в лагерь преимущественно от римлян, и, чтобы раз и навсегда пресечь их, Петр в феврале, пригрозив арестом, конфисковал оба радиоприемника, которые имелись в поселке.

1 марта Скосырев, как и было заведено, запрашивал область, сколько новых зэков ему ждать в этом году и, соответственно, на сколько будет увеличен план по углю, до нынешнего года цифра зэков всегда быстро росла, но на этот раз она была даже меньшая, чем прошлой весной, вырос один уголь, и когда он в ответ радировал в Томск, что таким количеством заключенных план никак не вытянуть, Егоров через час самолично отстучал ему, что он дурак и не понимает текущий момент. Получалось, что репрессии действительно выдыхаются и его расчеты, что за четыре-пять лет через лагеря пройдет полстраны, — глупость. Пересчитав в тот же день заново, он получил, что, если Берию не остановят, на это уйдет не одна пятилетка, а три.

И все же Петр еще надеялся, верил, что дело повернется назад, как вдруг 8 марта он получил из района срочный приказ отправить в Томск первым же транспортом двух мшанниковских зэков, профессора-медика и полковника, и не для следствия или дачи им второго срока, а на свободу. Из приказа это следовало ясно. До навигации Петру предписывалось выдать им деньги на жизнь и подыскать помещение вне зоны в поселке вольнонаемных.

Выходило, что то ли евреям удалось подкупить Берию, то ли они опять отмолили себя у Господа и добились отсрочки. Но не это испугало Петра: он знал, что евреи у него в руках, будет надо — он сможет уничтожить их в один день, и тогда кого ради Господу длить жизнь? Было другое: ему стало известно, что старые ежовские чекисты идут под нож, непрочен и сам Егоров, а через него по тем доносам, которые посылал Иаков, могут выйти и на Мшанники, если же выйдут, уберут всех: пришлют спецотряд НКВД и расправятся с ними еще быстрее, чем они с евреями. Петр понимал, что, если Егоров не уничтожил доносы и в Москве прознают, что они сражались за белых, а до коллективизации были кулаками, им не спастись, и тогда последние не они и не им суждено узреть Христа: прав Иаков — все было напрасно.

10 марта и лагерь, и поселок вольнонаемных по приказу Скосырева был изолирован от внешнего мира и фактически переведен на военное положение. На гати сделали постоянный контрольно-пропускной пункт и объявили, что для входа и выхода с острова необходимо письменное разрешение начальника лагеря. То же касалось права пользоваться рацией и недавно проведенной в поселок телеграфной линией. Петр наглухо перекрыл к ним доступ Иакову и римлянам и связал их по рукам и ногам.

Вообще следует сказать, что Иаков и Петр рокировались: Петр словно очнулся и снова был прежним — умным, сильным, расчетливым. Он всегда и по всем статьям был первым среди других апостолов, и теперь было ясно — почему. Рядом с ним Иаков казался ребенком. Петр видел это и сейчас хорошо понимал, понимал, почему раньше уступал Иакову: тот и вправду был для него ребенком, сыном друга его детства. Петр по-прежнему любил его и был рад, что не поддался на уговоры Егорова (тот вскоре после первого доноса Иакова приезжал во Мшанники на медвежью охоту, они с Петром корешили еще со времени, когда здесь решено было строить зону, по его рекомендации он сделался и начальником лагеря, так вот Егоров советовал убрать Иакова, пугал, что Иаков ему много нервов попортит, но Петр не послушался, сказал: «Пускай мальчик балуется, пока ты в Томске сидишь — мне бояться нечего»). Петр об этом и раньше не жалел, он всегда знал, что пролить кровь Иакова права не имеет. Другие апостолы думали, что Иаков тот же Иуда, с ним и должно поступить как с предателем — прикончить паршивую овцу — и все, но Петр считал, что если Иаков и предал кого-то, то их, а не Христа, а избран он Христом, Христу и решать. В мае же Скосырев придумал, как он использует кума, и обрадовался, что Иаков живой и при прежней должности, — ему нужно было и то и то.

Хотя Иаков был уже тогда лишен всякого влияния на лагерные дела, положение мшанниковских евреев дальше не ухудшалось. Как и прежде они были на общих работах, доходили на шахте, но Петр, довольствуясь тем, что они в его полной власти, ничего не форсировал. Он знал, что Иаков продолжает крысятничать. Закрыть поселок начисто было трудно, и за весну римлянам пару раз удавалось через якутов передать доносы Иакова в область, но путь этот был не прямой, долгий, иногда он растягивался на месяцы, и кажется, в итоге ни один из доносов до адресата не дошел, во всяком случае, в последующих событиях роли они не сыграли. Иаков надеялся, что в мае, когда во Мшанники начнут приходить баржи с заключенными, а потом, загрузившись, увозить обратно из лагеря уголь, он через капитанов сумеет напрямую связаться с Томском, но Петр без труда его разгадал, и пока баржи стояли у Мшанниковского причала, просто сажал Иакова под арест.

Как и предсказывали, весной Егоров был арестован, произошло это в последних числах апреля, и Петр понял, что теперь прикрытия у него больше нет. Срок, отпущенный ему, истекает, нужно спешить. Центром плана, который он уже давно разрабатывал и на который ставил, было крупное вооруженное восстание заключенных лагеря, оно должно было начаться в конце лета — середине или второй половине августа, — охватить не только зону, но и шахты, поселок вольнонаемных, потом — весь остров. В диспозиции Петра предполагалось, что в первый день охрана с боями отойдет за гать, потеряв при этом до трети своих людей убитыми, а затем, через сутки, ночью, контратакует и без помощи извне, еще до того, как такая помощь прибудет, сама полностью восстановит порядок. В руководители восстания Петр намечал апостола Иакова, а его штабом и конспиративным ядром должны были стать занятые в постановке мшанниковские евреи и авелиты. Успешное подавление бунта, без сомнения, сделало бы их героями среди чекистов и легко прикрыло другие прегрешения. Главное же, восстание должно было разом дискредитировать все, что исходило от Иакова, все его доносы — доносы предателя органов, переметнувшегося на сторону зэков, — кто бы после этого стал им верить. И еще: во время боев нетрудно было бы уничтожить не только мшанниковских евреев, но и вольных римлян, вообще каждого, кто мог дать на христиан показания, кто знал их белыми или кулаками. И тогда уже ничто не помешало бы поколению Петра дождаться, встретить Христа. Да и к кому бы Он пришел, если не к ним — ведь дальше не было никого, все кончалось на них, они и вправду были последние.

План Петра, как и любой, рожденный не на войне, а во время штабных учений, был чересчур хорош и потому невыполним. Идея поднять восстание заключенных была наивной и в первую очередь из-за того, что не нашлось ни одного зэка, кто решился бы его организовать и возглавить, а Иаков, на которого тай рассчитывал Петр, давно был совсем не тот, что зимой: он явно сник, смирился, что сделать ничего нельзя. Надеяться на него было глупо. Ошибся Петр не в одном Иакове; он думал, что чем хуже охрана будет обращаться с зэками, тем скорее они восстанут, он требовал от охраны как можно больше наказаний и жестокости, двадцать раз на дню повторял им, что нужны искры, искры — где-нибудь да вспыхнет. Но искр не было, зэки были покорны, они слабели, и каждый день несколько из них умирало.

Все же план был настолько красив, что Петр никак не желал от него отказаться и лишь зря потерял почти месяц, ожидая от Иакова хоть каких-нибудь действий. Наконец он понял, что это чушь — и Иаков, и восстание, — и тут, когда не знал, что делать, вдруг вспомнил, что в одном из первых донесений Иаковлевых сексотов фигурировал некто Михаил Коган, профессиональный разведчик и диверсант из военных, кажется, уже тогда готовивший побег. Массовый побег, был, конечно, не восстанием, однако плохой, но все-таки заменой ему быть, пожалуй, мог.

Петр навел справки о Когане и выяснил, что он жив и на общих работах. Он думал вызвать и сексота, который стучал на Когана, чтобы подробнее его расспросить, но оказалось, что осенью он сам его выдал уголовникам — сексот был из тех трех стукачей, что полгода назад убрали блатные. Это была ошибка, и Петр пожалел о своей опрометчивости. Но рядом его ждала удача: от охранника он узнал, что Коган вместе с другими авелитами давно участвует в репетициях их театра и у него там, в сцене Свадьбы в Кане Галилейской, роль жениха. Свадьба была подарком: получалось, что основную часть плана менять не надо, просто возглавит побег не Иаков, а Коган.