Держава (том первый) - Валерий Кормилицын

Малюшин между тем, поколдовав у аппарата, накрылся с головой пустым вещмешком.

«И этот тряпку свою забыл, — расплылся ещё шире и скосился на офицеров. Все были солидны и серьёзны, как и подобает начсоставу ПВУ. — Один я как ротный дурачок получусь… Следует сосредоточиться…Юнкера–то, наверное, из вагонов повылазили, — стал настраивать себя на рабочую обстановку. — И эти тоже хороши, — хмурился он, — батальонный командир пёхом чешет, а младший комсостав на извозчиках изволит до станции катить».

От улыбки не осталось и следа. На фото он получился, как и положено ужасу юнкеров, суровым и грозным, словно десять нарядов не в очередь.

Не успел после съёмок смочить пересохшее горло в пристанционном буфете, как обнаружил своих подопечных, позирующих перед фотографом.

Достал часы на цепочке и глянул: «Времени ещё достаточно… И почему русские так любят сниматься на память? — философствовал полковник, разглядывая юнкеров в белых рубахах и белых летних фуражках, суетящихся перед аппаратом. — Без меня не разберутся», — пошёл руководить съёмками.

— Господа.., вам, вам говорю, второй взвод… Половина сюда садитесь, а остальные группируйтесь за ними. Подсумки поправьте… Рубанов, вас касается… Сюда, возле фонаря вставайте, а вы двое, на поваленное дерево садитесь, — распоряжался командир батальона. — А вы не дети уже, язык товарищам показывать, — сделал замечание выглядывающему из окна вагона юнкеру Антонову.

Так и сохранился этот миг в необъятной вечности: улыбающийся Аким обнимает за плечи Дроздовского и Дубасова, Зерендорф для важности скрестил руки на груди, Олег Пантюхов, заслонившись от неяркого солнца ладонью, смотрит вдаль, а Сашка Колчинский, сложив руки рупором, чего–то кричит из окна вагона.

Остановись мгновенье, ты прекрасно…

И с каждым годом становится всё краше и краше… До слёз в глазах…

Выгрузившись на перроне Красносельского вокзала, юнкера построились, на этот раз без шума и гвалта — сказывалась усталость, и верховодивший сегодня Кареев, повёл роты к месту дислокации.

Про парадный шаг он, расслабившись на природе, забыл, но расстегнуть верхнюю пуговицу мундира себе не позволил, ибо строй для «павлона», в каком бы чине не был — дело святое.

А день стоял расчудесный, и солнышко щедро одаривало приезжих нежными весенними лучами.

— Батальо–он, стой! — скомандовал он, когда вышли из Красного Села. — Господа юнкера, дабы приблизительно представляли план местности, если в самоволку убежите, — хохотнул полковник и довольно шмыгнул носом, вспомнив что–то своё, юнкерское.

«Уж не заболел ли я часом, весь день не в своей терелке… Даже Кусков коситься начал…»

— Гм–гм, — прочистил горло и уже строго произнёс: — Мы движемся с севера на юг. С левой стороны на несколько вёрст тянется Большой лагерь, а справа — наш, Авангардный. Видите бараки вон в той берёзовой роще, — показал рукой направление. — Здесь квартируют полки армейских пехотных дивизий. Дальше, в палатках, лагерь стрелковой бригады и за ним, скоро увидите, отделённый грунтовой дорогой — лагерь военных училищ. Батальо–о–н, шаго–ом арш! — Для разнообразия и чтоб навык не теряли, дал команду печатать шаг, затем, через некоторое время, насладившись топотом, вновь остановил юнкеров. — Господа! Зарубите на носу! Сейчас мы маршировали по так называемой «офицерской дороге». Слева находятся бараки господ офицеров. А вон там, где берёзки, клёны и тополя — моя избушка и дача Его превосходительства начальника училища. Сразу отмечаю — на эту сторону дороги — ни ногой! Чтоб вещмешки нарядами не наполнились: «опять меня понесло… а всё природа расслабляет…»

«Уютные дачки», — подумал Аким, разглядывая потонувшие в зарослях кустов отцветшей уже сирени, жёлтой акации и жимолости небольшие аккуратные деревянные домики, за которыми блестела водная гладь.

— Это Дудергофское озеро, — ответил на его мысленный вопрос Кареев. — По вечерам разрешаю вам купаться в отведённом, разумеется, месте. Капитан Кусков, принимайте командование, — направился в свою дачу.

Капитан, приложив ладонь к фуражке, повёл юнкеров в другую сторону от дороги, вверх, по крутому склону оврага. Сам он поднимался по деревянной лестнице с гладкими, отполированными перилами.

Не заметив, Аким провалился в яму. Чертыхаясь, вылез оттуда и обтёр винтовку, потом штаны.

«Ещё и окопов нарыли», — критически оглядел пересекавшие овраг траншеи.

— Во всех побываете, — подбодрил его с лестницы голос всевидящего капитана.

Поднявшись наверх, увидели ряды длинных бараков, архитектурой напоминающие гигантский молоток, где ручкой служила длинная казарма, а в торце, поперёк неё, стоял домик о четырёх окнах со входом посередине.

Туда и повёл юнкеров капитан, попутно просвещая молодёжь, как давеча Кареев.

— Здесь располагаются помещения дежурного, мой кабинет и оружейная комната, куда сдадите сейчас винтовки. Это барак третьей роты, то есть ваш. Фельдфебель Гороховодатч–с–к… тьфу, командуйте и обустраивайтесь, а я пойду насчёт обеда узнаю, потороплю кашеваров и четвёртую роту проведаю.

Несмотря на фамилию, довольный жизнью фельдфебель повёл юнкеров распределять койки, уже расставленные служителями вдоль барака, и даже аккуратно накрытые тонкими одеялами. У каждой койки стояла тумбочка.

Аким глянул на расстроенное лицо Дубасова. Из всей роты один он хмурил лоб.

— Обидно конечно, нет позолоченной бирки.

На низких деревянных каретках с металлическими ножками, не было не то что позолоченой дубасовской, а даже простых красных табличек.

— Да не от этого я, а от внешнего бардака… Окна не помыты, кое- где даже досками заколочены, некрашеные полы грязные. Как будешь по пластунски ползать?

— А зачем? — опешил Аким.

— Для трениров–в–ки-и, — заржал унтер–офицерским басом Дубасов, радуясь, что напугал товарища.

Настроение его сразу заметно улучшилось.

Определившись с койками, кое–кто из юнкеров развалился на них, ожидая обеда или ужина, смотря что успеют сготовить кашевары, а Рубанов с Дубасовым и Дроздовским вышли на улицу поглазеть на окрестности. Здесь уже курили несколько юнкеров во главе с фельдфебелем.

— Перед вами, господа бывшие козероги, — размахивал он рукой с папироской, — так называемая линейка. Скоро вы её посыпите свежим песочком, обложите дёрном и станете следить как за своей родной винтовкой. А на флангах первого ряда бараков, где наш старший курс после сдачи экзаменов будет жить, деревянные «грибы» для дневальных и пост с часовыми у знамени. Увидите, когда службу нести начнёте. А теперь самое главное. С правого фланга, за бараком четвёртой роты, проложена юнкерская дорога к задней линейке, где расположены столовые, уборные, чайная, умывальная и пороховой погреб. Затем, по скату оврага, она вас выведет на берег Дудергофского озера, где находится ваша, вернее, наша купальня, а к мосткам, ведущим в неё, причален восьмивёсельный катер — белый, как наши бараки и с красным кантом по борту. Есть ещё и маленькие лодки. Ну а сейчас главнейшая из всех главных заповедей, — бросил окурок в стоявшую у крыльца, рядом со скамейкой, урну. — Через год своим козерогам накажите. Это святое! На той стороне озера, на левом фланге Главного лагеря, — желваки его нервно заиграли, — торчит, как бельмо на глазу, барак пажей. На самом деле они — «пижи». При любом возможном случае, когда будете плавать на лодке и увидите их корыто, без всяких раздумий и угрызений совести, переворачивайте посудину этих выскочек, хамов и шаркунов. Уже десятилетия они портят благородную кровь нашим славным юнкерам, — погрозил кулаком в сторону предполагаемого барака строевой роты Пажеского Его величества корпуса.

Вечером Гороховодатсковский повёл роту в столовую — навес на столбах, без стен и окон, с длинными, на десять человек, столами и деревянными скамьями.

Ужин состоял из пустых щей и каши, которые подавались не в тарелках, как в училище, а в медных мисках. Вернее в миске. Одной на четыре человека. И ели деревянными ложками.

— Это чтобы к простой фронтовой жизни привыкали, — уплетал за обе щёки фельдфебель.

Лагерная жизнь начинала налаживаться.

Через день появились соседи — юнкера Константиновского артиллерийского училища, поселившиеся тоже в крашеных белой краской бараках, с синей полосой посередине. На следующий день прибыли юнкера Михайловского артиллерийского училища. И на зависть «констапёрам», выставили орудийный парк перед своими коричневыми бараками.

Самым последним заселил барак эскадрон Николаевского кавалерийского училища.

В 7 утра назначенный дневальным юнкер Антонов, раздобыв где–то барабан, увлечённо колошматил по нему ладонью и радостным голосом орал:

— По–о–о-дъё–ё–м юнкера-а! — ловко уворачиваясь при этом от летящих со всех сторон сапог.

— Ему–то до обеда после дежурства дрыхнуть, — зевая во весь рот, позавидовал Дубасов, и поскакал на одной ноге, обутой в сапог, отыскивать другой.