Держава (том первый) - Валерий Кормилицын

«Когда нужен капитан Кусков, его рядом нет, — сквозь какой–то туман в голове подумал он, — сейчас бы скомандовал: «Твёрже ногу, юнкер», — стал успокаивать себя, медленно приближаясь к Натали.

Она что–то почувствовала и, повернув голову в его сторону, глянула на приближающегося юнкера. Щёки её не запылали, а наоборот, побледнели, косу она нервно перебросила за спину.

Аким ничего этого не видел. Купаясь в жёлтых её глазах, всё глубже погружался в их пучину, тонул и захлёбывался от нежности, любуясь глазами, овалом лица и такими милыми веснушками, высыпавшими на носу и щеках.

Когда он приблизился к ней, глаза его почему–то стали влажны от слёз.

«Да что это со мной? — изумился он, — я же юнкер Его Императорского Величества и не должен бояться не только врагов, но и женщин», — молча склонил перед ней повинную свою голову, теряясь и не зная, что следует в таких обстоятельствах говорить.

Она, тоже ошеломлённая и растерянная от неожиданной встречи, глядела на него, собираясь что–то сказать, и не умея.

— Вот! — разжал ладонь Аким. — Три твоих коралловых бусины.

Щёки её вспыхнули, полные губы задрожали, и чуть слышно она что–то прошептала.

— Я не слышу, — склонил голову к её губам Аким. — Музыка!..

— Вы хранили их целый год? — чуть громче произнесла она и испугалась.

Ей показалось, что она выкрикнула эти слова и все услышали, потому как оркестр как нарочно смолк.

На этот раз капитан Кусков выручил Акима, велев музыкантам играть вальс.

— Натали! Я целый год хотел извиниться перед тобой, — стал смотреть не в глаза, а на её губы, чтоб немного прийти в себя — Не знаю, как это получилось, — вновь встретился с ней глазами, растерялся и понёс от этого, по его разумению, всякую чушь. — Гувернантка сделала вывод, что от музыки, от обстановки бала, от танцев.., — окончательно запутался, замолчал, вдохнул побольше воздуха и решился… — Позвольте, сударыня, иметь честь пригласить вас на вальс, если, конечно, вы не обещали этот танец какому–нибудь другому кавалеру, — замер, глядя в её глаза и называя себя дураком.

Губы Натали опять задрожали, на этот раз от сдерживаемого смеха.

— Этой фразе вас тоже гувернантка научила? — доверчиво протянула свою руку.

Коснувшись её пальцев, Аким вообще лишился дара речи и остатков разума.

— Ага! — только и сумел произнести он.

Опомнившись, попытался раскрыть смысл слова «ага», для чего–то щёлкнув перед этим каблуками:

— Ну да. Это из свода законов светского человека, составленных мадам Клеопатрой Светозарской.

— Понятно. Ведите меня в круг, господин светский человек, — прошептала она, пряча в углах рта улыбку.

А ноги–то не шли. Он глядел в её глаза и думал — как мог целый год жить без неё… Без её глаз, без её рук, без её улыбки. Без неё.., без неё.., без неё, — повёл к вальсирующим, ощущая нежное касание пальцев в перчатке. И задохнулся, повернув её к себе и ощутив под ладонью тёплый и упругий девичий стан.

Закружились стены, закружились люстры, закружился весь мир вокруг них, а они стояли, казалось, и не двигались…

Но вот всё смолкло. Звуки вальса растворились во вселенной… Придя в себя и потерянно оглянувшись, он повёл её на место, размышляя, танцевали они или просто стояли.

В чувство его привёл давно забытый девичий голос:

— А вот и первый сенной площади гуляка, — и незнакомая ладонь легла на рукав мундира.

Но трепета от пожатия этой руки он не почувствовал, а подняв глаза, встретился со смеющимся взглядом Ольги, почти забытой подруги Натали.

— Ну как, с помощью «ли–и–игушечки» освоили иностранный язык? — смеялась она и кокетливо обмахивалась веером.

Завитые светлые волосы её были искусно уложены в замысловатую причёску, с приколотым большим чёрным бантом. Высокая и статная, она гордо стояла перед Акимом. Вполне определившаяся грудь вызывающе смотрелась сквозь декольте платья.

Она знала себе цену.

Натали при ней была как гадкий утёнок при лебеде. Платье под шею — какое там декольте. Худенькая и невысокая. И всё равно Аким не променял бы Натали и на тысячу её красавиц–подруг.

— Аким, познакомь с дамами, у людей ни одной, а у него целых две, — с шиком щёлкнул каблуками и поклонился Ольге Дубасов.

На Натали он даже не глянул.

— Ольга, Натали, — произнёс Аким.

— Очень приятно! — вновь щёлкнул каблуками Дубасов.

«Ого! Галантный какой, — поразился Аким, — все пятки, наверное, отбил».

— А это Виктор Дубасов, — хотел добавить: «По кличке «Дуб», — но вовремя передумал.

— А я гляжу, кто это так нахально даму ведёт? Присмотрелся, а это старина Рубанов…

«Оказывается, я нахально шёл», — порадовался за себя Аким.

И вновь музыка. И вновь вальс. Капитан Кусков знал, какой танец ждут юнкера. И танец этот явно не «полька».

Дубасов пригласил Ольгу, а Аким, на этот раз хладнокровно и, как подобает юнкеру, твёрдой уверенной походкой, повёл Натали к танцующим.

— А мы послезавтра отправляемся в Красносельский лагерь, — наслаждаясь вальсом, сообщил Рубанов. — Экзамены позади, — чуть подумав, добавил он.

— А у нас экзамены впереди, — вздохнула Натали. — А когда их сдам, получу свидетельство домашней учительницы.

— А в прошлом году?

— В прошлом году, после семи лет учёбы, получила аттестат учительницы начальной школы. Я с восьми лет учиться пошла. А Ольга с девяти, — улыбнулась она. — Затем родители хотят отправить меня в Москву, к тёте. Женщина старая и одинокая. Сорок лет уже.

— Натали, прошу тебя, напиши мне письмо… Хотя бы осенью. Я дам тебе свой адрес.

На этом балу губ её он не коснулся.

Утром 23 мая в Павловском военном училище проходила репетиция конца света. Но не от звёздного дождя, а от переезда младшего курса в Красносельский лагерь.

В последний момент выяснялось, что о чём–то забыли, чего–то не сделали. Потный от напряжения переезда полковник Кареев «пушил» ротных, а те — своих младших офицеров.

Довольные жизнью старшекурсники подбадривали младших:

— Козероги-и! — вопил юнкер, бывший в первый день училищной жизни Рубанова и Дубасова хмурым дневальным. — Опорожняй вещевые мешки для завтрашних нарядо–о–ов, — аж захлёбывался он от восторга.

По всему коридору творилось что–то невообразимое: крик, гомон, смех, ругань, дурацкие советы и дурацкие ответы.

— Вот ты, Банников и положи в свой вещмешок два наряда не в очередь, — расщедрился Кареев, испортив смуглолицему невысокому юнкеру настроение.

— Вот иди теперь, сам себе честь перед зеркалом отдавай, — посоветовал ему Рубанов.

— И вещмешок с нарядами не забудь прихватить, — напомнил хмурому юнкеру Дубасов.

По мере роста профессиональных навыков, почтение к старшему курсу начинало убывать. К тому же, с сентября, после лагерных сборов, старшими становились они.

— Чья фляга-а? — орал Кареев. — И сапог! Господа юнкера, сейчас всех в карцер отправлю… Кто без сапога до сих пор? Капитан Кусков, руководите здесь, я насчёт поезда пойду уточню…

«Каждый год светопреставление… Старшие две роты в этот день в отпуск следует отправлять», — уходя, слышал за спиной:

— Подтягивай подпруги, козероги-и, не спотыкаться на все четыре-е…

«По–моему, это юнкер–парикмахер Ковалёв орёт. Времени нет, а то бы я его подстриг под гребёнку своей шашкой… Ну ничего… У них ещё экзамены впереди… А в июне старшие роты отправить в лагерь полегче будет».

После молебна, немного успокоившийся Кареев, лично повёл две роты Павловского училища на станцию. Он гордо шествовал по мостовой, наслаждаясь маршем училища. За его спиной, с удовольствием пели уже вычищенные, выглаженные, аккуратные юнкера, чётко отбивая строевой шаг, и ровно держа на левом плече винтовки с примкнутыми штыками.

Сапоги, к его радости, были на всех.Под знамя Павловцевмы дружно поспешим,За славу Родины всейгрудью постоим!Мы смело на врага,За русского царя,На смерть пойдём вперёд,жизни не щадя!!!Рвётся в бой славныхПавловцев душа…

Последнюю строку первого куплета полковник Кареев пропел вместе с юнкерами. Душевное равновесие его полностью восстановилось. А когда на железнодорожной станции он распределил юнкеров по вагонам раздолбанного пригородного поезда, то и вовсе успокоился и, умиротворённый, направился в голову состава, где не в меру упитанный юнкер старшего курса Николай Малюшин сопел, пыхтел, кряхтел и щурился, устанавливая фотографический аппарат и нацеливая его на собравшихся около паровоза офицеров.

«Будто на глазомерных съёмках, которые младший курс едет проводить», — хмыкнул полковник, устраиваясь в центре офицерского сообщества и делая приличествующее обстановке и должности выражение лица. Но от мысли, что юнкера распределены по вагонам и скоро отправятся в Красносельский лагерь, рот предательски расплывался в улыбке.

Малюшин между тем, поколдовав у аппарата, накрылся с головой пустым вещмешком.