От Северского Донца до Одера. Бельгийский доброволец в составе валлонского легиона. 1942-1945 - Фернан Кайзергрубер

Поскольку, не считая самого факта вторжения, у нас не было причин ненавидеть оккупантов, необходимо было создать определенную атмосферу, спровоцировать ненависть, что оказалось несложно. Так, спустя некоторое время из Лондона пришли обращения с призывами – призывами к убийствам, саботажу, всеобщему террору. Среди провокаторов ведущую роль сыграл Виктор Де Лавеле. Стоит ли удивляться, что тогдашний терроризм породил терроризм нынешний! С какой стати все, что было дозволено вчера, что считалось правильным и даже рекомендованным в то время, внезапно закончилось бы? Адский процесс был запущен, и ничто не смогло бы остановить его! Эти акции, противоречившие Гаагской и Женевской конвенциям, неизбежно вызвали реакцию, сначала в виде предупреждений, а затем уже репрессий. И тогда началась бесконечная череда событий, которых не желали ни население, ни оккупанты, но которую спровоцировали «подстрекатели к преступлению» из Лондона. А эти шакалы, находясь в безопасности в Лондоне или где-то еще, только радовались происходящему.

Я сделал следующий шаг. Испытывая любопытство к происходящему в мире, я в еще большей степени интересовался Германией, когда обстоятельства привели меня туда. Мысль отправиться и самому все увидеть постепенно овладевала мной, потом захватила полностью. А от этого всего шаг до принятия решения. Возможно, так распорядилась сама судьба, но я до сих пор спрашиваю себя – мог ли я не желать этого? Своевременное отчисление меня из школы только упростило дело, если не считать моего бурного объяснения с отцом. Разумеется, он хотел предотвратить выполнение моих планов, но при этом считался с моей решимостью. Не делая ничего для облегчения моего отъезда, но и ничем не препятствуя ему. Мы уже подобрались к концу марта 1941 года.

В тот последний день месяца, рано утром, я оставил дом, чтобы обратиться в Werbestelle – пункт вербовки для добровольной работы в Германии и подписания контракта. Я хотел увидеть Германию и посмотреть, что происходит в ней. Хотел знать, как живут немцы. Хотел свободно дышать, забыть все те унылые лица, что окружали меня во время бегства во Францию и которые нашел в Бельгии, возвратившись. Мне недавно исполнилось 18 лет, однако я чувствовал себя так, как будто мне не больше шестнадцати, я чувствовал себя таким молодым. Два года в таком возрасте – это немало! В то же время я чувствовал, что все понимаю, но ничего не знаю. Чуть позже, к своему великому удивлению, я обнаружил, что большинство сверстников моего круга до отъезда, казалось бы, знали все, но ничего не понимали!

Во время поездки на трамвае до улицы Шартре я вдруг внезапно осознал, что я, прямиком из детства, из подросткового возраста, с разбегу, хоть и не без сожаления и печали, вступаю в неизведанный мир взрослых! В глубине души я со смятением ощущал, что последующие дни, месяцы, может, даже годы оставят след в моей жизни и, вне всякого сомнения, перевернут ее с ног на голову. Я отлично понимал, что сейчас, в этот самый момент, должен сам преодолеть все трудности, страхи, застенчивость. Что до страхов, то я уже привык подавлять их. Я должен был принять на себя ответственность, которую сам для себя выбрал. Должен был успешно совершить этот огромный прыжок и постараться выбрать место для приземления. Так я видел свое будущее. В этом возрасте чувствуешь себя таким сильным и веришь, что станешь еще сильнее, но все не так просто, как кажется. Тем не менее я должен был найти внутренние силы, все преодолеть, и сделать это сам, не выказывая сомнения или малейшей слабости. Я решил, раз и навсегда, построить себе панцирь и втягивать в него голову при каждом ударе судьбы, дабы найти убежище.

Как я уже сказал, мой отец был не согласен со мной, и это еще мягко сказано, но, хоть порой мы и могли ссориться, я любил его. Знал ли он это? В 18 лет, стыдясь проявления подобных чувств, юноши боятся сказать: «Папа, мама, я люблю вас!» – потому что боятся показаться уязвимым! Однако как приятно было бы это услышать родителям! Я остался без матери в 1939 году. И не будь помехи в виде традиционной в нашей семье сдержанности, было бы куда проще понимать друг друга, а различия в политических взглядах и философских воззрениях не смогли бы осложнить наши взаимоотношения. У меня никогда не возникало проблем с матерью и на самом деле с отцом тоже, но я считал их менее понятными, чем это было на самом деле, как я понял позже. Все было бы намного проще, чем я мог себе представить в то время. Моя молодость не позволяла замечать этого. Не так-то просто было преодолеть эту сдержанность. Постоянная застенчивость, боязнь обнажить свои чувства, оказаться беззащитным – но я был полон решимости пройти через это испытание. Как приходилось проходить многим моим товарищам и всем молодым людям. Несомненно, многим из вас это тоже знакомо.

Трамвай еще не завершил свое движение, и я опасался, что пропущу рандеву с судьбой. Романтизм моего возраста диктовал мне слова, переполненные эмоциями, которые, если подумать, кажутся нелепыми, однако реалии надвигающихся месяцев и лет освободят меня от иллюзий, ибо не сыскать потом слов достаточно сильных, чтобы описать те события. И если я все же их нашел, то мои тогдашние ощущения были именно такими, какими я их излагаю. Стоя на задней площадке, я говорил себе, что мы проехали еще слишком мало. Я с радостью занял бы место вагоновожатого, подстегиваемый любопытством узнать будущее, но слишком возбужденный, чтобы испытывать беспокойство.

Однако несколько минут спустя я уже входил в ворота вербовочного пункта, где меня направили на первый этаж. Я представился, и мне выдали анкеты, которые нужно было заполнить и подписать. У меня имелся выбор – и я отправляюсь в Кельн. До полудня возвратился домой, чтобы собрать одежду, кое-какие вещи и взять фотоаппарат. Вдруг вспомнил, что как-то сказал своему другу, Паулю Ван Брюсселену, что когда-нибудь поеду в Германию. Он пообещал обязательно поехать со мной. Поэтому я немедленно отправился к нему домой, сообщить о предстоящем отъезде. Его мать расстроена. Они с отцом вышли, чтобы поговорить наедине. Я прошу Пауля быть у меня в 14:00 – если он хочет ехать со мной. В 14:39 мы уже направились к Werbestelle и к концу дня возвратились, каждый в свой дом, собрать чемоданы.

3 апреля около 6:00 утра мы покинули свои дома. Немного позднее 7:00 отошел состав, увозя сотни добровольцев, которые, как и я, перевернули новую страницу своей судьбы, устремившись к новой жизни. Мы выгрузились в Ахене, где нас покормили хлебом с маслом, колбасками и напоили кофе – эрзацем, разумеется. Нам также подали очень густой суп, Eintopf – айнтопф, рагу или кулеш, который мы мгновенно съели. Здесь мы встретили французов и француженок, в том числе двух девушек из Ниццы. Я задался вопросом, как они сюда попали. Но это не важно, ведь мы едем вместе только до Кельна, откуда они направятся в Дюссельдорф. Если бы я только знал! В конце концов, в Кельне нас никто не ждал. Слишком поздно было менять пункт назначения. Очень жаль. Мы бы наслаждались певучим южным акцентом, да и в других отношениях девушки совсем не дурны – на самом деле очень даже хорошенькие.

И вот мы в Кельне, а около 17:00 вошли в наше жилище, представлявшее собой деревянные казармы, но вполне приличные, чистые, со множеством клумб вокруг. Эти казармы, или корпуса, построены на небольшой треугольной «площади» позади кельнской фабрики в Кальке (8-й городской округ Кельна). Многие волонтеры уже обосновались здесь до нас, еще больше присоединится к нам позже; всего немногим больше 200 фламандцев, валлонов и брюссельцев. Рабочие, студенты из двух или трех университетов, всех классов и сословий, но в основном вполне приличные, за исключением дюжины парней, которые не внушают мне доверия.

Так началась моя новая общинная жизнь, с общими спальнями и столовыми. Такой образ жизни не вызывает у меня проблем. Я учусь жить и ладить с людьми любого сорта, в основном молодыми, от 16 до 30 лет. И чрезвычайно удивляюсь, повстречав здесь несколько прежних приятелей из своего квартала, Роже Шр. и Эдгара С., с которыми я возобновляю дружбу, и завожу новых друзей, схожих со мной по духу. Могу припомнить не менее 30 имен. Я повстречаюсь с многими из них позже, в легионе, а другие вступят во фламандский легион «Фландрия», включая замечательного товарища, Тео Б., с которым я снова встречусь во время отпуска после ранения, произведенного в офицеры и с ампутированным предплечьем – громадного парня, о котором у меня навсегда останутся самые лучшие воспоминания, как и у всех тех, кто знал его.

Если коротко, то здесь мы учимся в школе при фабрике Гумбольдта. Все учащиеся бельгийцы, за исключением двух немцев, успевших получить ранения на войне и комиссованных. Преподаватели – немцы, значительно старше нас, очень дружелюбно настроенные и не без чувства юмора! Когда что-то идет не так, как надо, или кто-то из нас совершает какую-нибудь глупость, один из преподавателей выходит из комнаты и вскоре возвращается со строгим видом, в увенчанном пикой шлеме военного образца 1914–1918 годов и с церемониальной саблей! Этот комический номер повторяется два или три раза, но никогда не теряет актуальности; преподавательское преображение невероятно оживляет обстановку!