От Северского Донца до Одера. Бельгийский доброволец в составе валлонского легиона. 1942-1945 - Фернан Кайзергрубер

Если бы я оказался столь наивен, как думал наш приходской священник, я был бы просто потрясен, но, увы, я был совсем не таким. Наоборот, это заставило меня задуматься над постоянством и непостоянством… «духовных властей»!

Во время скандала с Ван Зеландом[4] я помню, как вышедший из церкви в нашем квартале Ван Зеланд приближается к одному из моих товарищей, выкрикивавшему «Да здравствует РЕКС! Долой Ван Зеланда!» и протягивавшему тому газету.

Я также помню долгое ожидание на верхушке какого-то высокого телефонного столба в то время. Это случилось на бульваре Суверенитета, в самом начале проспекта Шадро, в день выборов. Мы прикрепили на самом верху большой белый лист с одним из предвыборных лозунгов. Только мы собрались спускаться, показались двое полицейских, вручную кативших свои велосипеды и остановившихся прямо под нашим насестом. Мы думали, что они заметили и теперь поджидают нас. На самом деле это оказалось всего лишь простым совпадением. Примерно через час полицейские укатили. И тем не менее мы оставались наверху, открытые всем ветрам, пока они не уехали!

Воскресенья в местном рексистском клубе на улице Шартре не могли пожаловаться на недостаток воодушевления или, временами, тревожного ожидания, когда мы надеялись на чудо – возможность профинансировать публикации в завтрашних газетах. Эйфория выборов 1936 года, оцепенение после выборов 1937 года – но никакого падения духа! Не думаю, что я когда-либо встречал подобный политический накал, такую искреннюю преданность в какой-либо другой партии.

Очень часто мы возвращались поздно вечером, после собраний или после расклеивания предвыборных плакатов, и редко одни. Мы готовили crêpes – чипсы и ели их в мальчишеской компании до поздней ночи, пока мои родители спали наверху или делали вид, что спят. Сумасшедшая обстановка этих собраний протекала в узком кругу друзей. Чтобы лучше понять более поздние последствия, нужно было знать ту жаркую и бурную атмосферу.

Потом была война в Испании и молитвы за Франко. Затем кампания в Абиссинии. Я больше симпатизировал дуче, чем каудильо. Так мы прошли через все те политические события, чтобы очутиться перед аншлюсом[5], Мюнхенским соглашением[6], Германо-Советским пактом[7] и «ненастоящей («странной») войной»[8] – вплоть до войны настоящей! Моих братьев мобилизовали, и один оказался на канале Альберт, а другой в От-Фань (национальный парк в Бельгии, в Арденнах. – Пер.).

Вечером 9 мая 1940 года я, как обычно, ложусь спать без всяких дурных предчувствий, кроме подспудной тревоги, появившейся среди моих знакомых после объявления союзниками (Великобританией и Францией) войны 3 сентября 1939 года. Когда на следующий день, проснувшись, я открываю глаза, у меня сразу же появляется какое-то странное ощущение. Ощущение чего-то необычного, разбудившего меня. Я слышу похожие на фейерверк звуки разрывов, и это посреди белого дня. За портьерами сияет солнце, несколько лучей проникают в комнату, прорезая полумрак. Заинтригованный, я вскакиваю на ноги и отдергиваю портьеры. Солнце немедленно заливает всю комнату. То тут, то там на небе внезапно появляются маленькие белые облачка, вслед за чем мгновенно следуют звуки разрывов. Я решаю, что это учебная противовоздушная стрельба по самолету, но поначалу ни одного самолета не замечаю. И только чуть позже вижу первый, затем второй и, через небольшой промежуток времени, третий – улетающий прочь и едва уходящий от обстрела.

Небо выглядит изумительно голубым и чистым, без малейших облаков, за исключением нескольких небольших клубов дыма от зенитного огня. Не уверен, что это действительно зенитный огонь. Несмотря на ранний час – а я чувствую, что еще очень рано, – необычайно тепло. Взгляд на часы подтверждает: нет и шести утра.

На мгновение чувствую себя растерянным, не зная, что и думать. Но вскоре приходят мысли о войне, которые я поначалу отвергаю, но которые возвращаются и не отпускают меня. Это почти наверняка! Все происходит над казармами Эттербека (одна из девятнадцати коммун, образующих в совокупности Брюссельский столичный регион. – Пер.) и над плац-парадом. Кроме того, как-то непривычно спокойно. На улицах никакого движения. Правда, еще слишком рано. Семьи только начинают пробуждаться. Наверняка мои отец и сестра тоже проснулись. Немного погодя они уже в моей комнате и мы обсуждаем происходящее на наших глазах представление. Затем мы спускаемся вниз и включаем радио. Оно подтверждает: это действительно война! Правительственное коммюнике сменяется посланием короля, затем музыкой военного марша.

Умывание не занимает много времени. Все это время не прекращается зенитный огонь и к грохоту добавляются другие звуки. Свист и резкий треск, уже значительно ближе, сотрясают воздух и нервы. Мы спускаемся в подвал, прихватив с собой матрасы из свободных спален. Закрываем ими полуподвальные окна кладовой и прачечной.

Шум удаляется; мы выходим на улицу посмотреть, что происходит. Выходят соседи, и начинается обсуждение. Тут же появляются густые клубы дыма в 100 метрах от нас, и мы направляемся в ту сторону. Когда добираемся до места, видим, что горит дом некоего В. Т. – как мне кажется, страхового агента – или соседний с ним. Точно не знаю, в котором из двух он живет. Крыша охвачена огнем. Ее пробила зажигательная бомба. Другая оказалась на путях трамвайной линии, прямо в выемке рельса. Похоже на шестигранный цилиндр диаметром 6–7 сантиметров и 35–40 сантиметров длиной. Он состоит из двух частей и чего-то вроде ниппеля на одной из сторон. Кажется, одна из частей сделана из алюминия, а другая из какого-то другого металла.

Здесь я встречаю своего друга, Фредди, соседского сына. В стороне от группы взрослых мы на свой лад обсуждаем происходящее, и наши мысли обретают определенную форму: в школу мы сегодня не идем, как и, наверняка, в последующие дни. Действительно началась война. Если честно, все прочие заботы быстро улетучились перед этой приятной перспективой.

Пока взрослые дожидаются пожарных и более всего беспокоятся о зажигательной бомбе и ее обезвреживании, мы с Фредди, крайне заинтересованные бомбой на путях, приближаемся к ней. Мы делаем заключение, что раз она не взрывается, то в ней нет заряда. Мы поднимаем ее, держим в руках и, чтобы обследовать, передаем друг другу. Интересно! Если нажать на ниппель, он движется и уходит в глубь цилиндра! Теперь он утоплен и, после предположения Фредди, что если освободить ниппель, то бомба сработает, я не осмеливаюсь отпустить его. Слегка встревоженный, я не ослабляю давление на ниппель.

Тут взрослые замечают, что мы делаем, и, выкрикивая, что мы сошли с ума, подаются назад. Внезапно ко мне возвращается уверенность. Я прошу Фредди принести мне деревяшку, которую он выдергивает из куста сирени в маленьком садике. Мы помещаем ее на ниппель, и я туго связываю всю эту конструкцию носовым платком. Люди ругают нас всякими словами и требуют, чтобы мы положили бомбу на место. Какой-то мужчина приносит стремянку и ставит ее на путях рядом с маленькой бомбой. Другой привязывает к верхушке стремянки красную тряпку, дабы привлечь внимание и чтобы, как он поясняет, трамвай случайно не наехал на бомбу. Это напоминает нам корриду, однако мы с Фредди уже ищем другие развлечения, строим другие планы и думаем, куда бы еще податься. Пожар уже унялся. Выгорел только чердак.

Последующие дни изобилуют событиями. Я вижу по меньшей мере двух арестованных священников в сопровождении гражданских. Судебные власти заменяются гражданскими. Это определенно чисто бельгийское помешательство. Прелюдия к тому, что произойдет в 1944 и 1945 годах! Взрослые на полном серьезе утверждают, будто среди нас полно вражеских парашютистов! Им также кажется, что эмалированные металлические знаки, прославляющие достоинства цикория, «кто пил, тот будет пить», на обратной стороне имеют послания, адресованные «пятой колонне». Поэтому мы, в насмешку, следуем примеру взрослых, срывая эти знаки, уверенные, что никто не посмеет нам что-нибудь сказать. А если кто-то скажет, что мы негодники, то мы всего лишь следуем примеру взрослых!

Множество народу носится задрав головы, надеясь обнаружить парашютиста, спускающегося к ним с небес – желательно невооруженного, разумеется! Кажется, 11 мая появляется подразделение бельгийской армии, которое занимает позиции на равнине выше каменоломни, в 200 метрах от нашего дома вверх по улице. Лейтенант Ивон М., командир этого подразделения, останавливается в нашем доме. На следующий день подтягиваются английские солдаты с тяжелыми зенитными орудиями. Один или два офицера также останавливаются у нас. Таким образом я увижу довольно много людей, которые приходят к нам домой, чтобы сообщить всем этим военным информацию, уверенный, что любой из них способен выложить им все секреты Генерального штаба.