От Северского Донца до Одера. Бельгийский доброволец в составе валлонского легиона. 1942-1945 - Фернан Кайзергрубер

Работа не тяжелая, совсем не тяжелая, и вместе с премиями и надбавками я зарабатывал где-то 30 рейхсмарок в неделю; точнее уже не припомню. Мое частное жилье оплачивал завод, что было совсем неплохо. Мы умудрялись накапливать готовые детали про запас, и должен сказать, без труда; мы были способны штамповать больше деталей, чем от нас ожидали. Мы откладывали их в сторону, спрятав за другими деталями, и доставали, когда нам выпадала ночная смена, воскресная или что-то в этом роде. Оставаясь ночами одни в огромном цеху, мы с Францем спали несколько часов в кабине мостового крана в соседнем цеху, в 30 метрах над землей. Утром, до появления новой смены, мы доставали наши запасные детали.

Если не ошибаюсь, я платил 2 с половиной рейхсмарки за горячий обед в столовой, состоявший из супа и десерта, и, кажется, десятку, чтобы заслужить благосклонность одной симпатичной девушки из Нагельгассе, или Каммахер-Гассе – квартала красных фонарей в Кельне. Друзья в Кельне произносят это как Нахельгассе или Каммахе.

Раз уж я говорю об этом, позвольте рассказать небольшую историю. Воскресным вечером мы, как обычно, бродим по городу – Пауль и я, вместе с Карлом Делом. Карл отличный приятель, панически боящийся только бомбежек, но не знакомства с девушками. И этим вечером ему хотелось познакомиться с какой-нибудь девушкой. Но проблема не в выборе девицы, поскольку здесь их в избытке на любой вкус. Что заботило его больше всего, так это выбрать подходящий момент, не в психологическом смысле, как вы могли подумать, но относительно возможности воздушной тревоги. Которая в любом случае «поставила бы его в невыгодное положение» из-за его бомбобоязни. Мы могли видеть, как Карл колеблется, увертывается, делает шаг вперед и два назад и вдруг очертя голову бросается вперед, словно собирается нырнуть в воду!

Затем мы с Паулем видим, как полуоткрытая дверь распахнулась, чтобы поглотить Карла и девушку и снова захлопнуться. И в следующий момент начинают выть сирены, предупреждая о тревоге, как раз когда дверь скрывает Карла от наших глаз. На нас с Паулем нападает неудержимый смех, когда мы видим, как бледное лицо Карла на мгновение выглядывает из-за внезапно распахнувшейся двери, чтобы снова быстро исчезнуть; его силуэт обвивают руки девушки, дверь захлопывается и запирается на ключ изнутри.

Гомерический хохот! Карла похитили! Мы ждем. Нам хочется знать, что будет дальше. Кроме того, нас так сотрясает смех, что мы не в состоянии сдвинуться с места. Мы хлопаем себя по бедрам, друг друга по спине, одновременно пытаясь побороть безудержный приступ смеха и возбуждения.

Десять минут спустя дверь внезапно распахивается настежь, словно от порыва урагана. Мы едва успеваем разглядеть Карла, который мчится прочь и моментально скрывается за поворотом, даже не заметив нас. Мы пытаемся догнать его, но напрасно. Он исчезает из нашего поля зрения в направлении реки. Мы, в свою очередь, добираемся до берега Рейна, вдоль которого не спеша движемся на север, в сторону Мюльхаймского моста. Мы поступаем так каждый раз, когда воздушная тревога застает нас врасплох вечером в городе. Всякий раз, когда осколки снарядов Flak, зенитной артиллерии, падают слишком плотно или слишком близко от нас, мы жмемся к деревьям. Когда опасность минует, садимся на скамейку у реки и любуемся отражением вспышек от орудийных залпов. Мне доставляет удовольствие говорить об этих особых моментах, когда мы могли радоваться в то военное время; война сначала казалась такой далекой, поскольку пока не касалась нас, и все же достаточно близкой, потому что мы, вопреки собственной воле, увязли в ней по самые уши.

Тот семимесячный период, что я провел в Кельне, вспоминается уже как необыкновенное время. Несмотря ни на что, я помню только хорошее. С нежностью вспоминаю романтику первых шагов – нас, юношей, ступавших по дорогам мира взрослых. Да, это они объявили войну, но это мы, кто в конечном итоге будет сражаться на ней и пройдет ее до конца, до самого последнего дня!

В тот момент еще не было таких ожесточенных бомбардировок Кельна, до сих пор пострадали только частные дома. Заводы и их бомбоубежища оказались самыми безопасными местами. Ни в один из известных мне заводов не было ни единого попадания! Ни «Гумбольдт», ни «Клюкнер», ни «Дитц-Магриус», ни «Карлсверк-Нептун» не получили ни малейшего повреждения.

С ослаблением зенитного огня падающих осколков становится меньше. Несколько всплесков в реке, несколько срезанных ветвей деревьев; с хлюпающим звуком врезаются в землю последние осколки, и снова все спокойно. Мы возвращаемся к себе домой. Воскресенье, можно поспать. Около 13:00 мы отправляемся подкрепиться в закусочную рядом с нашим домом. Сегодня сказали бы «слегка перекусить». Это то, что можно назвать сменой диеты, даже если вы едите практически то же самое. В понедельник вечером мы снова встретили Карла, он не помнил, как добрался до дому! Нам никогда не было скучно. У нас всегда был высокий моральный дух, даже в самые сложные моменты. Особенно в такие, как этот!

Я нашел способ продлить свои «выходные». Когда была возможность, просился в ночную смену. Часто подменял женатых мужчин, которые предпочитали дневную смену. Из-за этого завожу много друзей. Таким образом, заканчиваю одну рабочую неделю в 6:00 утра в воскресенье, чтобы начать следующую в 22:00 в понедельник. Поскольку воздушная тревога случалась в основном по ночам, я также исполнял обязанности Brandwache, добровольного пожарного наблюдателя на самом верху высоченных наблюдательных вышек в форме грибов. Отсюда воздушные налеты выглядели особенно впечатляюще. Поисковые прожекторы, чьи лучи пересекались высоко в небе, часто захватывали вражеский самолет, который пытался уйти от них. Залпы зениток, разрывы, бомбы или пожары, вызванные «зажигалками», – все это вместе создавало сцену, какой я никогда не видел!

Свежие новости! Разрушения после бомбежки; когда я отправлялся посмотреть на них, они всегда казались менее значительными, чем я представлял себе во время ночного налета, по крайней мере в начале 1941 года! Но вскоре все изменится. Как и все остальные, в июне я узнал о вторжении немецких войск в Россию. В тот момент я почувствовал своего рода облегчение, сам не знаю почему, но именно это я чувствовал, и многие люди рядом со мной могли утверждать то же самое. Так был положен конец противоестественному союзу. По крайней мере, именно так я отреагировал на подписание германо-советского пакта, хоть и говорил себе, что в тот момент должны были иметься веские причины для этого, о которых мы, разумеется, ничего не знали.

Я встретил двух товарищей по лагерю в Кальке, двух фламандцев, де Вита и де Ваддера, вступивших в войска СС и, после учебного лагеря, отправлявшихся из Кельна на Восточный фронт. Я тоже хотел на фронт. Я сообщил об этом инженеру, который был поражен, но посоветовал выяснить все в городской канцелярии. Сказано – сделано. Я получил 10 дней отпуска, чтобы вернуться в Бельгию. Мне сообщили, что Легион бельгийских добровольцев находится в стадии формирования, и мне предоставили возможность разузнать все как следует. Когда несколько дней спустя я появился в Бельгии, то узнал, что первый контингент только что отбыл на Восток. Это тот, что позже будет назван контингентом 8 августа 1941 года. Но мне сказали, что планируется формирование второго контингента. Что мне было делать? Ждать, рискуя прибыть слишком поздно?[12] Вернуться в Германию и вступить прямо в войска СС?

Когда я возвратился в Германию, 22 или 24 августа, я все еще колебался. Пауль Ван Брюсселен говорит, что он тоже хотел бы записаться, но, поскольку не знает ни слова по-немецки, выбирает Бельгийский легион. Я был уверен, что сражаться на Востоке крайне важно, но тоже предпочел вступить в Бельгийский легион. Я объявил о своем выборе на заводе. Сообщил об этом инженеру, моим немецким друзьям, бельгийским друзьям, а также своей подруге Лени Фл., которая жила на Клевишер-Ринг. Мой друг Франц, мой добрый друг, поздравил меня со смелым поступком. Что теперь осталось от моей скромности? Мне кажется, он гордился мной!

Прошел сентябрь, и октябрь был почти на исходе. 26 октября, ночь перед моим возвращением в Бельгию. Мой товарищ Франц попросил меня пройти с ним в другие цеха, чтобы попрощаться, знакомил меня с теми, кого я не знал. Ему хотелось всем объяснить мой поступок. Он выказывал мне подлинное уважение. Человек, который говорил мне, что он «красный» и уж точно не член Национал-социалистической немецкой рабочей партии (НСДАП, «наци»), но который часто заявлял о своей симпатии и даже восхищении Гитлером, потому что тот свершил много великих дел для своей страны. Если когда-нибудь Франц станет противником, он никогда не будет врагом. Он искренний и прямой человек. Где бы ни встречались такие люди, я глубоко их уважаю.

Почему я больше никогда не смог его разыскать? Если он еще жив, а я в это верю, ему должно быть уже далеко за девяносто! На следующий день он нашел время, чтобы проводить меня на вокзал. Его глаза наполнились слезами! Я не оборачивался. Все равно я не мог ждать момента, когда потребуется все мое мужество, чтобы уехать. В 11:00 мы пришли на Hauptbahnhof – главный железнодорожный вокзал, и по обоюдному согласию, чтобы сократить прощание, Франц ушел еще до того, как я поднялся на железнодорожную платформу. К 18:00 я прибыл в Брюссель.