Грех и чувствительность - Сюзанна Энок

Наконец темно-серые глаза Себастьяна оторвались от послания и снова встретились с ее глазами.

— «Тирания»? — медленно повторил он, произнося это слово так, что это заставило сестру вздрогнуть.

— Когда ты отказываешься выслушать мою версию какого-либо события или принять во внимание мои чувства и желания, а вместо этого делаешь решительные заявления, которые ставят крест на любой моей надежде на счастье, тогда — да, я называю это тиранией, — девушка наклонилась вперед. Везувий начал извергаться, берегись, Помпеи. — А как вы это назовете, ваша светлость?

— Мы — твои старшие братья, — не сдержался Шей. — Наша обязанность, наш долг — предложить свое руководство и…

— Предложить? Я едва ли…

— Я предполагаю, что в дополнение к своей абсолютной свободе ты потребуешь продолжать выплачивать тебе ежемесячное содержание? — прервал ее герцог, словно они были в комнате только вдвоем.

Ах, угрозы!

— Я не отрываюсь от действительного положения вещей, — ответила Элинор. — И это — не полет моей фантазии. Я просто буду принимать свои собственные решения в личных интересах. У меня нет желания сторониться семьи, — Элинор предчувствовала, что это будет самым трудным моментом, и поэтому потратила несколько часов, обдумывая ответ. — Я настаиваю на том, чтобы мой выбор был независимым и свободным от вашего вмешательства.

— Вмешате… — начал говорить Шей.

— Договорились, — заявил вдруг Себастьян.

Шарлемань захлопнул рот.

— Что? — выпалил он, его лицо потемнело. — Мельбурн, ты не можешь говорить это серьезно.

— Я совершенно серьезен, — герцог сунул письмо себе в карман. — Твоя независимость будет предоставлена тебе, но при одном условии.

Ха! Она догадывалась, что это всего лишь уловка.

— И что оно из себя представляет?

— Я не намерен позволять твоей «декларации» обсуждаться в обществе, как не разрешил бы публично выражать обиды, нанесенные тебе в этом доме. И что бы здесь не было написано, это не сможет избавить нашу семью от скандала, если ты окажешься в него вовлечена. Поэтому, если в обществе станет известно о любом скандале с твоим участием, наше соглашение будет расторгнуто.

У Элинор ушло всего одно мгновение на то, чтобы все обдумать. Если быть откровенной, то она думала, что у брата на уме что-то намного более противное.

— Договорились.

— Я еще не закончил. Наше соглашение не только будет расторгнуто. Как только я разберусь со всеми причиненными тобой неприятностями, ты согласишься выйти замуж за джентльмена, которого выберу я, без…

— Что?

— Без задержки и протестов, — Себастьян поднял колокольчик, стоявший возле его локтя, и позвонил. Немедленно появились лакеи, которые начали подавать обед. — А ты думала, что не будет никаких последствий? — продолжил герцог все же спокойным тоном.

— Ты просто… злодей, — пробормотала она, а в ее сознание без приглашения ворвалась дюжина скучных джентльменов.

— Полагаю, я тиран, — возразил он. — За свободу всегда нужно платить. Если ты желаешь играть, то должна быть готова расплачиваться. Так мы заключаем соглашение?

Если она откажется, герцог каждый раз будет использовать ее декларацию и ее трусость против нее. И, вероятно, заставит ее выйти замуж за первого же неинтересного мужчину, которого встретит, только для того, чтобы доказать свою точку зрения. Элинор вздохнула. Самая большая трудность в этом деле — решиться начать битву, когда ее результат заранее известен. Она — Гриффин, и поэтому никогда не отречется от своей семьи. Любой муж, которого она могла бы выбрать, должен хотя бы в самой малой степени быть приемлемым для Мельбурна. Но сами моменты, после которых она будет принимать это решение — или когда оно будет принято за нее — вот что будет иметь значение.

По крайней мере, она сумела заставить брата открыть дверь. Теперь ей нужно только переступить порог, и у нее появится свобода и голос в решении собственного будущего замужества.

— Мы заключаем соглашение, — медленно произнесла она.

— Нет, мы этого не сделаем, — прорычал Шей. — Это же смешно, Мельбурн.

Моргнув, словно он забыл о присутствии братьев, герцог обратил свое внимание на другую сторону стола.

— Элинор и я пришли к соглашению. А вы будете соблюдать его. Вам ясно?

На какой-то момент Элинор подумала, что Шея хватит удар, но со сдавленным рычанием ее второй по старшинству брат все же кивнул. Закери, который выглядел так, словно разрывается между ужасом и смехом, последовал его примеру.

— Ради Бога, Нелл, у тебя есть пара, — прошептал он.

— Пара чего? — ласково спросила она, хотя совершенно ясно понимала, на что тот намекал. Невозможно вырасти с тремя старшими братьями и время от времени не слышать вульгарностей, большинство из которых связано с мужской — или женской — анатомией.

Закери только покачал головой.

— Иисус! Просто будь осторожна.

— Дело в том, Закери, что я свободна, — возразила Элинор. — Я могу делать то, что пожелаю… — она бросила взгляд на Мельбурна, — до тех пор, пока это не вызовет скандал.

— И помоги всем нам небеса, — пробормотал Шей.

— Нет, — вставил Себастьян, спокойно выбирая превосходный кусок говядины с подноса, который держал слуга, — небеса пусть помогают Элинор. Потому что мы не станем этого делать.

Был уже почти час дня, когда Валентин заставил себя сесть среди беспорядочно разбросанных подушек и шелковых простыней. Клан Гриффинов с их ссорой и в самом деле помешали вчера тому, что, как он надеялся, могло стать приватным, декадентским ленчем. Но из-за вынужденной задержки Валентин наткнулся на лорда Уиттона и Питера Бернси, а также игру в фаро с высокими ставками в «Уайтс». Пятнадцать часов спустя и почти на тысячу фунтов богаче, маркиз вернулся домой и лег в постель уже после рассвета.

— Мэттьюз! — проревел он и отбросил простыни, потянувшись за брюками из оленьей кожи и прижимая свободную руку к голове, чтобы не дать ей взорваться.

Дверь его спальни отворилась мгновенно, его камердинер, скорее всего, стоял, прислонившись к ней.

— Да, милорд? Мне подавать завтрак?

— Нет. Достань мне чистую рубашку.

Аккуратный камердинер кивнул, нырнув в ближайший гардероб.

— Вам нужно что-нибудь съесть, милорд, — послышался его приглушенный голос.

Валентин нахмурился.

— Если ты сегодня еще раз упомянешь пищу или процесс ее поглощения, мне придется пристрелить тебя, — проворчал он. Хотя вечер и был развеселым и прибыльным, но Бернси был одним из тех немногих мужчин, которые могли посоревноваться с ним в количестве выпитого. Тот факт, что Питер был тяжелее его, вероятно, стоуна[3] на два, помогал последнему, но Валентин никогда не отказывается от вызова.