Когда судьба мстит - Лилия Лукина

– Встретится тебе человек, похожий на того, что ты потеряла. Один раз в жизни такой случай выпадет, другого уже никогда не будет. И сможешь быть счастлива, если захочешь. Только захочешь ли?.. И не покойник тебя держит, он сильный и добрый был человек. Нет. Сама ты за него держишься… Только зря ты думаешь, что у тебя в душе все выжжено… От тебя одной зависеть будет, одна ты навек останешься или с человеком любимым. Потому как полюбишь ты его. Наступит момент, заплачешь ты и поймешь, что любишь, только сама себе в этом признаться побоишься. И за память об ушедшем цеплять будешь с упрямством глупым…

«Все правильно! Эта цыганка сказала все правильно! – подумала я, вспомнив, как безутешно рыдала, узнав об отъезде Орлова. – Я действительно полюбила Влада, потому и не выкинула фотографии с запиской и шампанское, которое он принес в мою комнату в тот вечер, когда делал мне предложение, оставив их на память. А потом… Потом я сделала все возможное, чтобы задушить, задавить, затоптать в себе эту любовь, понимание того, что Влад мне нужен, что он был мне нужен с самого начала, с самой первой минуты нашего знакомства, и искала утешения и забвения в работе. А вот Колька Егоров, зная меня лучше меня самой, понял и то, что люблю Орлова, и то, почему я ему отказала, потому и назвал он меня «дурой» совершенно справедливо, а я сочла его предателем. Идиотка! Я же все время обманывала себя, врала себе, самой себе не хотела признаться в том, что люблю Влада. Я сопротивлялась этому чувству, я давила его в себе! И теперь выяснилось, что Галя-Певунья, внучка той самой старой цыганки, совершенно правильно сказала мне, что я, пойдя наперекор своей судьбе, совершила ошибку, которую будет очень трудно, а, может быть, и невозможно исправить. Вот она, эта ошибка! – и мне стало стыдно до полыхающего жара в щеках, до темноты в глазах, до отвращения к самой себе.

«Дура! Какая же я дура! Ну, Елена Васильевна, наберись мужества и признайся хоть самой себе, что ты надеялась, втайне надеялась, что сможешь легко исправить эту ошибку, приехав сюда, что прошлое, легкое, радостное и счастливое прошлое с Батей вернется к тебе само собой. Ну, подумаешь, ты дала ему понять, что он для тебя всего лишь один из многих других, с кем ты крутила мимолетные и необременительные романчики по принципу: эмоции выше пояса не пускать! Ну, подумаешь, отказала! А вот я приеду, да еще и беременная, и все станет, как было! Черта лысого! Нужно было в тот же день, когда Панфилов узнал о твоей беременности и спрашивал тебя, не хочешь ли ты передать что-нибудь Орлову, действительно написать ему или, бросив все к еловой бабушке, лететь сюда к нему и попытаться объяснить, что отказала, не подумав, от растерянности, от неожиданности. Как-то все сгладить, попросить прощения… Да все, что угодно! Но у тебя же гордость, упрямство бешеное, работа! Вот и доработалась! А теперь ты ему не нужна! И с этим тебе теперь жить! С ощущением собственной ненужности человеку, которого ты любишь! И это чувство ты вызвала в нем сама, только ты сама, и никто другой! Ты во всем виновата сама!».

Все эти мысли вихрем пронеслись у меня в голове, сметая на своем пути остатки здравого смысла, и я поняла, что мои попытки наладить сейчас хотя бы дружеские отношения с Владом обречены на провал, что любые мои слова покажутся ему никчемными, наивными до дури и смешными до истерики. И я мгновенно взбесилась на себя, на собственную тупость, дурацкое упрямство, глупое желание самоутвердиться и, самое главное, на то, что мой поезд, как говорила Юлия, действительно ушел навсегда. Теперь можно только, стоя на перроне, кричать ему вслед, срывая голос, можно рвать на себе волосы, можно биться головой о стену. Все можно. Но бесполезно. Он не вернется. И в том, что ты, Елена Васильевна, в него не села, в этот поезд, который мог привезти тебя к счастливой, спокойной жизни, ты виновата только сама. И я разрыдалась, горько и отчаянно.

Наташа с Таней тут же бросили свое занятие и бросились ко мне. Они отпаивали меня водой, валерьянкой, обнимали, утешали и я, в конце концов, немного успокоилась, но не от их суеты вокруг меня, а от мысли, что слезами делу не поможешь, нужно действовать, но как? Единственный выход – поговорить с Владом откровенно, объяснить, что люблю его и уже давно, просто не сразу разобралась в себе, что он нужен нам с сыном, очень нужен, любой и неважно больной или здоровый. Так и сделаю, решила я.

К возвращению отцов семейств остывшие пироги уже блестели на столе румяной корочкой, и мы все, включая малышей, сели ужинать, для чего пришлось раздвинуть большой обеденный стол.

– Ну, все готово, – успокоил меня Саша. – Павел все организовал – самолет будет завтра. Так что собирайтесь, Елена Васильевна. До Москвы вы с Батей долетите, а оттуда уже домой. А в Москву уже мама вылетела, чтобы за Орловым там присмотреть.

– Как хорошо вы все за меня решили! – возмутилась я. – А если я захочу остаться с Владом в Москве, тогда что? – и объяснила: – Мне надо поговорить с Орловым. Обязательно.

В комнате повис незаданный, но от этого не менее явственный вопрос: «Зачем?», но все Репнины молчали и даже малыши, почувствовав настроение взрослых, перестали есть и уставились на меня. Наконец, Ната осторожно попыталась меня переубедить.

– Елена Васильевна, вам в вашем положении нужно находиться рядом с тем врачом, который вас ведет. Подумайте сами: нервотрепка, чужой город… Нет… Не стоит вам так рисковать! Лучше всего вам вернуться в Баратов.

– Интересные вещи ты говоришь, Наташа! – иронично заявила я. – Значит, пролететь пол-России за один день я в своем положении могла? А находиться в Москве, в госпитале, где полно врачей, я не могу? – Она опустила голову. – Ты уж постарайся придумать более весомый аргумент, который убедит меня вернуться домой. Или, может быть, есть какие-то другие веские причины, о которых я не знаю? Тогда скажите мне, я слушаю. – Они молчали. – Значит, нет? В таком случае я остаюсь в Москве.

Меня начало трясти от бешенства, и я с трудом сдерживалась, чтобы не вывались на головы ни в чем неповинных людей скопившиеся за день унижение, обиду и злость на саму себя.

– Мы не ведем за столом таких разговоров, – вроде бы даже приветливо сказал Александр, но я почувствовала, что мне лучше замолчать.

Кусок не лез в горло и все время до окончания ужина я только молча пила чай – можно было бы, хлопнув дверью, уйти в квартиру Бати, но… А что бы я там делала? Потом Тата забрала детей и увела их в свою квартиру, Ната ушла на кухню и стала собирать пакеты, как я поняла, для Влада и в комнате остались только Саша с Лешей и я.

– Елена Васильевна, – неторопливо начал Александр. – Вы хотели объяснений? Я постараюсь их дать. Вся наша Семья прекрасно помнит, что мы обязаны вам очень и очень многим. И забывать об этом никто не собирается. Но есть вещи, которые вы в силу своего воспитания, характера, менталитета, образа жизни и всего прочего понять не смогли. Или не захотели. А вы взрослый человек и должны нести ответственность за свои поступки. Поэтому, даже если вы сейчас и сожалеете о том, что сделали, то время, когда еще что-то можно было исправить, безвозвратно прошло. Изменить ничего нельзя. Поверьте. Мы все не только очень любим Батю, но и прекрасно его знаем – он своих решений не меняет. Иначе он не был бы тем, кто он есть. А он, насколько мне известно, сказал, что разговаривать с вами не хочет, потому что не о чем. Вы сейчас находитесь здесь только потому, что он не захотел для своего сына судьбы безотцовщины. Как мне сказал Павел, вы сюда тоже приехали только для того, чтобы у сына был родной отец. И это все, Елена Васильевна! Это та данность, которую вам необходимо принять и смириться с ней.

– Вы умная женщина, Елена Васильевна, – добавил Алексей, – и должны понимать, что дважды в одну реку… – он отрицательно покачал головой. – Не знаю, какие цели вы преследуете, решив остаться рядом с Батей в Москве, но, поверьте, что это не пойдет на пользу ни вам, ни ему, ни вашему сыну. А думать вы, как мать, должны сейчас только о нем. Поэтому не упрямьтесь, а возвращайтесь домой.

Они поднялись и пошли в коридор, куда Ната принесла им пакеты. Саша вынул из кармана листок бумаги и протянул жене:

– Собери для Бати, что он тут продиктовал.

Они ушли, а мы с Натальей пошли в квартиру Орлова. Сверяясь со списком, она начала собирать чемодан, а я тупо сидела и смотрела, как она ходит, открывает дверцы, берет вещи, складывает – она, как, наверное, и Татьяна, все в этом доме знала, а вот я… Я была здесь чужая, нежданная, нежеланная и я чувствовала, что квартира не принимает меня, хочет, чтобы я поскорее отсюда ушла – я была ей явно неприятна.

Оставшись, наконец, одна я изо всех сил постаралась успокоиться, посидеть, осмыслить то, что со мной произошло. Но рассудок отказывался поверить в очевидное – я Владу не нужна. Совсем! Где? Где же мне найти слова, чтобы достучаться до него? Какие слова подобрать, чтобы он меня понял? «Но ведь он же не хочет с тобой разговаривать!» – сказал мой внутренний голос, но я рявкнула на него: «Заткнись! Он должен выслушать меня! И выслушает! Хотя бы ради нашего ребенка!». И тут я сама ужаснулась своей мысли – ну вот, я уже и до банального шантажа сыном скатилась, как какая-нибудь недалекая, скандальная баба.