Цейтнот - Анар

Фуад вошел в свой кабинет, достал из ящика электробритву марки «Филиппс». Началась каждодневная процедура бритья.

Трюмо стояло в простенке между широким окном и дверью на просторный, прямо-таки шахский, балкон, с которого открывался волшебный вид на волшебный залив волшебного города, — так, по крайней мере, кажется почти каждому бакинцу. Каспий, вечно строптивый там, на своих ветреных просторах, здесь, в пределах гигантской дуги Бакинской бухты, которая голубым ковром раскинулась от Баиловской косы до Зыхского мыса, был тихий, ласковый, покорный. Вчера вечером город лежал в тумане, поднявшемся от воды, а сегодня небо — чистое, бирюзовое, воздух — прозрачный и словно бы чуть золотистый. Остров Нарген виден как на ладони. Море, набережная, дома, и те, что рядом, и те, что подальше, там, в районе «Интуриста», казались выписанными уверенной рукой художника-графика. В бухте стояло несколько кораблей, в сторону одного из них, задрав нос, мчался расторопный катер.

Бреясь, Фуад искоса поглядывал на панораму утреннего Баку. Не только любовался — смотрел, как всегда, по-хозяйски, заинтересованно. Действительно, многоэтажные здания, построенные здесь и там за последнее десятилетие, сильно изменили силуэт города. Конечно, их можно было бы «расставить» на территории Баку более удачно, эстетичнее. «Организация пространства — вещь тонкая», — любит говорить Шовкю. Да, есть что еще сделать в этом городе!

Этот город был его, Фуада, городом. Здесь он родился, вырос, учился, женился. Сначала был сыном, затем мужем, потом стал отцом. Когда-нибудь станет дедушкой. Когда-нибудь и умрет здесь, ляжет в землю этого города. Интересно, где его похоронят? Во всяком случае, ясно, что определенные привилегии и по этой части он заслужил. Если бы он — конечно, не дай бог! — вдруг умер сегодня, его непременно похоронили бы во второй «почетной аллее»; а если — тоже не дай бог! — он умрет через полгода, то вполне вероятно, он сможет попасть уже в первую, — к тому есть все основания.

В дверь позвонили. Румийя прошла из кухни, открыла.

— Ага, привезли?.. Сколько мы должны вам?..

Она ушла в комнату за деньгами. Фуад понял: привезли продукты из спецмагазина (да, да, кое-каких вершин в обществе он, Фуад, уже достиг!). Два дня назад просил Румийю заказать крабы и зеленый горошек! Интересно, не забыла ли? Прошел в переднюю, ответил на вежливое приветствие смуглолицего симпатичного парня. На полу стояла большая плетеная корзина. Он бросил взгляд: масло, мясо, яйца, четыре бутылки боржоми, курица, сметана, две банки зеленого горошка. Крабов не было. Забыла, наверное? Или не заказала? Сама она крабов не любит, дети тоже.

Румийя принесла деньги, расписалась в накладной, переложила содержимое корзины в картонную коробку. Парень ушел. Румийя унесла продукты в кухню, начала укладывать их в холодильник.

Вскоре в кухню пришел и Фуад. Румийя уже жарила яичницу. На столе, покрытом скатертью в голубую клетку, с бахромой, стояла тарелка с гренками из черного хлеба, красная пластмассовая масленка с маслом, блюдце с голландским сыром.

Фуад сел завтракать.

— Звонил Октай, — сказала Румийя, — спрашивал тебя.

— Октай? Какой Октай?

— Мурадов.

— И что?

— Не знаю. Я сказала, ты еще спишь. Сказала, чтобы позвонил через полчаса. Сейчас, наверное, будет звонить. Интересно, что ему надо от тебя?

— Почему обязательно «надо»?

— Раз человек звонит ни свет ни заря, значит, ему что-то нужно.

Такова Румийя: в поступках, словах людей, даже в элементарных знаках внимания ближнего видит всегда какую-нибудь корысть, интерес. В этом она — копия отца. У Шовкю твердое убеждение: человеческие отношения строятся исключительно на основе выгоды, зависимости, рангов.

Раздался телефонный звонок.

— Вот, пожалуйста, — сказала Румийя, — легок на помине.

Он подошел к телефону.

— Да, слушаю.

— Фуад?

— Да, я.

— Здравствуй, это Октай.

— Привет, Октай.

— У меня к тебе небольшое дело. Мы можем встретиться?

— Я очень занят все эти дни. Давай созвонимся через недельку.

— Дело срочное, Фуад. Надо увидеться сегодня.

— А что такое? Что за спешка?

— Имеет отношение к Фуаду Салахлы.

Фуад почесал затылок.

— Хорошо. Сделаем так: позвони мне на работу через час. Телефон ты знаешь. Постараюсь что-нибудь придумать. Может, выкрою время. Клянусь, я в цейтноте!

— Понимаю, Фуад, но тут такое дело… Ты ведь сам знаешь, Салахлы…

— Хорошо, звони. Что-нибудь придумаем. Ну, пока.

Он положил трубку. Кажется, Октай обиделся. Если обиделся — напрасно. Октай думает, что он задирает нос…

Как-то при встрече Октай пошутил. «Конечно, — сказал он, — кто мы такие? А ты у нас вращаешься в высших кругах, мы с тобой принадлежим к разным классам».

Чушь! Не такой он, Фуад, дурак, чтобы зазнаться. «Принадлежим к разным классам…» Пустые слова. Все дело в том, что они жувут в разных ритмах. Несоответствие их жизненных ритмов — вот в чем секрет. Эта штука — несоответствие ритмов — более, чем что-либо в жизни, порождает непонимание между людьми. И в семьях, между прочим, неурядицы происходят главным образом из-за этого. Причина супружеских ссор в большинстве случаев — не материальные затруднения, не родственники, не разные уровни культуры и интеллекта, но исключительно несоответствие жизненных ритмов: муж живет в одном ритме, в одном темпе, с одной скоростью, жена — в другом ритме, в другом темпе, с другой скоростью. У нее, смотришь, есть и время, и склонность к долгим, пространным разговорам, тихому общению, сдержанным, серьезным чувствам и мыслям, к спокойному обдумыванию тех или иных жизненных ситуаций. И от мужа она требует того же. Сесть колено к колену и не спеша поговорить, дружной парой выйти степенно на прогулку, обстоятельно обсудить все проблемы, планы на будущее — это ее жизненный ритм. У него же голова кругом идет от дел, у него хроническая нехватка времени, у него — вечный цейтнот! И надо успеть все сделать. Для этого он должен быстро думать, мгновенно принимать решения, действовать ответственно и оперативно. У него нет возможности долго размышлять, продолжительно общаться, всесторонне обсуждать. У него нет времени уделять достаточно внимания жене и детям, проявлять о них заботу! Увы!

Вот и Октай… Октай живет совсем в другом ритме. У него есть время не спеша осматривать выставки, спокойно читать книги, прогуливаться по городу, разглядывая прохожих. Он ведет с друзьями задушевные разговоры, жарко спорит, подробно расспрашивает встретившихся знакомых о самочувствии, пространно беседует по телефону. Октай принадлежит самому себе, он привык обстоятельно обсуждать все вопросы. Дай бог Октаю всяческих благ, у него есть время. А у него, Фуада, времени нет. Нет! Ни на что! Ни на что, кроме ежедневной практической работы, кроме решения десятков конкретных задач, множества конкретных вопросов, встающих перед ним ежечасно, порожденных особенностью его служебного положения. «С этим вопросом — так, с этим — вот так! Точка! Переходим к следующему». Таков жизненный ритм Фуада. Как они не могут этого понять?! Все они: и Октай, и Румийя, и дети, и отец с матерью. Разные ритмы! Несоответствие ритмов! Он здесь ни при чем! Он ни в чем не виноват! Тогда зачем на него обижаться?

Уходя, Фуад сказал:

— Рима, после работы я заеду к старикам. Вечером у нас мероприятие. Вернусь поздно.

Румийя ничего не ответила.

У подъезда его ждала машина — голубой «Москвич».

— Салам, Касум. Отвез ребят?

— Салам, Фуад-гардаш. Отвез, отвез.

Он сел на заднее сиденье — теперь так принято. Раньше сидели рядом с водителем. Не знали еще, как надо.

— В управление.

Что-то он должен был спросить у Касума. Но что? Никак не мог вспомнить. Наверное, что-нибудь не очень существенное. Если бы существенное, он бы не забыл, в крайнем случае — записал бы где-нибудь, для памяти. Да, что-то он должен был спросить. Это он помнил точно. Что? Может, Касум сам напомнит ему ненароком?

— Что хорошего, Касум? Как дела?

— Спасибо, Фуад-гардаш. Вашими молитвами… — И Касум замолчал.

Машина свернула с проспекта Нариманова на проспект Строителей, помчалась вниз — под уклон.

Странно, что сегодня Касум помалкивает. Просто удивительно. Обычно его не остановишь.

О чем только Касум не разглагольствует! Об американской внешней политике; о конфликте омейядских халифов с первым шиитским халифом Али; об индийских кинофильмах; о проделках бессовестного начальника ЖЭКа; о сапожнике Араме, выигравшем мотоцикл по лотерейному билету; о внезапной ревизии продовольственного магазина на их улице; о шансах «Нефтчи» выиграть в этом году кубок; о благородстве Шовкю; о шафранном плове, который готовила покойная Бильгейс-ханум; о завистниках Фуада, которые рано или поздно будут наказаны; о просьбе Румийи — поручить знаменитой мастерице Кызтамам-арвад простегать одеяло, о том, что просьба на днях будет выполнена: сестра Касума съездит в Бюльбюли, разыщет и привезет эту женщину; о Первизе и Джейхуне, которые — машаллах, тьфу, тьфу, не сглазить бы, да хранит их аллах! — растут умными и толковыми ребятами; о своих детях; о двоюродных братьях — сыновьях брата отца; о внуках тетки — сестры матери; о двоюродных сестрах — дочерях брата матери… и еще бог знает о ком и о чем. Но больше и чаще всего, конечно, говорилось о Гамбаре. Гамбар — старший брат Касума, единственный среди его бесчисленных родственников, кто учился и получил высшее образование. Больше того, Гамбар заведовал лабораторией в Бакинском университете. Когда-то где-то Фуада знакомили с Гамбаром. Касум вспоминал брата на каждом шагу. Часто ставил их имена рядом: «Клянусь здоровьем Фуада-гардаша и Гамбара!», «Клянусь жизнью Фуада-гардаша и Гамбара!», «Да не пойдет мне в прок этот кусок хлеба, да не увидят мои глаза Гамбара и Фуада-гардаша, если я лгу!» Гамбар был для Касума неиссякаемым источником гордости. Стоило Фуаду приобрести себе что-нибудь из одежды, допустим, костюм или, скажем, новые туфли, или купить в дом какую-нибудь вещь, Касум непременно говорил: «Поздравляю с обновкой, Фуад-гардаш, Гамбар купил себе точно такой же. Ну, точь-в-точь…» И так далее. Случалось, Касум пребывал в мрачном расположении духа, и тогда он сетовал на судьбу: «Я говорю Первизу: не ленись в школе, хорошо учи уроки — станешь большим человеком, как твой отец, как Гамбар. От таких, как я, малограмотных, проку мало». Или: «Гамбар говорит: брось ты свою работу, плюнь на нее, переезжай ко мне на дачу, живи там — и за дачей, за виноградником немного посмотришь; говорит: одежда, еда, питье — за мной. Деньги-то он не может мне платить, то есть жалованье… Брат — брату… Разве можно? Опозоримся перед людьми. Но, говорит, я для тебя на даче построю отдельный дом, переезжай вместе с семьей, живите круглый год. Говорит, с одной стороны, и за дачей будет глаз, а с другой, говорит, сам знаешь, какой там воздух — бальзам… Я знаю, Фуад-гардаш, и Гамбар, и вы, будь у вас такая возможность, вы бы дня одного не остались в этом городе. Дача — это рай. Но ведь вы люди при должностях. Я — что? Я — не Фуад-гардаш, не Гамбар, чтобы каждая моя минута ценилась на вес золота. Государственные дела без меня не остановятся. Вот шайтан и подбивает меня, нашептывает: переезжай, говорит, живи на даче Гамбара. У него там прекрасный двухэтажный дом. Вы же видели, Фуад-гардаш… Не видели?.. Не может быть! Знаменитая дача! Все о ней знают. Дворец, валлахи! Есть один академик, так, говорят, его дача — первая на Апшероне, а гамбаровская — вторая после его… Конечно, и у Шовкю Джамаловича хорошая дача. Помню, в тот год, когда Шовкю Джамалович закончил ее строить и впервые переехал туда на лето, Румийя-баджи была еще грудная…»