Цейтнот - Анар

Отец Бильгейс, восьмидесятидвухлетний Мухтар-киши, старый мясник, известный на всем Апшероне по кличке «Мухтар из Бузовнов», потребовал показать ему брачное свидетельство, хотел увидеть бумагу лично своими глазами. Вчера днем Фуаду пришлось вместе с Бильгейс-ханум поехать в Бузовны на машине Шовкю. Румийя увильнула от поездки под каким-то предлогом. Мухтар-киши уже несколько лет не покидал поселка, точнее, своего дома в Бузовнах, почти не выходил за пределы двора. Редко, может раз в год, появлялся в чайхане, что возле мечети. В Баку же в последний раз был — дай бог памяти! — двадцать пять лет назад, когда поженились Шовкю и Бильгейс. Бильгейс была дочерью от его первого брака. От второй жены у него был сын, который не вернулся с фронта. Последняя жена Мухтара-киши — Хейранса (сейчас ей было сорок три года) родила ему двух девочек и мальчика. Одной тетушке Румийи было 17, второй — 15, а дяде — 12 лет. Мухтар-киши долго смотрел в брачное свидетельство тусклым, угасшим взором. Он словно не поверил Фуаду и Бильгейс, попросил позвать сына Малика. Тот прочел ему содержание документа. Отец попросил прочесть еще раз. Лишь после этого сказал: «Да поможет аллах!»

Сейчас свидетельство о браке лежало в кармане пиджака Фуада, в его паспорте.

Но… Откуда опять это странное чувство? Знакомое еще с детства. Смутный страх, непонятная тревога.

Когда у Фуада все было хорошо, когда дела шли так, как надо, когда ему, как говорится, везло, в нем вдруг исподволь, на самом дне его души, возникало ощущение безотчетного страха, беспокойства, тревоги. Возникало и начинало потихоньку глодать его изнутри. Страх, что вот-вот что-то случится, произойдет какая-то неприятность. Вот и сейчас. Да что это с ним? Ведь он только что был на седьмом небе от счастья. И вдруг это противное чувство. Почему, отчего? Откуда в нем этот страх? Что в основе дурного предчувствия? Что-то неожиданно случится? Но что? Что может случиться? Завтра свадьба, их свадьба. Нет силы на свете, способной помешать этой свадьбе, расстроить этот брак. Невозможно! Смешно даже думать! Затем… они летят самолетом в Москву. Ага, может, его беспокойство связано с предстоящим полетом? Скажем, катастрофа в воздухе? Нет, это уж слишком, прямо мелодрама какая-то! А жизнь — не мелодрама. Вообразить такое! Ты празднуешь свадьбу, приглашаешь сто человек гостей, ресторан, оркестр, то-се, и в конце концов — глупейшая смерть?! Но, с другой стороны, в нашей жизни случаются и такие нелепые, нелогичные вещи, как авария рейсового самолета. У почтенной безносой дамы бывают весьма странные, бессмысленные причуды и капризы! Говорят же: от смерти никто не застрахован. Порой человек глазом не успеет моргнуть, как уже отдыхает от земной суеты (а может, напротив, тоскует по ней) на том свете.

Представляешь, Фуад?!

Свадьба, дым коромыслом, веселье, торжество, от кларнета глохнут уши, тосты, подарки, пожелания, поздравления: «Будьте счастливы! Вместе векуйте! Красивых вам деток!»

И вдруг — катастрофа?

«Ах, они просто созданы друг для друга! Невеста — тьфу, тьфу, не сглазить бы, машаллах! — как молодая луна. И жених тоже — машаллах! — способный парень, говорят! Да пошлет им аллах долгой жизни!»

И вдруг — катастрофа?!

«А где молодые будут жить?»

«Как где? Наверное, у жениха, в доме его родителей».

«Не-ет, говорят, у них квартира не ахти. Разве Шовкю позволит, чтобы его любимица, свет его очей, нуждалась в чем-нибудь? К тому же — единственная дочь у родителей. Не отдадут в чужой дом, возьмут парня к себе. Машаллах, в таком дворце живут! Кому все останется? Две из пяти комнат отдадут молодым».

«Да нет же, разве вы не слышали? Шовкю купил дочери кооперативную квартиру, в том самом доме, что строится на набережной. Через две-три недели будет готов. Туда и переедут молодые».

И вдруг — катастрофа?!

«Господи, несчастье-то какое! Бедняжки! Проклятье тому, кто сглазил их! Погибнуть в ночь своей свадьбы! Ужас, кошмар!»

«Интересно, спасся ли кто-нибудь?»

«Откуда?! Самолет грохается на землю с седьмого неба — разве кто уцелеет?»

«Тот случай, когда действительно надо сказать: костей не собрали».

«Говорят, Шовкю… того, заговариваться начал, не узнает никого».

«А что удивительного? Единственная дочь. Дышать на нее не смел, птичьего молока только не было у нее, воспитал, вырастил — и вдруг в свадебную ночь такое несчастье. Как снег на голову!»

«Да, друзья, для смерти законы не писаны. Учтите это. Слышали про несчастье Шафизаде? Ах да, вы ведь тоже были на свадьбе, мы сидели с вами друг против друга. Бедняжки! Говорят, со свадьбы, прямо из ресторана, помчались в аэропорт, едва не опоздали на самолет. Говорят, так гнали машину, так гнали — боялись не успеть. Оказывается, спешили к своей погибели».

«Несчастные! Даже не познали долгожданного блаженства, сладостного мига…»

«Бедная мать! Волосы рвала на себе. Так убивалась, так причитала: „Ах, доченька, ушла от нас чистой невестой, непорочной девушкой!“»

«Парень, говорят, был архитектором. Не случись этой беды, Шовкю продвинул бы его до небес! Сына у Шовкю не было. Кто может быть ближе зятя?»

«Тьфу, чертовщина какая-то! — Фуад достал сигарету, закурил. — Ну и чепуха лезет в голову! Фуад Мехтиев, не сходи с ума от счастья! И свадьба у тебя будет как надо, по всем правилам, и самолет твой благополучно приземлится в Москве, и три комнаты в „России“, и сладостный, долгожданный миг… Словом, полное исполнение желаний. Счастливчик! Везун! Плутишка!»

Фуад улыбнулся и опять замурлыкал: «Свадьба — слышали?! Ах, ну и ну! Наш Мешдибад получит жену! Но когда же, когда он получит жену?! Но когда же?..»

Внезапно тишина и покой ночной улицы были нарушены. Слух Фуада уловил неясные звуки человеческого присутствия. Он сделал еще шагов двадцать — тридцать, остановился на углу сквера, замер. И услышал, как кто-то негромко воскликнул:

— Ради бога, Наджаф, пожалей мою мать! — В голосе мольба и слезы. Мужской голос. Голос молодого человека, немного картавый. — Прошу тебя! Ради твоего брата, который в тюрьме! Я единственный сын у матери. У нас никого больше нет!

Люди находились где-то очень близко. Отчетливо слышалось каждое слово, каждый звук. Похоже, дрались. Сколько же их? Тяжело дышат. Опять тот же картавый голос, с мольбой и отчаянием:

— Ради бога, Наджаф, заклинаю тебя Меккой, не убивайте меня! Клянусь могилой отца, я сделал глупость! Я — глупец, дурак! Зачем я это сделал?! Ах, зачем я это сделал?!

Другой, тоже молодой голос, сказал:

— Сука! Акпер загремел из-за тебя! Думаешь, ему хорошо там сейчас?!

Наконец Фуад увидел их, вернее, их силуэты. Они находились за сквером, ближе к перекрестку. Деревья сквера, шпалера кустов мешали ему разглядеть их. Он сделал еще несколько осторожных шагов и увидел «Москвич», стоящий у тротуара. Задняя дверца была распахнута. Двое тащили к машине третьего, того самого, который умолял. Его волокли, схватив под руки, тело бедняги было полусогнуто. Он упирался изо всех сил, пытался вырваться, но его крепко держали. У раскрытой двери стоял четвертый. К нему-то и были обращены мольбы картавого.

Фуад разглядел: все четверо были молоды.

— Прошу тебя, Наджаф, пощади! — причитал картавый. — Клянусь богом, я не знал… Умоляю!

«Трус, — подумал Фуад. — Раз трус, значит, продажный. Видно, предал кого-то. Сейчас они с ним рассчитаются».

Картавого подтащили почти к самой машине.

— Умоляю тебя, Наджаф, умоляю! — просил он приглушенным голосом. Явно боялся поднимать шум. Да и кто бы пришел ему на помощь в этот час ночи? А если бы даже кто и попытался помочь, все равно ничего не вышло бы: они мгновенно прикончили бы его. Картавый понимал это и потому не кричал, не вопил, лишь взывал к милосердию человека по имени Наджаф, который стоял у распахнутой дверцы машины. Очевидно, этот Наджаф был здесь главный.

Наджаф сказал брезгливо:

— Ты, сука, гнида! Ты подохнешь… но хоть подохни как мужчина!

— Наджаф, пожалей мою мать!

— …я и мать твою, и сестру! — выругался Наджаф.

«Теперь смерть неизбежна, — подумал Фуад. — Или оскорбленный должен умереть, или оскорбитель. При свидетелях задета честь матери и сестры. Отныне этим двоим будет тесно на огромном земном шаре: один должен обязательно умереть, другой будет жить. Если оскорбленный останется в живых, он найдет случай и убьет оскорбителя. Непременно. Только вряд ли ему быть в живых: он у них в руках. Их трое, он один. Затолкают в машину, увезут куда-нибудь, прикончат, затем — камень на шею и в море со скал. Даже трупа никогда не обнаружат…»

Воображение мгновенно с безжалостной натуралистичностью выдало ему несколько сцен — «стоп-кадров» из финала трагедии, невольным свидетелем которой он стал. Кошмар! Фуад содрогнулся. Только сейчас до его сознания отчетливо дошло, что речь идет о живом существе. Пусть трус, продажный, без достоинства, но все-таки человек! Че-ло-век! Еще живущий, дышащий, умоляющий, вспоминающий мать! А через полчаса, час его не будет на свете! Не будет этого прерывистого дыхания, слов мольбы, упоминаний матери… Допустим даже, потом милиция нападет на след, допустим, убийц задержат и накажут, но покойнику будет уже все равно. Все решается сейчас, в эти вот секунды, пока человека еще не затолкали в машину! Если сейчас к нему не придут на помощь… Кто придет? Улица пустынна. Единственный свидетель происходящего — он, Фуад.