Смерть Вазир-Мухтара - Юрий Тынянов

5

Полковник Макдональд был очень доволен, что его жена подружилась с молодой русской. - Я рад, дорогая, что наше захолустье оживилось и что вы наконец свободно вздохнули. Русская леди - очень забавная молодая женщина. Она почти ребенок. И действительно, они гуляли вместе, ездили кататься и даже устроился небольшой музыкальный вечер: леди Макдональд пела. Заставили играть и Грибоедова. Полковник и Грибоедов сидели в креслах и смотрели на своих жен, окруженных молодежью. Шершавый город вонял трупами собак и остовами лошадей, там ругались, спорили, голодали и пели. Здесь было тихо и приятно пахло: старомодными сухими духами. Полковник спокойно курил. Лицо его было немного усталое. И Грибоедов сказал ему: - Новый роман, который вы прислали мне, необычайно занимателен. - Не правда ли? Я и сам с удовольствием его читал. Этот Купер пойдет далеко. Я знавал одного Купера лет двадцать назад, но это, вероятно, другой. Он должен быть моложе. Новый роман был "Прерии" Купера. Прерии в этом романе словно помещались в просторной и чистой комнате, и все опасности были только для того, чтобы их избегнуть на той же странице. Старый траппер, ловец дичи, был главным героем. Он был когда-то охотником, испытал много неудач, а теперь спокойно жил в прериях и стал ловцом дичи, справедливым, хитрым по необходимости, и спасал людей своей нации. Нужно было хоть немного воображения, чтобы поскучать месяц, два или год в Персии. Грибоедов отчасти воображал себя старым траппером, ловцом дичи. Немногословие полковника, его седые усы нравились ему.

6

За ужином Грибоедов засмотрелся на лысый сыр и вдруг ткнул в него пальцем. - Вот тебе Фаддей. - Но ведь он поэт, ты говорил. "Ты" она говорила еще робко. Он все-таки был ее учитель - сначала в музыке, а потом в Овидиевой науке. - Фаддей? О да, да, он истинный поэт. Со слезой. Что теперь делает Фаддей? Но, боже мой, он тоже ужинает. И, может быть, такой же сыр стоит у него на столе. О чем говорит он теперь, никак не представишь, но толстые губы шлепают. Катя, может быть, танцует. Он придвинул козье молоко и отставил его с отвращением. Молоко было сладкое, персиянское. Эх, Катя, Катя. - А Пушкин похож на свои портреты? - И да, и нет. - Лучше или хуже? Ну как ей объяснить, каков Пушкин? - Он очень быстрый, прыгает, и вдруг холоден и вежлив. И тогда говорит комплименты и дерзости, как француз. Вообще он человек светский, любит блистать. Может быть, добрый человек. Но я его близко не знаю. Нина очень внимательно слушает о Пушкине. - Папа переводил его стихи. И она прочла ему грузинское стихотворение, которое оказалось пушкинской элегией: "Мечты, мечты, где ваша сладость... " Он этой элегии не любил. Он знакомил ее заочно со своими знакомыми. Она мало знала о его жизни. Ей очень нравился ташаххюс: эриванские ханы, склоняющиеся перед Грибоедовым. В существенном она была еще девочкой, даже девчонкой. Она взбиралась на диван, поджимала под себя ноги и неподвижно разглядывала Грибоедова. Ее правый глаз начинал немного косить. Сидение кончалось изумлением: - Как это все случилось? Где я, что и с кем? Тут уж она протягивала к нему руки: - Будем век жить, не умрем никогда. Ей шел шестнадцатый год, Грибоедов был вдвое старше. Один день у нее было одно лицо, другой - другое. Она менялась у него на глазах, росла еще. Большая темноглазая девочка.

7

Полковник Макдональд тоже с удовольствием прочел роман Купера "Прерии". Это была наука о поведении. Молодые французы и какие-то лейтенанты слонялись в этом романе как неприкаянные, в кого-то влюблялись, путались во все дела, и только старый траппер неизменно за всех и за вся выкручивался. Трудно было извернуться полковнику Макдональду. Он видел: все, что строилось им в течение двадцати лет прямолинейной службы, вдали от зеленых лужаек его Шотландии, - проваливалось. Неблагополучие, вкус которого полковник позабыл смолоду, - вот оно, собственной персоной. Как будто учитель погрозил ему пальцем в колледже и поговорит с ним после уроков. Накануне назначения на важный пост, который по праву ему был обещан, дела сложились так. Он слишком горячо оказал английское влияние во время переговоров русских; следуя давнишнему опыту, он знал, что, вмешавшись в дела, приобретает влияние на обе стороны. И он поручился всем своим состоянием за сто тысяч туманов. Правда, тут же он взял в залог у Аббаса его золото. Но Сен-Джемс послал свое неодобрение, и афронт налицо, если не... Если... если... Полковник часто сидел, курил и думал об этом. Если персияне выплатят все сполна русским... Но тогда сможет ли Персия соединиться с Турцией? Она обнищает вконец, и даже не стоит ей платить после этого двести тысяч туманов в год, согласно договору. No doubt (1). И тогда прощай влияние английское, долго и упорно, как растение, привезенное из-за моря, насаждавшееся им. Либо русские сократят контрибуцию. А по всему видно, что именно так и будет. Но тогда - трижды - прощай влияние английское. Аббас-Мирза говорил уже ему, весело улыбаясь: - Мой дорогой друг, я не могу вас больше слушаться. Я раз послушался - и что же вышло? И полковник неспокоен. Рука, которую он тридцать лет подносит к своим тонким усам, стала непроизвольно дрожать. Спокойствие. Будущее неясно. Но. Но нужна дружба с русскими. И он действительно прекрасный человек, Грибоедов. К тому же он молод. Леди Макдональд. Супруга Грибоедова. Это полезная близость. И. И нужно действовать в возможных пределах, так сказать использовать то, что дано. Он не охотник, а траппер. При этом. Все дела распутываются обыкновенно, а не только у Купера, каким-нибудь вовсе неожиданным индейцем, который вырастает из-под земли и о котором раньше даже сам автор не думал. Кстати, например, пришла телеграмма из Константинополя о поражении Паскевича. Правда ли, нет ли, но это неплохо. И полковник Макдональд проводит вечера напролет, запершись наглухо в кабинете с доктором Макнилем, который спокоен, как всегда.

8

Макдональд был во власти Грибоедова. Грибоедову было немного жаль Макдональда. И англичане стали его приказчиками. - --------------------------------------(1) Без сомнения (англ.). Он настоял, чтобы майору Гарту Аббас выдал фирман на наложение контрибуции в каком угодно адербиджанском округе на пятьдесят тысяч туманов. Пусть накладывает. Во всяком случае, лучше наложит, чем персиянин, и возбудит ту же ненависть, что русский чиновник на его месте. Мальцов, оказалось, обладал недурным слогом. Он писал деловые бумаги. Хотя слишком хитро он их писал. Мальцов полагал, что дипломатия - это сплошь тонкая штука, что каждое слово должно быть закорючкой. Он не знал, что вся сила дипломатии - это после ходов конем пойти прямым и размашистым ходом, через всю доску ферзью. И все же он был дельный, очень дельный чиновник. А доктор Аделунг успевал и еще более того. Его уже пригласили в гарем-ханэ к Аббасу, и он прописывал горячительные любимым женам его. Кроме того, он, бесплатно разумеется, лечил кого угодно, и больные персияне, большей частью в лохмотьях, часами толпились у его комнаты в нижнем этаже. Мехмендар, приставленный к миссии, Назар-Али-хан говорил учтиво Грибоедову: - Доктор Аделунг заставил позабыть дорогу к нашим хаким-баши, а дорога к английской миссии начала уже зарастать. Вечерами, засунув руки в широкие плебейские штаны, выдававшие немецкую национальность, бродил доктор Аделунг по улицам Тебриза бог весть для каких еще там научных наблюдений. Двое феррашей с палками ходили перед ним и кричали на встречных, дорога расчищалась. Так, Бетховеном каким-то, бродил доктор Аделунг по Тебризу, и все привыкли к нему, как будто он век жил в Тебризе. Вечерами Нина уходила к Макдональдам, и ее сопровождал Мальцов. И вдруг Грибоедов получил бумагу, вернее две, которые все перевернули вверх дном. Но началось с Сашки.

9

Он сох, изменился в лице, на вопросы Грибоедова он не отвечал. У него начались столкновения с Ниной. Он входил молчаливо и грубо в ту комнату, где сидела Нина, и начинал метелкой отряхать пыль. Он водил метелкой, задевал что-нибудь, стакан или карафин летел на пол, и Сашка словно добивался этого, кончал уборку и начинал подметать пол. Он переколотил изрядную часть посуды. Грибоедов сулил ему черта, обещался пройтись по его спине, но Сашка скалил зубы, не улыбаясь, и шел вон. Нину он ненавидел, по-видимому, медленно, методически. Он наступал на ноги старой няне-грузинке Дареджане, которую Нина привезла с собой. Он вымел щеткой Нинину фамильную брошь и бросил ее в помойное ведро. Он вовсе отбился от рук, и когда Нина ему что-нибудь приказывала, шел и звал старую грузинку. Сам он не исполнял ее приказаний. Он говорил казакам, что Александр Сергеевич взял жену, потому что пожалел молодой возраст: совсем забросили ихние родители. - Молоды, - говорил он повару, - не знают петербургской жизни. Может, привыкнет. Он спал без просыпу или бродил по базарам. Раз его привели мертвецки пьяного двое каких-то персиян. Сашка погибал. И вдруг, в одночасье, исчез Сашка. Его поймали за городом. Он шел с котомкой, неведомо куда, болтаясь головой, не смотря под ноги. Когда привели его к Грибоедову, Грибоедов усмехнулся горько. - Ты что ж, Сашка, - сказал он ему, - в тюрьму захотел? - Как пожелаете, - ответил Сашка. Они помолчали. Дело было в кабинете, Нины не было. - Разве я тебя притесняю? - тихо спросил Грибоедов. Сашка стоял в комнате обломом, каким-то обломком Москвы, грибоедовского студентства. - Куда ты бежал? -спросил Грибоедов. Он думал, что Сашка собрался бежать в Москву. - Говорили мне, - сказал Сашка с усилием и глухо, - что за Тебризом русские люди живут... - Ты что же, - спросил Грибоедов и поднялся, - ты что ж, к беглецам, к сволочи уходил? Сашка жевал губами. - Из-за барыниных притеснениев, - сказал он вдруг. Грибоедов смотрел на Сашку, которого видел пятнадцать лет. - Ты выдумываешь, - сказал он, беспомощно разводя руками, и вдруг покраснел. - Пошел вон, дурак, - сказал он тихо. И, когда Сашка вышел, он приложил руку ко лбу. Ночью, проходя зачем-то мимо Сашкиной каморки, он приложился ухом к двери. В каморке было темно, черно, но ему показалось, что Сашка ворочается, мается, и он услышал как бы глухое бормотанье: - Мамынька... Померли давно. Грибоедов долго прислушивался. Бумаги ж, полученные им, были неприятного свойства. Паскевич потерпел неудачу и требовал немедля уплаты куруров и немедленного же вывода корпуса из Хоя. Может быть, он даже рад был неудаче, так как теперь мог с честью присоединиться к мнению Нессельрода. Размеры неудачи были неопределенны и издали казались велики. Приходилось разом менять весь план действий.