Смерть Вазир-Мухтара - Юрий Тынянов

8

Узкая улица, очень похожая на уездный русский переулок, отделяла шахский дворец от дома Самсон-хана. Самсон проснулся рано, как всегда. Он поглядел на спящую жену, сунул босые ноги в туфли, надел синие форменные штаны и накинул халат. Бесшумно, чтоб не разбудить жены. Он постоял над нею, посмотрел на спутанные черные волосы, на полуоткрытый рот, на груди, золотистые и жирные, сунул трубку в бездонный карман и вышел на балкон. Жена его была халдейка. Первую жену, армянку, он убил за неверность и построил после этого из собственных средств мечеть, а при ней содержал школу. Во искупление греха. Второй женой его была побочная дочь грузинского царевича Александра. Через нее сносился Самсон с царевичем, но не любил ее. Она умерла. Тихо шлепая туфлями, он прошел по коридору. Ноги у него были кавалерийские, с выемкой, как буква О. На женской половине, хотя еще было рано, уже стрекотали дочки, и в дверь всунулась женская голова с черной челкой до глаз. Это была любимая дочка Самсона, от первой жены армянки. Тотчас дочка выскочила в коридор. Узкий архалук сползал у нее с плеч и стягивал их назад, на руках были браслеты с бумажками. ( На бумажках были написаны стихи из корана). Шелковые шаровары, широкие, как два кринолина, едва держались на ее узких бедрах, и живот у нее был голый. Босыми ногами, окрашенными в темно-оранжевую краску, почти черными, она юркнула к Самсону. Дочка была модница. - Застрекотала стрекоза, ходит франтом, сапоги с рантом, - сказал ей Самсон по-русски. - Спи, рано еще, - сказал он ей по-персидски и чмокнул ее в лоб. Черноглазая дочка дотянулась до Самсонова лба, провела по нему рукою и юркнула на свою половину. Каждое утро они так встречались. Самсон умылся тепловатой мутной водой у хрустального умывальника и с мокрыми волосами вышел посидеть на край балкона. Волосы у него были длинные с проседью. Длинные волосы - зульфа - один из признаков военного сословия, Самсон подстригал их в скобку, как раскольники. С балкона был виден переулок и четырехугольная внутренность двора. На дворе росли кипарисы в чехлах из пыли, подстриженные чинары и сох цветник. Дед в белой рубахе ходил по двору и подметал его. - Яковличу, - сказал он и мотнул головой. Он был старый раскольник, бежавший еще до Самсона в Персию. Самсон его взял к себе дворником. Хан набил трубку и закурил. - Много будешь работать, дед, скоро помрешь, - сказал он равнодушно. - А я, смотри, тебя переживу, - дед был сердит. Самсон ухмыльнулся в бороду. У шахского гарем-ханэ, наискосок через переулок, сидели двое бахадеран, его солдаты, и мирно спали. Самсон курил и смотрел на них. В этот ранний час солнце еще не пекло, и часовые спали сладко. Из батальонных казарм, красного и длинного одноэтажного здания, с другой стороны дворца, вышел офицер в высокой остроконечной шапке. Он приближался к Самсонову дому и к часовым. Походка его была мерная и быстрая. Он был молод. Самсон окликнул его сверху: - Астафий Василич! С дежурства? Это был наиб-серхенг Скрыплев, недавно бежавший прапорщик. Он вытянулся перед ханом и отдал честь. - А ну-ко, посмотри-ко, это твоей роты молодцы так шаха стерегут? Скрыплев подошел к спящим солдатам. - Встать, - сказал он резко. - Вы что, на часах или с бабами спите? Часовые встали. - В другой раз не в очередь на дежурство, - сказал Скрыплев. Часовой, старый солдат, нахмурился. Но сон клонил его, и он ничего не ответил. Увидя Самсона, они вытянулись. Самсон пальцем подозвал Скрыплева. - Гоже, - сказал он тихо. - Взбирайся-ка ко мне. Он курил и смотрел на молодого офицера. - Гоже, да не очень, - сказал он, - люди на землю ушли, а этим завидно. Вот и нос в землю. На летнее время он распускал батальон. У батальона под Тегераном была земля. Холостые оставались в городе. - Молодое дело, Астафий Василич. Ты не тянись с людями. Ты выругай так, чтоб их мать проняло, а потом одно слово скажи. Это легче людям. - Слушаю, ваше превосходительство. Прапорщик был слегка обижен. - И превосходительства эти забудь. Точно, что я превосходительство, а ты подполковник. Только что я сартипэввель, а ты, выходит, наиб-серхенг. А я еще, на приклад, вахмистр, а ты прапорщик. Тут превосходительства не замечается. Молодые как справляются? - Отлично, Самсон Яковлич. Полковник Ениколопов ими весьма доволен. Серхенг Ениколопов был брат евнуха, Манучехр-хана, беглый русский поручик. Молодые были дети дезертиров. Самсон отдавал их учиться в армянскую школу, и по окончании учения им предоставляли на выбор: идти в батальон или учиться ремеслу. - Харадж исправный? - Вполне хорош. - Ну и хорошо. - Самсон Яковлич, - сказал почтительно наиб-серхенг, - люди беспокоятся. - Чего? - сказал Самсон и пыхнул дымом. - Песельник один говорил намедни, что едет русский посол сюда и якобы приказ у него имеется батальон отсюда вывести. Якобы такой указ вам от его высочества послан. Самсон курил. - А ты этого песельника ко мне доставь, - сказал он, - я с ним поговорю. Тебя ж попрошу дело людям, как случится, и самому толковать. - Слушаю. - Точно, что сюда посол едет. Господин Грибоедов, старый знакомый. Это верно. И указ я от шах-заде получил. И выходит, что песельник был прав. - Слушаю, - сказал Скрыплев и раскрыл рот. - Только та ошибочка, что указ не тот. Я фирман от Аббаса получил: за отличие, как я был у него в кампанию военным советником, он дает людям наделы под Тебризом, на выбор. Там земля лучше. Такой указ. А об выводе, так это песельник с головы напел. Скрыплев улыбнулся. По улице шныряли мелочные торговцы, прошли, медленно пританцовывая, двое купцов. Рота сарбазов, плохо одетых, небрежной походкой завернула из-за угла. Мальчишки свистали и бегали. - Ты сегодня к Алаяр-хану будь. О джире напомни от меня. Он знает. Задерживают джиру. Как справишься, обедать приходи. Дочки спрашивают, что ходить перестал. И прапорщик в остроконечной шапке с султаном - их пугались мальчишки и звали ослиными хвостами - вытянулся перед ханским халатом. Самсон выколотил трубку и немного понурился. Он сказал Скрыплеву не всю правду. Фирман Аббаса-Мирзы, полученный им вчера, действительно предоставлял наделы русским бахадеранам в Адербиджане. Но в выписке из сообщения Абуль-Касим-хана говорилось о том, что Вазир-Мухтар имеет тайное предписание вывести всех русских и самого Самсона из Персии. Он сидел и молчал, смотря себе на ноги. - Назарка дурак выболтал. Повесить бы его за язык за бабий. Хараб. "Хараб" имеет много значений: дурная дорога, опустевший и развалившийся город, глупый или больной человек. - Хараб, - пробормотал Самсон и вдруг вспомнил нос и рот Грибоедова. И очки. Рот был тонкий, сжатый. Самсон скривился и вполголоса выругался. Потом он сплюнул и неторопливо пошел в андерун.

9

Алаяр-хан, к которому Самсон направил Скрыплева, имел титул Ассиф-оуд-Доулэта. Титул этот заслуживает внимания. Ассифом он назывался более потому, что так звали министра одного из царей Израилевых, по официальной догадке князя Меньшикова (от 1826 года), сообщенной им Нессельроду, - Соломона. Один из путешественников двадцатых годов неправильно переводит этот титул так: "государственный Соломон". Каковы обязанности "государственного Соломона"? Это - столь же подозрительные звания, как вице-канцлер, просто канцлер и министр без портфеля. Отсутствие портфеля у министра - признак, всегда производящий зловещее впечатление. Все люди пристроены, один к финансам, другой еще к чему-нибудь, и только у одного человека пустые руки. У такого государственного Соломона руки, пожалуй, не только пусты, но и развязны. Он путается и в финансы и во все. Он может разрешить вопрос о джире конском довольстве - к большому, может быть, неудовольствию людей. Алаяр-хан был первым министром Фехт-Али-шаха, министром без портфеля. Был он еще и садр-азамом и, сверх того, был почему-то подчинен евнуху Манучехр-хану. Алаяр-хан не был Каджаром. Черные остановившиеся глаза были у него как у человека задумавшегося. Он презирал Фетх-Али-шаха и молча, неохотно ему повиновался. Он думал о судьбах династии. Он не забыл, как по занятии Тебриза шах велел бить его по пяткам, желая этим не столько наказать его и не столько опозорить наказание от шаха даже по пятам вовсе не было позорно, - сколько указать, кто виноват. А ведь это он стоял за занавеской в палатке Аббаса, когда тот торговался о мирном трактате с кяфиром в очках. Алаяр-хан стоял за занавеской и слушал, и слезы, крупные, как град, падали на бороду. Он стоял за занавеской и теперь, стоял и думал за занавеской своего андеруна. Кто виноват? В восточных семьях, когда умирает глава семьи, долго обсуждают этот вопрос: кто виноват? И виноватым оказывается либо врач, либо невестка, не вовремя подавшая питье, только не язва желудка, от-которой умер больной. Персия умирала от язвы. Базары нищали, дани увеличивались. Толпы нищих бродили по Тегерану. Лоты и распутные женщины так возросли в числе, что ночью окраины казались оживленными. Они бродили еще, эти толпы, они еще не задумались. Но Алаяр-хан уже задумался. Виноваты Каджары. Алаяр-хан, присоветовавший войну и построивший после этого дворец, не виноват. Виноват Аббас-Мирза, и следует его свергнуть. Если его свергнут, Алаяр-хан возьмет свой старый персиянский нож. Трон Каджаров перейдет к персиянину. Они еще бродили, лоты и обнищавшие кебабчи, сапожники, бросившие свои молотки, плотники, продавшие свои топорики. Шах их не видел. Алаяр-хан видел их. Они были задумчивы. Но они еще не думали: - Кто виноват? Виноват Аббас-Мирза. Алаяр-хан ждал доктора Макниля и того длинного, узкого кяфира, который посмеялся над ним во время переговоров. Кяфира - неверного. Он был невесел даже тогда, когда привели к нему двух новых пленниц в его гарем-ханэ, немку и армянку. Он пресытился. Он велел своему евнуху хорошо содержать их и забыл о них.