Убийца с крестом - Марсель Монтечино

— Да это же меньше нашего кафе в Будапеште! — причитал Сэмюэль. — И ради этого стоило рисковать жизнью, исколесив полмира! Чтобы семь дней в неделю по шестнадцать часов штамповать чертовы бутерброды для этих «швартцерз»!

— А ты что, рассчитывал на королевский престол? — кричала в ответ Анна Штейнер. — Учти, в Америке нет никаких королей, здесь в почете средний класс, и мы им станем!

Это им удалось. Они купили «бьюик», телевизор, проигрыватель. Потом дважды в год уезжали на уик-энд в Лас-Вегас, где играли по маленькой. Гамбургерная сменилась бакалейной лавочкой в Венисе, но наркоманы грабили их каждый месяц, и Анна Штейнер боялась, что Сэмюэля, могут прикончить, потому что он ругался с ними по-немецки даже тогда, когда на него наставляли оружие.

— Мерзавцы, твари, Идиоты! Если ты не раздобудешь ружье, я сам тебя убью!

— Молчи, старичок, — сквозь зубы ворчала Анна Штейнер, отдавая бандитам пяти— и десятидолларовые купюры из кассы. Банкноты в двадцать и пятьдесят долларов она прятала в разбитой миске справа от счетчика.

Двадцать лет назад они продали бакалею и купили кофе «Вест-Пик». Теперь к Анне Штейнер на ленч стекались юристы и бухгалтеры из Сенчури-Сити отведать тушеного мяса, яичницы с луком, фаршированных перцев и голубцов.

Анна Штейнер вытащила внушительных размеров бывалый суповой котел и водрузила его на плиту. Она очистила десяток крупных картофелин, три пучка моркови, несколько луковиц, затем накрошила их прямо в котел. Они легли на дно, образуя неправильный круг. Следом она добавила черешки сельдерея, кусочки кабачков, цветной капусты, помидоров, залила все водой. Помешивая в закипающем котле длинной деревянной ложкой, зажатой в левой руке, правой всыпала соль, черный перец, чесночный порошок, столовую ложку сахара и, конечно, венгерскую паприку. Шла молва, что овощной суп Анны Штейнер — лучший в городе, и она каждое утро ходила на рынок за всем необходимым. Кушанья, предлагаемые посетителям, ничем не отличались от ее домашнего угощения, о чем Анна Штейнер с гордостью сообщала завсегдатаям, когда те нахваливали ее стряпню.

Однако держать марку становилось все труднее и труднее, особенно сейчас, когда заболел Сэмюэль. Вся работа свалилась на нее, хотя Сэмюэль и в прежние годы мало чем мог ей помочь. Так размышляла она, готовя еду на рассвете. Она даже подумывала о том, чтобы продать кафе и остаток дней пожить спокойно. Они достаточно скопили, им должно хватить, и едва ли оба протянут слишком долго. Если Сэмюэлю ампутируют ногу, с кафе все равно придется расстаться. Бедный Сэмюэль, думала она, бедный мой старичок. Вдобавок ко всему еще и рак кости. Анна Штейнер покачала головой. Лучше бы этот рак нашли у нее, она бы куда лучше справилась с ним.

Анна Штейнер услышала какую-то возню на дорожке позади кухни. Как будто разбили пустую бутылку. Она положила поварешку, подошла к тяжелой, плотно закрытой задней двери и выглянула наружу. Ночное небо стало теперь темно-синим, и Анна Штейнер могла разглядеть очертания предметов в предрассветной мгле. Краем глаза она заметила, как что-то промелькнуло мимо. Толстая белая кошка застыла посреди аллеи, уставясь на нее. Анна Штейнер фыркнула и высунула руку.

— Кис-кис, иди сюда, — позвала она по-венгерски.

Кошка зашипела и кинулась прочь. Анна Штейнер возвратилась в кухню и снова взялась за стряпню. Она попробовала суп. Кое-чего не хватало. Она потянулась за солонкой и в этот момент услыхала, как кто-то пробует открыть запертую входную дверь. Недавний ужас вновь накатил на нее. В предрассветном сумраке проступили контуры чьей-то фигуры. Там, на улице. Покуда она вглядывалась во тьму, небо чуть посветлело, и она наконец осознала, что перед ней — немецкий красавец офицер. Рукоятью плетки указывающий на нее. Настал ее черед. Только это был не немецкий офицер. Это был кто-то еще. И не плетку он держал в руке. Он держал оружие.

Мир Анны Штейнер разбился вдребезги.

4.42 утра

Чистая, душистая, свежая, Эстер вышла из душа и скользнула в постель. Она прильнула к Бобби, обхватила его ногами. Он застонал во сне и, перевернувшись, отодвинулся от нее. Эстер прижималась к нему всем своим тонким длинным телом, гладила, ласкала. Коснувшись лобком его бедер, она взяла в руку пенис и нежно его сжала. Бобби пошевелился.

— Бобби, — шептала она, — Бобби.

Он задрал ей ноги и грубо вошел в нее.

— Бобби, — жалобно застонала она, — Бобби. Но он вошел в нее еще, и еще, и еще раз, покуда не кончил, издав сдавленный вопль. Он перекатился и лег на другой бок. Мгновением позже он уже храпел.

Эстер какое-то время оставалась недвижной, потом дотянулась до ночного столика, взяла сигарету; закурила, тихо вытирая слезы, катившиеся по щекам.

11.30 утра

Голд закрыл глаза, с силой надавил пальцами на веки, стараясь поскорее стереть из памяти сцену, свидетелем которой он был. Открыв глаза, он обнаружил, что шеф полиции Алан Гунц стоит там же, где и стоял, нависая над столом Голда, в обществе верных прихлебателей — Черри Пай, капитана Мэдисона, шефова любимчика, и сержанта Орма, шофера. Голд никак не мог постичь, почему в Лос-Анджелесе шоферы очень быстро становились шефами полиции. Так случилось и с Гунцем, и с его предшественником Гейтсом. Может быть, это находилось в какой-то связи с их примерным поведением на дорогах.

— Лейтенант, вы никоим образом не можете возглавить это следствие. Ни в коем случае. Я был бы куда спокойнее, если бы расследование проводил любой проходимец, нежели столь несведущий в делах, как вы.

Гунц не кричал, но лицо его было багровым. Шестеро — Голд, Гунц, Черри Пай, Мэдисон, Орм и Замора — сгрудились в тесном кабинете оперативного отдела борьбы с преступностью. Голд и Замора — за столами, прочие — стоя.

— Лейтенант, — продолжал Гунц, — что вы собираетесь говорить толпе репортеров, собравшихся внизу? Там представители «Тайм», «Ньюсуик», телерадиокомпаний, включая Си-эн-эн! «Нью-Йорк таймс», лондонский «Таймс»! Даже корреспонденты этой проклятой «Правды», черт бы ее побрал!

Голд отмахнулся.

— Я их об этом не просил.

Гунц проигнорировал его ответ.

— Вы уверены, что в состоянии обеспечить информацией всю эту ораву?

— Мне нечего им сообщить.

— Час назад мне звонили из «Шестидесяти минут». Они хотят сделать гвоздем программы сюжет на тему «Новая вспышка антисемитизма в Лос-Анджелесе»! — орал Гунц.

— Я их об этом не просил, — повторил Голд.

— Весь мир будет наблюдать за нашим полицейским управлением, все взоры будут устремлены на вас! О Боже! — Гунц развернулся, чтобы пройтись по комнате, но врезался в грудь Черри Пай. — О Боже! — Он посмотрел на Голда. — Я бы с большей охотой предъявил им моего пса!

— А как насчет вашего шофера? — кивнул Голд в сторону сержанта Орма. — Или это одно и то же?

Гунц, натолкнувшись на стол, затряс пальцем перед носом Голда.

— Я бы попросил не шутить так со мной, лейтенант! Я бы...

Голд отшвырнул руку Гунца и встал, с силой двинув стулом.

— Пошел в задницу! — заорал он. Замора за своим столом тактично отвернулся. — Увольте! Я не напрашивался на это чертово дело и не хочу им заниматься. И никогда не жаждал! Если вас разбирает зависть, что все лавры достанутся мне, а не вашему лизоблюду Мэдисону, так поручите ему вести следствие! А еще лучше — делайте все сами! Мне уже осточертело!

— Мне тоже! — взгляд Гунца полыхал гневом. — Мне предпочтительнее иметь дело с кем угодно, кроме вас! Но ваши единоверцы на заседании совета выразили желание, чтобы этим вопросом занимался человек одной с ними крови. Они требовали, чтобы именно вы продолжали расследование.

— С каких это пор вы прислушиваетесь к мнению Городского совета?

— Именно в данной ситуации у меня не было выбора. Меня связали по рукам и ногам. — Гунц, кипя от злости, сцепил кисти, дабы проиллюстрировать сей момент.

— Минуточку, — задумчиво произнес Голд, — кажется, картина проясняется. Вы хотите стать мэром, а в совете сидят четыре еврея, которые тоже метят на этот пост. И если они кого и ненавидят больше вас, так это друг друга. Стало быть, вы боитесь потерять их расположение, ибо их голоса вам еще могут пригодиться. Вам, конечно, предпочтительнее, чтобы они подсиживали кого угодно, хоть самих себя.

Гунц просто зашелся от ярости.

— А я оказался просто пешкой в этой игре. Но я не желаю участвовать в ваших крысиных гонках. Так что если хотите заменить меня — милости прошу. А нет — убирайтесь из моего кабинета и не мешайте работать.

В комнате повисло молчание. Голд и Гунц обменивались выразительными взглядами. Остальные наблюдали за ними. Когда Гунц наконец заговорил, тон его был весьма нервным:

— Вы обследовали место преступления?

— Через час после того, как обнаружили жертву, миссис Штейнер.

— Кого-нибудь нашли?

— Множество соседей, которые были готовы линчевать убийцу. Кажется, миссис Штейнер все любили. Еще красные кресты на витрине — визитная карточка нашего героя. И его записка. Что там было, Шон?