Много добра, мало зла. Китайская проза конца ХХ – начала ХХI века - Коллектив авторов

Я скосился на Лань Юя, он втянул шею, голова его походила на бутон, но постепенно шея выпрямилась, и он стал похож на распустившийся цветок, ожидающий дождь и росу, беспокойство и жажда подрагивали на нежных лепестках. Вдруг распустившийся цветок завял, практически в мгновение ока цветок, что расцвел на ветру, беззвучно осыпался, лепестки превратились в прах, стебель сломался посередине. Этот только что полный жизни цветок в одно мгновение обрел цвет отчаяния. Печаль поднялась в моем сердце – мой друг Лань Юй так быстро увял прямо на глазах! Его взгляд медленно обратился ко мне, я понимал его чувства – неверие, невозможность смириться, отчаяние и еще ненависть. Однако ее было мало, она была слабая, словно маленькая звездочка.

В этот момент мой отец, Ю Бэньшэн из Шуйчжуана, крикнул мне:

– Чего застыл? Наставник к тебе обращается!

Голос отца, словно реквизит фокусника, был полон неожиданности и восторга.

Лань Юй ушел, укутанный яркой утренней зарей, туда, где всходило солнце. Я стоял на земляном укреплении Тучжуана и смотрел, как его силуэт становится все бледнее. И завтра взойдет солнце, но Лань Юя я уже не увижу. И его появление в моей жизни, и уход из нее были внезапными. Словно дождливый день, он появился передо мной, и теперь, словно яркий закат, обязательно должен был уйти.

Ужин вчера был обильный, был картофельный суп, который лучше всего удавался жене наставника, она добавляла в него помидоры, которые в Несравненном поселке назывались по-другому – томаты-черри, это был особый сорт мелких помидоров, напоминавших вишенки. Жена наставника смешивала вместе мелко порезанные томаты и картофель, потом добавляла пол-ложки топленого свиного сала, цвет получался кроваво-красный, и на вкус суп был кислым, возбуждал аппетит. Еще была холодная закуска – блюдо из мари белой, особо любимая Лань Юем. У себя в Шуйчжуане я никогда не видел такого растения, Лань Юй говорил, что и у них в Мучжуане оно тоже не росло. Мягчайшее блюдо из мари на мгновение опускалось в воду, высушивалось и было готово, более того оно неожиданно приобретало вкус мяса.

За столом жена наставника постоянно подкладывала кусочки в пиалу Лань Юя, почти вся марь досталась ему, он был доволен и все время строил мне гримасы, да еще и издавал громкие звуки. Наставник ел тихо, все его движения были осторожны, за столом вы бы не заметили его присутствия. Только когда он положил марь в пиалу Лань Юя, тогда я заметил, что и он находится рядом. Этот его жест заставил нас с Лань Юем открыть рты от неожиданности. Следует знать, что в семье Цзяо глава семьи не имел привычки накладывать кому-либо еду, он обычно безмолвно сидел за столом, занятый своим делом. Он и говорил-то мало, что уж говорить о подкладывании еды в чужие пиалки. Когда приходили гости, он говорил лишь пару слов: когда подавали еду на стол, он произносил: «Приступим!», и когда гость опускал свою пиалку: «Наелся!» Увидев наше с Лань Юем изумление, наставник сказал Лань Юю:

– Ешь побольше, такая марь есть только у нас в Тучжуане.

Внезапно у меня появилось нехорошее предчувствие, которое, в итоге, получило подтверждение после ужина.

Наставник все так же курил, сидя у керосиновой лампы, Лань Юй сидел перед ним.

– Перед сном собери все вещи, а завтра утром возвращайся в свою деревню! – сказал наставник Лань Юю.

Лань Юй, низко опустив голову, ковырял ногти и молчал.

– Свадьбы, похороны – почти со всем ты сможешь справиться, – снова заговорил наставник.

– Наставник, я что-то сделал не так? – спросил Лань Юй.

– Нет, все так, ты – самый толковый из моих учеников.

– Так почему вы прогоняете меня? – Лань Юй наконец заплакал.

– Наши пути здесь расходятся, – вздохнул наставник.

– Лань Юй, не плачь, если будет время – приезжай в Тучжуан, я тебе приготовлю твою любимую марь, – с глазами, полными слез, произнесла жена наставника.

– Я же играю лучше Тяньмина, почему он может сыграть «Сто птиц летят к Фениксу», а я нет? – стиснув зубы, возмущался Лань Юй, он так сильно ковырнул ноготь на среднем пальце левой луки, что пошла кровь.

Глаза наставника сверкнули и вновь погасли. Он встал, похлопал себя по заду, трубка висела у него в уголке рта. Заложив руки за спину, он повернулся и уже у двери вынул трубку и, обернувшись, произнес:

– Пора спать, завтра еще много дел! – казалось, что он обращается к жене, но в то же время и ко всем остальным, кто был в комнате.

Уже в кровати я собирался о многом поговорить с Лань Юем, но не знал, что сказать. До самого утра мы не проронили ни слова. После окончания церемонии в доме наставника Цзяо Лань Юй еще долго горевал. Вскоре он, помедлив, сказал мне, что если бы у него была возможность подольше побыть с наставником, то он точно смог бы сыграть «Сто птиц летят к Фениксу». Я верил ему, я понимал, что наставник передал эту мелодию мне потому, что я искренний, а Лань Юй слишком хитрый. На самом деле наставник был неправ, Лань Юй более талантлив, и он действительно сообразительней меня, что плохого в сообразительности? Я от чистого сердца надеялся, что наставник передаст мелодию «Сто птиц летят к Фениксу» Лань Юю, я ему так и сказал, но Лань Юй не поверил и даже сказал, что я издеваюсь над ним.

А сейчас наставник прогонял его, и последняя его надежда разрушилась!

Когда Лань Юй уходил, он никак не мог найти наставника – весь дом обыскал, но того нигде не была. Жена сказала, что тот точно ушел в поле работать. Тогда Лань Юй во дворе отвесил жене наставника шесть земных поклонов со словами:

– Я вам кланяюсь шесть раз, вам с наставником каждому по три поклона.

Жена наставника помогла Лань Юю подняться, из глаз ее катились слезы. Взвалив на спину узел с вещами, Лань Юй ушел, повернувшись ко мне осунувшейся спиной.

Когда Лань Юй скрылся из виду, из-за стога сена, что стоял позади дома, вышел наставник. Я обернулся, взглянул на него, и он сказал:

– С сегодняшнего дня я буду учить тебя играть «Сто птиц летят к Фениксу»!

Я уже и забыл, в каком году была создана команда Ю. Кажется, что мне тогда было девятнадцать лет, а может быть двадцать? Я часто пытался по вечерам найти ключ к разгадке времени создания моей команды мастеров сона. Те воспоминания, что приходили по ночам, словно сученая шелковая нить, в большинстве случаев не имели отношения к моей команде, какие-то совершенно незначительные вещи упорно выплывали из щелей памяти, и никак их было не прервать.

Больше всего запомнилось, как моя двоюродная сестра Ю Сючжи сбежала со своим возлюбленным. Сючжи, дочь моего четвертого дядюшки, была честной деревенской девушкой с вечно красным лицом. При виде незнакомца она краснела еще больше. Ничто не предвещало того, что она может покинуть Шуйчжуан, в котором родилась и выросла. Тем обычным утром мой четвертый дядя обнаружил, что дочь пропала. Вся семья в панике безуспешно искала ее целый день, пока какой-то человек не сказал дяде, что рано на рассвете видел, как Сючжи и Чжао Шуйшэн переходят через гору, что находилась за Шуйчжуаном. Чжао Шуйшэн был сыном Чжао Лаоба, он только вырос из детских штанишек и сразу уехал с отцом в дальние края, говорят, что в большой город. А Сючжи сидела в школе с ним за одной партой, многого от него натерпелась – я даже один раз избил это отродье в отместку за ее обиды.

Нет никаких сомнений, что он обманом увел ее.

Четвертая тетушка постоянно плакала, она рассказала, что этот Чжао в последние дни прибегал к ним в дом, и они запирались с Сючжи и о чем-то шушукались, чувствовалось, что что-то происходит. Потом тетушка принялась ругать этого Чжао, а потом и свою дочь. А дядя каждый день с самым свирепым видом неоднократно обещал, что заживо четвертует Чжао. Лишь через год ситуация повернулась к лучшему. Пришло письмо от Сючжи, в котором она писала, что у нее все хорошо, она работает в Шэньчжэне на фабрике по производству кожаной обуви, хорошо зарабатывает, да еще и фото прислала, фоном для которого был огромный водоем – даже больше, чем дамба в Шуй-чжуане. Только потом мы узнали, что это был не водоем, а море.

Мне кажется странным, почему вспоминаются вещи, никак не связанные с командой Ю. Я надолго погрузился в самобичевание из-за этого и попытался воспоминаниями ослабить это беспокойство. Однако перебирание нитей, связанных с моей командой, подтолкнуло меня к новому кризису, ведь в этих воспоминаниях не было ничего светлого, наоборот, они, словно стена, которая рушится с диким грохотом, погребли под собой и меня, и мои сны.

Не помню, спустя четыре года или пять лет наставник передал свою команду мне.

В тот день он сказал собравшимся в комнате братьям:

– Начиная с сегодняшнего дня, в Несравненном поселке больше нет команды Цзяо, есть только команда Ю.

Все взоры обратились ко мне. Я растерялся, чувствуя замешательство. Их глаза улыбались, были полны доброты и тепла. Однако я испытывал страх. Я не понимал, что делать, смогу ли? Я знал лишь то, что эти люди теперь должны жить под моими слабым, детским крылом. Я вспомнил, как в 6–7 лет пас скот, отец доверил мне семь или восемь коз со словами: