Антология «Дракула» - Нэнси Холдер

День похорон выдался пасмурным и ненастным. Я наблюдал за происходящим, стоя под деревьями, росшими за кладбищенской оградой. Наступившую ночь и несколько следующих ночей я провел поблизости от склепа, скрытый дымкой тумана, который сам же вызвал. Жозефина не появлялась, но я сохранял спокойствие. Повторяю, опыт подсказывал мне, что у разных особей процесс происходит с разной скоростью.

Возможно, вас удивит, что я не предпринимал никаких попыток помочь своей возлюбленной, но дело в том, что новорожденный Носферату должен проделать путь к свободе без посторонней помощи. Это — важнейшая часть процесса обращения.

Однако на шестую ночь я начал тревожиться, а на седьмую понял — что-то не так. Возможно, какой-то болван запечатал крышку гроба крестом, лишив Жозефину возможности выйти. Я должен был узнать правду и найти способ освободить свою возлюбленную из заточения.

Просочившись в крошечную щелку между стеной и бронзовой дверью, я очутился в склепе, где обрели последнее пристанище несколько поколений семьи Дешамп. Гробы находились в пристенных нишах, закрытых каменными плитами, на каждой из которых было выбито имя обитателя. После недолгих поисков я увидел самую свежую надпись, гласившую: «Жозефина Дешамп, 1901–1921».

Я отодвинул плиту и осторожно извлек гроб из ниши. Самым тщательным образом осмотрев его, я не обнаружил ни крестов, ни икон, которые могли бы лишить Жозефину силы и способности передвигаться. Тогда, не обращая внимания на протестующий скрип винтов, я поднял крышку гроба.

Жозефина мирно лежала там, вид у нее был столь же цветущий, что и накануне похорон. Закат давно уже наступил, и она должна была пробудиться, томимая жаждой крови. Однако, осмотрев ее, я не обнаружил никаких признаков того, что моя возлюбленная изменяет своей человеческой природе, становясь немертвой. Обнажив собственную грудь, я ногтем сделал на коже разрез, из которого брызнула кровь. Я приподнял Жозефину и прижал ее губы к ранке.

Она никак на это не отреагировала, ее тело безжизненно повисло у меня на руках, а струйка крови стекала по неподвижным губам, оставляя алые пятна на погребальном саване. Коснувшись пальцами ее щеки, я с недоумением обнаружил, что она кажется липкой на ощупь. Потерев кожу Жозефины, я убедился, что она покрыта толстым слоем румян. Лицо моей возлюбленной скрывала маска румян и белил!

Я припал к ее шее, но едва пронзив клыками кожу, отпрянул, ибо в нос мне ударил отвратительный запах химикалий. Сорвав с Жозефины саван, я увидел на ее молодом прекрасном теле грубо зашитый разрез, тянувшийся от груди до лобка: из моей возлюбленной выкачали всю кровь, заменив ее ядовитым раствором, препятствующим разложению.

Она была забальзамирована! Ее сердце и внутренности выбросили прочь, набив тело какой-то гадостью. Моей Жозефины больше не существовало, от нее осталась лишь размалеванная оболочка. Испустив дикий вопль ярости и отчаяния, я разорвал труп на мелкие клочки, разбросав их по гнусной обители смерти. Печаль жгла меня изнутри. Пытаясь заглушить ее, я вытаскивал гробы из ниш, срывал с них крышки, выбрасывал кости и топтал их ногами. Вскоре склеп был разгромлен, а ярость по-прежнему бушевала во мне, требуя выхода.

О, если бы те, кто был причиной моего горя, оказались передо мной, я измыслил бы для них такие страдания, что смерть стала бы пределом желаний. Времена моей человеческой жизни, когда я, будучи повелителем целого народа, обедал в окружении двадцати тысяч пленников, посаженных на кол по моему приказу, ожили в памяти. Страдания этих людей показались бы сущим пустяком по сравнению с теми, что выпали бы на долю мерзавцев, погубивших Жозефину.

Сидя посреди разбитых гробов и растоптанных костей, я постепенно обрел самообладание. Предаваться ярости было бессмысленно, ибо я ничего не мог изменить. До рассвета оставалось всего около часа, и надо было вернуться домой прежде, чем солнечные лучи сделают меня беспомощным и беззащитным.

Под прикрытием тумана, который по-прежнему окутывал кладбище, я вышел из разгромленного склепа. Я не стал немедленно превращаться в летучую мышь или волка, решив дойти до кладбищенских ворот в человеческом обличье. Внезапно в лицо мне ударил луч фонарика. На несколько мгновений я ослеп, но прежде успел различить три тени, маячившие впереди.

Поначалу я решил, что наткнулся на полицейский патруль. Но знакомый голос, молодой и пьяный, исполненный злобного торжества, вывел меня из заблуждения:

— Эй, парни, смотрите, какая встреча! Это тот самый старый пердун, который любит вмешиваться в чужие дела! Я же говорил вам, он любит шататься по кладбищам!

Мои глаза привыкли к свету, и я сумел разглядеть Хайдона Ласкаллса и двух его товарищей — таких же рослых и здоровенных, как он сам. Сознание своего преимущества придавало наглому юнцу храбрости.

— Теперь моя Жозефина умерла, — изрек он. — Умерла, так и не узнав, какое удовольствие я мог бы ей доставить. И все из-за этого старого ублюдка. Он, видать, извращенец, поэтому и таскается по кладбищам. Как мы его накажем?

— А ты уверен, что это он, Хайдон? — спросил один из парней. — По-моему, этот тип не такой уж старый.

— Этого гада я ни с кем не спутаю, Брад, — заверил Хайдон. — Ты что, не видишь, он стар как черт? Просто красит свои седые космы. — Ласкаллс глумливо ухмыльнулся. — Ты думаешь, краска для волос поможет тебе пустить пыль в глаза какой-нибудь молоденькой цыпочке, да, дедушка?

С трудом сдерживая бешенство, я смерил всю троицу уничижительным взглядом.

— Лучше оставьте меня в покое, — прошипел я. — Если хотите увидеть рассвет, убирайтесь прочь.

Мои слова возымели действие лишь на третьего юнца, который держал фонарик. Он отступил на пару шагов назад, и пробормотал:

— Не стоит с ним связываться, парни! Лучше скажем копам, что какой-то тип по ночам неизвестно зачем разгуливает по кладбищу.

— Ну уж нет! — взревел Хайдон Ласскалс и набросился на меня, на ходу выхватывая из-под куртки огромный охотничий нож. Лезвие прошло сквозь мою плоть, не причинив ни малейшего вреда. Я хрипло рассмеялся. Разоружив своего потрясенного противника, я, одной рукой удерживая его за шиворот, другой схватил нож и одним ударом выпустил кишки тому, кого звали Брад. Потом настала очередь третьего, того, кто по-прежнему сжимал в трясущихся руках фонарь. Ему я сломал хребет, и он рухнул на землю, извиваясь и издавая нечто вроде жалобного мяуканья.

Запах крови, хлеставшей из трупа того, кто несколько мгновений назад был молодым идиотом по имени Брад, был слишком силен, чтобы его игнорировать. Расхохотавшись в лицо Хайдону Ласкаллсу, я пронзил его горло зубами. Прежде чем умереть, он успел разглядеть мои острые клыки и понять, какая участь его ожидает. Пронзительный вопль, сорвавшийся с его губ, захлебнулся мгновение спустя, когда его душу подхватил вихрь, вырвавшийся из ада.

Несмотря на то что Хайдон Ласкаллс был всего лишь трусливым и наглым шалопаем, его кровь оказалась густой и необыкновенно вкусной. То была молодая кровь, полная нерастраченных жизненных сил. Я пил ее до тех пор, пока не наполнился доверху и красные ручейки не потекли по моим губам и подбородку. Тогда я сорвал с плеч глупого юнца его пустую башку и кинул ее в кусты.

Парень с переломанным хребтом был в сознании и расширенными от ужаса глазами наблюдал за гибелью своего товарища. Я пошевелил его ногой и посмотрел на небо. Время до рассвета еще оставалось, а обильная трапеза придала мне бодрости.

Я начал безмолвно призывать своих невидимых друзей и союзников, сокрытых в потайных убежищах, и вскоре услышал их голоса, слишком высокие для того, чтобы их мог уловить грубый человеческий слух, которым был наделен недоумок, валявшийся передо мной на земле. Но я знал, скоро, совсем скоро он услышит…

Они выбирались из могильных склепов, сточных труб и канав; с каждым мгновением их становилось все больше — десятки, сотни, тысячи. Их крошечные мохнатые тела, корчась и извиваясь, сливались в серый поток.

Увидав моих маленьких друзей, слизняк с переломанным хребтом догадался, что сейчас произойдет, и принялся оглушительно вопить. Его вопль не смолк даже тогда, когда крысиный поток накрыл три тела, распростертые на земле, к острые изголодавшиеся зубы принялись рвать угощение, на которое созвал крыс их повелитель, устроивший нежданное и роскошное пиршество…

После этого происшествия я, пресыщенный и обновленный, несколько недель предавался отдыху. Однако печаль об утраченной подруге не переставала терзать меня. Я хотел выяснить, по чьей вине лишился Жозефины, и, отдохнув, отправился в похоронное бюро, где моя любимая провела последние сутки перед погребением.

Я отыскал владельца бюро и задал ему ряд вопросов. В роскошном кабинете, где он, вне всякого сомнения, принимал опечаленных родственников, воздух был пропитан сладким ароматом цветов, однако мой острый нюх уловил отвратительный запах химикалий, с помощью которых было разрушено тело Жозефины.