Век-волкодав - Андрей Валентинов

Когда откричали и отхлопали, Чайка вновь поклонилась, собираясь уйти, но кто-то из бородачей, встав, обратился к Кречетову:

— Непорядок, Кузьмич! Ты не молчи, ты слово скажи. От всех нас!

Красный командир откашлялся, гимнастерку одернул. Подумал немного, вперед шагнул…

— Пу-гу! Пу-гу…

Черная тень метнулась над костром. Покружила, место выбирая, и рухнула вниз, прямо к ногам Ивана Кузьмича. Негромко ахнула Чайка, кто-то из бородачей резко вскинул карабин.

— Гришка…Гришка!.. — прошелестело вокруг.

Ярко вспыхнули желтые глаза. Филин покрутил головой, резко щелкнул клювом, ударил когтистыми лапами в песок.

— Пу-гу!

Крылья рассекли воздух. Черная тень исчезла в густых весенних сумерках.

— Слово сказать, значит? — как ни в чем не бывало, проговорил Иван Кузьмич. — Ну, слушайте, если так. Вам, товарищ Баатургы, от всех нас — сердечное спасибо. Уверены будьте — и долг выполним, и домой вернемся, потому как иначе случиться никак не может.

Поглядел на хмурых бородачей, заставил себя улыбнуться.

— И вам, стало быть, мое слово будет, товарищи бойцы. Во-первых, караулы удвоить, а в карауле не спать и махру не курить. А во-вторых — труса не праздновать, потому как перед девицами стыдно!

4

Первые выстрелы ударили за две минуты до полудня. Товарищ Мехлис, щелкнув крышкой серебряных часов, невозмутимо констатировал:

— Не успели слегка!

Кречетов, не отрывая взгляда от карты, согласно кивнул:

— Потому и засуетились, вражины, что Кашгар, считай, под боком. Лев Захарович, ведите отряд на холм, где стены, и оборону занимайте. А я пока прикрою, у подножия стану.

Комиссар хотел было возразить, но, передумав, молча вскинул ладонь к фуражке.

— Отря-я-ад!..

Кашгар, заветный город, был и в самом деле неподалеку, в трех десятках верст. Иван Кузьмич в глубине души надеялся встретить здесь красные разъезды. Не эскадрон, так хоть два десятка верховых при пулемете, вместе бы точно отбились.

Не судьба!

Чужаки шли за отрядом уже второй день. Филин (Гришка ли или иной, такой же желтоглазый) накликал беду. Поутру дозорные заметили чужой разъезд. Десяток конных подъехали почти к самому лагерю, что-то проорали и повернули коней.

Кречетов приказал отряду перейти на раскидистую рысь. Жалко коней, но своих голов еще жальче. Проскочить бы без боя хотя бы полпути, с каждой верстой опасности меньше. Если в городе и в самом деле свои, красные, враг к околицам не сунется. Значит не два дня пути осталось, а всего полтора.

Чужаки не отставали, но и не близко не подходили. То десяток у самого горизонта появится, то целых два. Вели с двух боков, словно расстрельный конвой. После полудня осмелели, на прямой выстрел приблизились — слева десятка три, справа, считай, полсотни.

Глазастый Кибалка уверенно заявил: не китайцы. Иван Кузьмич, настроив трофейный бинокль, признал, что племянник не ошибся. Стеганные халаты, серые бараньи шапки, нагайки-камчи у пояса, длинноствольные винтовки за плечами. Местные, видать.

Боя ждали ближе к ночи. Лагерь разбили на холме у пересохшей речки, вкопали пулеметы, наскоро прикинув сектора обстрела, подсчитали патроны. Чужаки стали рядом, окружив холм разъездами, но до утра так и не решились напасть. Умудренные опытом «серебряные» рассудили просто: вражин хоть и под сотню, но пулеметов у них нет. Потому и не спешат, караулят, наверняка ожидая подмогу.

Наутро все повторилось. Отряд, быстро собравшись, погнал по дороге отдохнувших коней. Чужие всадники заспешили, вновь заходя с двух боков. Разведка доложила, что враг в прежнем числе, и Кречетов слегка повеселел. Может, и проскочат, близко уже Кашгар.

До полудня оставалось всего две минуты…

Кречетов оставил с собой десяток стариков — бородатую гвардию. Отогнали лошадей, воткнули в землю сошки трофейного «Люиса», расползлись, прячась за невысокие сухие холмики. Иван Кузьмич снял с плеча «арисаку», поднес к глазам бинокль…

Вот они, в халатах и шапках бараньих!

Сперва успокоился — если и прибавилось врагов, то не намного. Сотня, и то едва ли полная. Потом заметил пулемет, такой же точно «Люис», потом еще один, вроде бы «Мадсен», потом третий. А еще — ручные бомбы при поясах.

Поскучнел…

Геройствовать красный командир не собирался. Отпугнуть хотел, первый приступ отбить, пока остальные на холме позицию занимают. Когда-то на вершине стояло что-то из серого камня. Остались две стены в десяток камней каждая, но за ними все же уютнее, чем на голой земле.

Пули уже свистели над головой, но Кречетов приказал не стрелять, беречь патроны. Мелькнула и пропала мысль о переговорах. Задушевная беседа — лучший способ время потянуть, но эти, в халатах, явно не расположены идти в гости с белым флагом.

— Кузьмич!

Из-за ближайшего камня взметнулась рука, ткнула куда-то вперед. Красный командир схватил бинокль и удовлетворенно хмыкнул. Флаг отсутствует, зато платок в наличии. А вот халата нет. Тот, кто привязал платок к штыку трехлинейки, был в знакомой красноармейской форме — высокий, плечистый, в «богатырке» с синей звездой.

Кречетов неторопливо встал, оглянулся. На холме никого не видать, все уже за стенами. Еще бы чуток потянуть…

— Недолго говори, Кузьмич! — подсказали откуда-то сбоку. — Попроси время, чтобы подумать — и назад дуй, а мы прикроем.

Красный командир нетерпеливо кивнул (не учи ученого!) и шагнул вперед, сквозь сухую редкую траву.

— Почти как тогда, в Монголии, — усмехнулся комполка Всеслав Волков, — Степь, враги да мы с тобой. Здравия желаю, товарищ командующий Обороной!

Кречетов, не отвечая, потянулся к расстегнутой кобуре. Волков снял с плеча винтовку, подумал немного, на землю положил.

— Не трать патроны, Иван Кузьмич. Лишние пять минут проживешь.

— Пять минут? — не думая, переспросил Кречетов, пытаясь нащупать рукоять «нагана». Пальцы не слушались, скользили. Комполка взглянул сочувственно.

— Уважаю упорных. Обычно холопы сдаются сразу, страх у них в костях сидит. Но не буду тебя обижать, сейчас, как известно, кто был никем, то имеет шанс стать всем, даже князем Сайхота. Тебе просто не повезло, товарищ Кречетов.

Иван Кузьмич, опустив предательницу-руку, принялся считать секунды. Пусть чешет языком, гад краснолицый, время — оно иногда патронов ценнее.

Бесцветные глаза взглянули в упор.

— Пять минут. То есть, уже меньше, четыре с копейками. Решил на холме оборону занять, чтобы мы твоих героев по одному из-за камней выковыривали? Верно придумал, только я — не Блюмкин. У меня приказ, четкий и ясный: ни один из вас не должен уйти. И не уйдет. Объяснить почему? Вы слишком много увидели в Пачанге. И слишком со многими сумели поговорить. Лишние свидетели!..

— Сволочь! — выдохнул Кречетов. — Предатель! Нелюдь!..

Красное лицо дернулось.

— Да, нелюдь. Противно? А двадцать каторги — под землей, в цепях, прикованный к тачке? А дыба, а раскаленное железо? А смерть всех, кто дорог, кто мне верил и меня любил? А то, что я даже не имею права вспомнить собственное имя? Кого я могу предать? Собственных врагов?

Оскалился, поглядел недобро.

— Тебе и твоим людишкам очень повезло, что я тороплюсь. Вы просто превратитесь в прах без всяких предварительных процедур. Все, Кречетов, твое время вышло!

Командующий Обороной вновь попытался выхватить револьвер, но рука не слушалась. Красное лицо Волкова, потемнело, пошло черными пятнами… Иван Кузьмич поднял глаза к небу, поймал взглядом синеву, шевельнул губами:

— Что вы головы повесили, соколики?Что-то ход теперь ваш стал уж не быстрехонек?

Небо упало…

5

Звука не было, только эхо, почти бесшумное, на самой грани восприятия. Кто-то повторял его имя. Кречетов, ничуть не удивившись, решил отозваться, но понял, что нечем. Ни губ, ни рта, ни его самого. Но в то же время он был здесь, не убитый, не раненый, просто куда-то спрятанный. Нелепая мысль поначалу весьма удивила, но затем и обнадежила. Если думается, значит, не помер еще.

А эхо все звало, становясь тише и тише, исчезая, превпащаясь в неясный отзвук. Иван Кузьмич все же попытался ответить, а заодно и осмотреться, но быстро сообразил, что ни того, ни другого сделать не может. Глядеть не на что, не было даже темноты. И в то же время мир вовсе не казался пустым, Кречетов даже не чувствовал, догадывался, что его куда-то уносит, тянет на глубину, на самое-самое дно, откуда уже не дозовешься, не докричишься…

— Хватит… Хватит!

Вначале подумалось, что это сказал он сам, но в следующее мгновение Кречетов сообразил: голос чужой, совершенно незнакомый, да и слова не слишком ясны. «Хватит!» — чего именно? Если неведомой бездны, куда его влекло, то ее и в самом деле хватит — на очень многих, если не на всех, до кого дотянуться удастся.