Старый патагонский экспресс - Пол Теру

И когда раздается свисток локомотива и поезд трогается, эта деревня моментально забывается, как десятки таких же, виденных прежде. Состав поднимает облако пыли, в котором навсегда скрываются ее убогие хижины. Но где-то в глубине подсознания эти деревни скапливаются в нечто единое и неизменное, пока у вас не возникает желание увидеть наконец-то что-то другое — отчаянный порыв дать надежду этим несчастным. То, что я увидел нищету этой страны, вовсе не означает, что я увидел ее сердце, но как же больно быть свидетелем такой нищеты!

Мы перевалили через очередной водораздел, и мое внимание привлекло ущелье к югу от дороги. Его склоны покрывали искривленные деревья, полускрытые толстыми лианами, — словно это была граница джунглей. Эта местность была слишком крутой и обрывистой для земледелия, здесь нельзя было ни построить дом, ни проложить дорогу. Дикий, безлюдный пейзаж оживляли лишь птицы, но и тем не хватало отваги, чтобы перелететь на другой край ущелья. Они сердито свистели на наш поезд. Я высунулся из окна, чтобы получше рассмотреть их, но внезапно все потемнело.

Мы въехали в туннель. Пассажиры завизжали. Жители Центральной Америки всегда громко визжат в туннелях, но я так и не смог понять, делают они это от ужаса или от восторга. Поскольку освещение в вагонах предусмотрено не было, мы оказались в полной темноте, да вдобавок в окна влетела очередная порция пыли. Я буквально чувствовал, как пыль оседает на моем лице и волосах, как будто попал под душ из пыли. Я повторил действия пассажиров, виденные мною ранее: спрятал лицо в подол рубашки и стал дышать через ткань. Прошло не меньше пяти минут, пока мы миновали туннель, — более чем достаточно, если вам приходится задыхаться от пыли и глохнуть от пронзительного визга десятков глоток. Правда, как выяснилось, визжали не все пассажиры. Напротив меня сидела одна пожилая леди, которая везла на продажу в Сан-Винченте ящик апельсинов. Она заснула примерно за час до того, как мы попали в туннель. И когда мы выехали из туннеля, она все еще спала. Ее голова запрокинулась назад, а рот широко распахнулся, и она оставалась совершенно неподвижной.

Наконец поезд вырвался из туннеля, и его грохот рассредоточился по открытому пространству. Мы взбирались вверх по склону горы, и натужное пыхтенье паровоза, приглушенное разреженным горным воздухом, не прекращалось на протяжении всего пути через ущелье Джибуа-Велли, которое началось у конца туннеля и лежало у самого подножия вулкана. Вулкан казался более темным на фоне светло-зеленых окрестностей и напоминал лежащего льва из-за причудливой игры света и теней, создававших подобие могучих плеч и небрежно раскинутых мускулистых лап. Вот только головы у этого льва не хватало, и по мере того, как мы проезжали мимо, он все более напоминал обезглавленного сфинкса с застывшим навеки в неподвижности зеленым львиным телом. Глядя на такие чудеса, нетрудно было понять, отчего местные индейцы верят в чудовищных владетелей этой земли. Мало того, что горы сами по себе могли своими очертаниями показаться гигантскими чудовищами и демонами с острыми клыками и длинными когтями, их постоянное содрогание и низкий подземный гул, сотрясавший убогие хижины дикарей, их выбросы лавы и пепла, способные заживо похоронить десятки людей и смести с лица земли целые деревни, постоянно служили источником неизбывного ужаса.

На протяжении следующих сорока минут мы спускались вниз, в направлении вулкана. И хотя мы двигались еле-еле, вид на вулкан менялся с поразительной скоростью: он по-прежнему напоминал лежащего льва, только теперь мы объезжали его мощный корпус, и легко можно было представить, как этот гигант вот-вот встанет, потянется и зарычит, но вдруг он попросту исчез за очередным водоразделом. Теперь я мог видеть лишь окончания его двух передних лап. Мы подъезжали к Сан-Винченте, городу в тени вулкана, лежащему между передних львиных лап.

Почти все пассажиры вышли и побрели на ту сторону железнодорожных путей. Никто не собирал у нас билеты. Кондуктор предпочитал наблюдать за нами издали, из прохладной тени деревьев. Засвистел паровоз, и поезд тронулся дальше к Кутуко. На нас опустилось очередное облако пыли, а вместе с ним сонная неподвижность маленького городка в самый жаркий послеполуденный час.

Я спросил у мальчишки, как пройти к рынку. Он ответил мне очень просто: иди по дороге. Он явно удивился, что кому-то понадобилось спросить дорогу в этом месте. Однако вокзал оказался не в центре городка: от него надо было еще пол мили идти по дороге до площади. Вдоль этой дороги выстроились практически все дома в Сан-Винченте. Дорога представляла собой пыльную колею, которая поворачивала, после чего оказывалась мощенной булыжником, а потом и вовсе была залита бетоном до самой площади. Рынок, которым, как было сказано, я заинтересовался, походил на восточный базар — скопление полотняных навесов вокруг открытого пространства. Под каждым навесом громоздились горы овощей и фруктов, или там были развешаны туши животных, или стояли коробки с карандашами и карманными расческами. Все продавцы в какой-то одной секции торговали одним и тем же: там были секции фруктов, секции овощей, одна секция мяса или домашних принадлежностей, а немного в стороне имелась секция с тухлой рыбой. Я купил бутылку содовой воды и обратил внимание на то, что никто ничего не пытался покупать. Продавцы дружески беседовали, собравшись в кучки — там мужчины, тут женщины, — и не обращали внимания на свои прилавки.

На границе рынка начиналась площадь, а на ее дальнем конце стояла церковь Сан-Винченте. Это была самая древняя церковь в Центральной Америке, и она имела собственное название — El Pilar («Колонна»), Возведенная испанцами в этой удаленной местности, она не подвергалась реставрации: реставрация здесь не требовалась. Она строилась с расчетом на то, чтобы пережить атаки дикарей и землетрясения. И она пережила все это и, кроме нескольких разбитых окон, не несла других признаков разрушения. Ее стены были в толщину не менее метра, и неохватные колонны надежно подпирали своды портика и нефа. Но «Колонна» была не просто храмом, она напоминала по форме мавзолеи, которые мне приходилось видеть в самых глухих районах Гватемалы: белая и округлая, со сводами, как у мечети, и квадратными арабесками, которыми испанцы привыкли украшать свои храмы в сельской глубинке. Однако белая штукатурка не могла скрыть ее воинственного вида, так же как и витражи в окнах с толстыми решетками. Она все равно выдавала свое истинное предназначение: быть крепостью.

В начале XIX века эту часть Центральной Америки постоянно раздирали восстания индейских племен. Благодаря превосходству в численности и дикой жестокости индейцам иногда удавалось полностью освободиться от власти испанцев и даже создавать свои государства на территории колоний. Из этих центров сопротивления они совершали свои кровавые набеги на города, держа их население в постоянном страхе. Война продолжалась до 1830-х годов, и самой большой армией индейцев командовал известный вождь Агустино Акуинас — крещеный индеец, начавший свой путь здесь, в церкви «Колонна» в Сан-Винченте. Он сорвал венец со статуи Святого Иосифа и короновал им себя, провозгласив вечную войну испанцам. Затем он ушел в горы и удерживал под своей властью довольно обширную территорию, продолжая партизанские вылазки.