Врата ночи - Татьяна Степанова

Колосов помнил: он опустился до униженных просьб: «Я сам оплачу и дверь, и замок. И сам лично извинюсь перед гражданкой Мелеску, если она жива и здорова, а всего лишь отсутствует». Если они, точнее, он — ошибся.

После долгих препирательств и дебатов дверь начали вскрывать уже в третьем часу. А заняло это не более пяти минут. Замок тоже оказался самым обычным — такой спичкой можно открыть. Но и спичка, и отмычка не потребовались. Дверь оказалась не запертой на ключ. Просто прихлопнутой.

— Понятые, проходите, пожалуйста, — участковый, крайне недовольный хозяйничаньем на его участке коллег из «параллельной областной структуры», решил соблюдать все формальности до конца.

Двое жильцов дома переступили порог прихожей и...

— Что это за запах? Боже... да это же...

Но прежде чем попасть в комнату, откуда и тянуло этим запахом, надо было пересечь маленький холл-прихожую. Ее обстановку Колосов отчего-то запомнил особенно отчетливо. Небольшой новенький шкаф-купе с женской одеждой, тумбочка для обуви, старое кресло, телефон на полу рядом с ним. А стены сплошь завешаны рисунками, сделанными акварелью, гуашью, фломастерами, тушью.

С рисунков смотрели на понятых, сыщиков и хмурою участкового самые разные причудливые существа: смешные, забавные, трогательные, потешно-уродливые, игрушечные, сказочные — Винни Пух, Русалочка, Ежик, который в тумане, Цветик-Семицветик, Вовка в тридевятом царстве, Золотая рыбка, Кот в сапогах. Десятки мультяшек, памятных с самого детства.

Были тут и другие рисунки — черной тушью: выводок летучих мышей в ночном небе, сломанные бурей осенние деревья, речные пейзажи — черная вода, топкие низкие берега, финиковые пальмы и... Никита увидел и свежие наброски — копии барельефов из музея Института Востока: ассирийские боевые колесницы, сцены жестокой резни, опутанные, словно серпантином, узором причудливого древнего орнамента...

— Она... Женщина там, в комнате, — хрипло сказал участковый. — Мертва.

Никита шагнул в комнату. Увидел ее с порога. Увидел Янину Мелеску, которую, как и Абдуллу Алагирова, никогда не встречал при жизни, а лишь читал и; слышал о ней. Что?

А теперь перед ним было бездыханное тело. Труп. Она лежала у самой балконной двери. Ее покрывал сорванный с окна белый тюль. А в комнате роем гудели мухи. И было жарко, как в пекле, — солнце било прямо в окно. И этот смрадный удушливый запах. Эта вонь... От которой нутро выворачивается наизнанку... На Мелеску был только легкий атласный халатик и тапочки. Рядом на ковре валялось синее махровое полотенце. Черные спутанные волосы рассыпались. Участковый едва не наступил на них, неловко отпрянул.

— Механическая асфиксия, — судмедэксперт Грачкин повернул безжизненную, уже обезображенную, смертью голову женщины, демонстрируя Колосову сине-багровые пятна на ее шее. — Ее задушили. Перелом гортани, подъязычной кости. Взяли за горло и сдавили. Давность наступления смерти — двое суток. Вчера, когда Ландышев привозил повестку, она уже была мертва.

А дальше опять происходил осмотр места происшествия. Еще один осмотр, еще один ритуал, с той лишь разницей, что теперь осматривали не местность, а «отрезок замкнутого жилого пространства» — квартиру.

Входная дверь — без повреждений. Замки целы, на момент осмотра — открыты. Видимо, Мелеску сама впустила кого-то. Знакомого ей человека, которого не особо даже стеснялась — потому что не стала даже переодеваться. А возможно, они приехали с ним вдвоем. И она для начала решила принять душ, а потом уж... Но так ничего и не успела. Он не позволил.

У Колосова создалось странное ощущение: вроде бы он активно участвует в осмотре и даже чем-то глубокомысленно руководит. А вместе с тем наблюдает за всем происходящим словно со стороны. Испытывая при этом... любопытство?

Эксперт-криминалист старательно опылил мебель, дверные ручки, косяки, работал в прихожей и на кухне, в комнате и в лоджии, в ванной. Отпечатки? Есть! Даже в избытке. Обширный материал для исследований, только вот...

Опрос соседей мало что дал. О Мелеску никто ничего не знал. Жила она тихо. Квартиру вроде бы получила по наследству от какой-то дальней родственницы, старухи, за которой сначала преданно ухаживала более трех лет... Когда она уходила из дома, когда и с кем возвращалась, жильцы не видели и не знали. Это был спальный район, и там никому не было дела друг до друга. «Тихая была женщина. Интеллигентка!» — сказала о ней начальница ЖКО.

Когда они осмотрели все, что можно, Никита какое-то время провел один в прихожей. Снял со стены рисунки — копии из музея. Забрал с собой. Сам толком не мог себе объяснить зачем.

— Это никогда не кончится, — услышал он безнадежный голос Грачкина. — Я тебе еще там, на водоканале, сказал: это не кончится никогда. И так мы его не поймаем. А ладони-то у нее чистые, Никита. Без ожогов. Видимо, с тех пор, как он лишился там, на Серебрянке, той своей чертовой каменной болванки...

— Печати.

— Ну да, нечем стало орудовать. Нечем прижигать.

— Или он просто не посчитал нужным это с ней делать. Не захотел.

Грачкин хмыкнул задумчиво. Тон начальника отдела убийств ему не нравился. Не нравилось и то, что Колосов так апатично ведет себя на месте убийства. Почти не смотрит на труп. Только на эти рисунки на стенах...

Глава 38

ночь

А для Сергея Мешерского этот день прошел в целом очень спокойно. В девять вечера после работы они встретились с Кравченко и двинули домой на Яузскую набережную. В половине десятого позвонила Катя. Кравченко разговаривал с ней. Мещерский видел: хоть Вадька не признается в этом никому, даже самому себе, по Кате он сильно, очень сильно скучает. Что ж, муж и жена...

Мещерский ушел на кухню, занялся ужином. А они все разговаривали. Катя его не отпускала, а он...

Муж и жена. Мещерский с тоской оглядел свою холостяцкую кухню: сам черт ногу сломит! Где чугунная сковородка?! Вадька говорит — яичницу с салом на обычной сковороде жарить грешно, только на чугунной.

Чтобы отвлечься, он начал думать о... Он ждал, признаться, очень ждал звонка Никиты. Ведь они прослушивают его телефон, значит, знают и о вчерашнем звонке-молчанке. Могли предположить, что... Однако Колосов не объявился. Отчего? Что-то случилось?

Мещерский щедро расколол восемь яиц над шипящей сковородой. Да с чего ты взял! Он просто занят. У него ведь и других дел по горло. И почему ты решил, что это обязательно ОН звонил, этот ублюдок? Может, просто кто-то номером ошибся.

Он заглянул в комнату. Кравченко сидел на диване с трубкой у уха. И лицо его было... В общем, подумал Мещерский, это и называется — счастливая личная жизнь. Семья. Муж и жена.

— Ну ладно, спокойной ночи, — сказал Кравченко в трубку. — Да все нормально, не волнуйся. Сережка вон тебе горячий привет шлет. Да... Конечно... я тебя целую... Катя... Катенька...

— Они слышат вас, — тихо предупредил Мещерский, когда Кравченко повесил трубку.

— А, пусть. Я говорю со свой любимой женой.

«Собственник, — Мещерский тяжко вздохнул, — какой же ты жуткий собственник, Вадька».

Потом они с отменным аппетитом ужинали. Смотрели по телику вечерний выпуск новостей, спортивный дневник. В начале первого Кравченко, сладко-сладко зевая, отправился, как он выразился, «в объятия к Морфею». Мещерский ворочался на своей бывалой продавленной раскладушке. В комнате было очень душно. Он встал и крадучись, чтобы не разбудить приятеля, вытащил раскладушку в лоджию. Распахнул створки застекленных рам настежь. Ночь. Черное небо. Ему казалось: он будет вот так лежать час за часом — без сна. Глядеть в это небо. И — сразу уснул. Точно провалился в глубокую, мягкую яму. Темнота. Вроде бы только закрыл глаза на миг, открыл — темнота...

Телефонный звонок.

В лоджии его было отчетливо слышно, а в комнате, где спал Кравченко... Мещерский вскочил. Холодный кафельный пол балкона. Кравченко, голый по пояс, сидел на диване с трубкой в руках.

— Алло... Алло!

Пауза. Ему не отвечали. Его слушали, изучали.

— Ну, говори! Чтоб тебя...

Ругательство взорвало ночную тишину. «Зря, — подумал Мещерский, — зря Вадька его обложил, не поможет».

Пауза.

Потом Кравченко с силой отшвырнул трубку. Встал.

— Снова повесил трубку? — спросил Мещерский.

— Он сказал: «Выходи. Именно ты».

— Я?!

— Я, — Кравченко выпрямился. — Ну, он меня достал! Сейчас буду на куски рвать.

— Вадя, пожалуйста...

— Ты сиди тут, на телефоне. Ментам вон своим звони.

— Я с тобой!! Я тоже пойду! А они... они же слышали все, могли его засечь.

Кравченко только мрачно хмыкнул, рывком натянул через голову футболку. Мещерский глянул на часы: 3.17. Час Быка. Черт!

Они медленно спускались по лестнице. Кравченко смотрел в окно каждого лестничного пролета. Яузская набережная перед домом была пустынной, плохо освещенной редкими фонарями. Они вышли из подъезда. Дверь с тихим лязгом захлопнулась. Мещерский вспомнил, что позабыл код-ключ. Ключи от квартиры, вот они в куртке, а ключ от домофона... Пока в темноте наберешь на табло номер кода... Черт!