Снежный Цветок и заветный веер - Лиса Си

Ты, кто когда-то знала мою душу, теперь не знаешь обо мне ничего. Я сжигаю все твои слова и надеюсь, что они исчезнут в облаках. Ты, кто предала и покинула меня, ушла из моего сердца навеки. Пожалуйста, пожалуйста, оставь меня одну.

Я сложила листок и просунула его в крошечное зарешеченное окно верхней комнаты в цветочной башне. Затем я подожгла свое сооружение, подливая масло в огонь по мере надобности, чтобы сгорели все носовые платки, тканые послания и вышивки.

Но память о Снежном Цветке настойчиво преследовала меня. Когда я бинтовала ноги своей дочери, она словно бы присутствовала в комнате, вместе со мной, положив руку мне на плечо, шепча мне на ухо: «Проверь, петли складок в бинтах. Покажи дочери свою материнскую любовь». Я пела, чтобы заглушить ее слова. Иногда по ночам я чувствовала, будто ее рука лежит на моей щеке, и не могла уснуть. Я лежала без сна, злясь на себя и на нее, и думала: я ненавижу тебя, я ненавижу тебя, я ненавижу тебя. Ты нарушила свое обещание быть правдивой. Ты предала меня.

Два человека особенно страдали от моего дурного расположения духа. Первой, и мне стыдно признаться в этом, была моя дочь. Второй, и я об этом сожалею, была старая Мадам Ван. Моя любовь к дочери была очень сильна, и вы представить себе не можете, как я была осторожна, когда бинтовала ноги своей Нефрит. При этом я помнила не только то, что приключилось с Третьей Сестрой, но и все уроки своей свекрови, которые она вливала в меня по капле, о том, как нужно правильно бинтовать, чтобы свести к минимуму риск заражения, деформации и смерти. Но боль, которую я переживала из-за Снежного Цветка, я переносила из своего тела также на ноги своей дочери. Не были ли мои лилейные ноги источником всего, что я достигла и что потеряла?

Хотя кости моей дочери, как и ее характер, были податливыми, она жалобно плакала. Я не могла этого вынести, хотя мы только начали ее бинтование. Я собрала свои чувства в кулак и заставила дочь ходить взад-вперед по комнате. В те дни я заново перебинтовывала ей ноги, стягивала их еще туже и ругала — нет, я сердито кричала на нее, — выговаривая ей все то, что моя мать когда-то вколачивала в меня. «Достойная женщина никогда не допустит никакого уродства в своей жизни. Только через боль ты достигнешь красоты. Только через страдания то достигнешь покоя. Я стягиваю твои ноги, я их бинтую, но ты получишь свою награду». Я надеялась, что, благодаря своим действиям, я смогу получить хоть малую награду и обрести покой, обещанный мне моей матерью.

Под предлогом того, что я хочу лучшего для своей дочери, я поговорила с другими женщинами из Тункоу, которые бинтовали ноги своим дочерям в это же время. «Мы все живем здесь, — сказала я. — У нас у всех хорошие семьи. Не следует ли нашим дочерям стать назваными сестрами?»

Ноги моей Нефрит получились почти такими же маленькими, как мои. Но еще до того, как это стало известно, в пятом месяце нового лунного года меня навестила Мадам Ван. По мне, она совсем не изменилась за эти годы. Она всегда была пожилой женщиной, но на этот раз я смотрела на нее более критическим взглядом. Она тогда была намного моложе, чем я сейчас, а это означает, что при нашей первой встрече ей было не более сорока лет. Но моя мать и мать Снежного Цветка умерли приблизительно в таком возрасте — чуть больше, чуть меньше, — и считались долгожительницами. Раздумывая над этим теперь, я полагаю, что Мадам Ван, оставшись вдовой, не захотела умереть или перейти в дом другого мужчины. Она выбрала жизнь и решила заботиться о себе сама. Она бы не преуспела в своем деле, если бы не была умна и не обладала деловой сметкой. По ей до сих пор приходилось сражаться со своим телом. Она показывала людям, что неуязвима, прикрывая пудрой остатки былой красоты и надевая чересчур яркое платье, чтобы отличаться от замужних женщин в нашем уезде. Теперь, лет в шестьдесят с лишним, ей не нужно было больше прятаться за слоем пудры и яркими шелками. Она была старухой — по-прежнему умной и деловой, — но слабое место я знала очень хорошо. Она любила свою племянницу.

«Госпожа Лу, мы давно с вами не виделись», — сказала она, плюхнувшись на стул в главной комнате. Я не предложила ей чаю, и она с беспокойством оглянулась по сторонам. «Ваш муж дома?»

«Господин Лу будет позже, но вы чересчур торопитесь. Моя дочь слишком молода для того, чтобы начинать разговор о ее сватовстве».

Мадам Ван хлопнула себя рукой по колену и захохотала. Увидев, что я не присоединилась к ее веселью, она перестала смеяться.

«Вы знаете, я здесь не для этого. Я пришла обсудить союз лаотун. Это исключительно женское дело».

Я начала медленно стучать ногтем указательного пальца по деревянной ручке моего кресла. Звук был громким и раздражающим даже для меня самой, но я не остановилась.

Она полезла к себе в рукав и достала оттуда веер. «Я принесла его для вашей дочери. Может быть, я могу отдать его ей?»

«Моя дочь наверху, но Господин Лу сочтет неприличным для нее видеть что-то, чего он еще не видел сам».

«Но госпожа Лу, — призналась Мадам Ван, — это написано на нашей женской тайнописи».

«Тогда дайте его мне». И я протянула руку. Старая сваха увидела, что моя рука дрожит, и заколебалась. «Снежный Цветок…»

«Нет!» Слово прозвучало резче, чем мне хотелось, но я не могла слышать это имя. Я успокоилась и произнесла: «Веер, пожалуйста».

Она неохотно отдала его мне. В моей голове целая армия кисточек замазывала черными чернилами мысли и воспоминания, которые всколыхнулись во мне. Я призвала на помощь твердость бронзы в храме предков, твердость зимнего льда и твердость костей, выбеленных беспощадным солнцем. Через секунду я раскрыла веер.

«Я знаю, что в твоем доме есть девочка с хорошим характером и обученная домоводству». Это были первые слова, написанные мне Снежным Цветком так много лет назад. Я подняла глаза и увидела, что Мадам Ван наблюдает за мной, но мое лицо оставалось таким же спокойным, как поверхность пруда в тихую ночь. «Обе наши семьи сажают сады. Два цветка цветут. Они готовы встретиться. Ты и я одного возраста. Не будем ли мы двумя половинками? Вместе мы будем парить над облаками».

Я слышала голос Снежного Цветка в каждом старательно выведенном иероглифе. Я щелкнула веером, закрывая его, и протянула веер Мадам Ван. Она не приняла его.

«Я думаю. Мадам Ван, здесь произошла ошибка. Восемь знаков у этих девочек не совпадают. Они родились в разные числа разных месяцев. Что еще важнее, размер их ног не совпадал до того, как их начали бинтовать, и не сомневаюсь, он не будет совпадать и потом. И — тут я лениво обвела комнату рукой, — наши семейные обстоятельства тоже не совпадают. Это общеизвестно».

Глаза Мадам Ван сузились. «Вы думаете, я не знаю об этом?» Она фыркнула. «Позвольте мне сказать, что я знаю. Вы вынесли свой приговор без всяких объяснений. Женщина — ваша лаотун — плачет от недоумения…»

«Недоумения? Вы знаете, что она сделала?»

«Поговорите с ней, — продолжала Мадам Ван. — Не разрушайте план, составленный двумя любящими матерями. Вместе у обеих девочек будет светлое будущее. Они могут быть счастливы, как их матери».

Я никак не могла согласиться на предложение свахи. Я ослабела от горя, и слишком часто в прошлом я позволяла Снежному Цветку поймать меня в ловушку — увлечь меня, повлиять на меня, убедить меня. Я также не могла подвергнуть себя риску увидеть Снежный Цветок с ее назваными сестрами. Я и так достаточно истерзала себе душу, представляя, как они шепотом рассказывают друг другу свои секреты, и их физическую близость.

«Мадам Ван, — сказала я, — я никогда не опущусь до того, чтобы позволить своей дочери заключить союз с отродьем мясника».

Я нарочно произнесла эти злые слова, надеясь, что сваха оставит этот разговор. Но она будто бы не слышала меня, потому что произнесла: «Я помню вас обеих вместе. Когда вы переходили мост, вы отражались в воде, — одинакового роста, с одинаковым размером ноги, одинаково смелые. Вы дали обет верности. Вы пообещали никогда не расставаться, быть всегда вместе…»

Я-то выполняла все эти обещания с открытым сердцем, а Снежный Цветок?

«Вы не понимаете, о чем вы говорите, — сказала я. — В тот день, когда мы с вашей племянницей подписали договор, вы сказали: «Никаких наложниц не допускается». Вы помните это? А теперь пойдите и спросите свою племянницу, что она сделала».

Я швырнула веер на колени свахи и отвернулась. Мое сердце было таким же холодным, как воды реки, которые когда-то набегали на мои ноги. Я чувствовала, что сваха смотрит на меня и что-то взвешивает про себя, чему-то удивляется, о чем-то спрашивает, но не хочет говорить. Потом я услышала, как она неловко поднялась с места. Она не сводила с меня своего взгляда, но я осталась непоколебима.

«Я передам ваши слова, — произнесла она наконец. В ее голосе была доброта и глубокое понимание, которые взволновали меня. — Но знайте вот что. Вы — редкая женщина. Я поняла это много лет назад. Все в нашем уезде завидуют вашей удаче. Все желают вам долгой жизни и процветания. Но я вижу, как вы разбиваете два сердца. Это так печально. Я помню вас маленькой девочкой. У вас не было ничего, кроме пары красивых ножек. А теперь у вас, Госпожа Лу, всего в изобилии — в изобилии злобы, неблагодарности и забывчивости».