Снежный Цветок и заветный веер - Лиса Си

Должно быть, я спала когда-то, но я не помню этого. Если я не дежурила у постели Снежного Цветка, то шила ее похоронные туфли. Я выбрала цвета, которые, как я знала, ей бы понравились. Я вдела нитку в иголку и вышила на одной туфле цветок лотоса, что означало «постоянный», и лестницу, что означало «взбираться», а все вместе это означало, что Снежный Цветок будет постоянно взбираться на небеса. На другой туфле я вышила крошечного оленя и летучую мышь с изогнутыми крыльями — символы долгой жизни, — такие же вы можете увидеть на свадебных нарядах и на поздравлениях с днем рождения, — чтобы Снежный Цветок знала, что даже после смерти ее кровь будет жить в ее сыне и в ее дочери.

Состояние Снежного Цветка ухудшалось. Когда я в первый раз помыла и перебинтовала ей ноги, я увидела, что ее подогнутые пальцы уже стали багровыми. Как и говорил врач, этот ужасный цвет смерти дополз до ее икр. Я пыталась заставить Снежный Цветок бороться с болезнью. Сначала я умоляла ее призвать на помощь свою лошадиную натуру, чтобы она лягалась и отгоняла духов, которые посягали на нее. А теперь, я знала, мы можем лишь постараться облегчить ей переход в загробный мир.

Юнган приходила ко мне каждое утро, приносила свежие яйца, чистую одежду и послания от моего мужа. Она многие годы была мне верна и послушна, но в эти дни я обнаружила, что однажды она проявила своеволие, за что я осталась ей навеки благодарна. За три дня до смерти Снежного Цветка Юнган пришла ко мне рано утром, опустилась передо мной на колени и положила к моим ногам корзинку.

«Я видела вас тогда, Госпожа Лу, много лет назад, — сказала она дрожащим от страха голосом. — Я знала, вы не хотели делать того, что вы делали».

Я не понимала, о чем она говорит и почему выбрала именно этот момент для своего признания. Затем она сняла с корзинки кусок материи и достала оттуда письма, носовые платки, вышивки и наш заветный веер. Это были те вещи, которые я искала и не находила, когда сжигала наше прошлое, но эта служанка рисковала быть выброшенной на улицу, чтобы спасти их в дни Изгнания Болезни из Моего Сердца, а потом хранила их долгие годы.

Увидев это, Весенняя Луна и названые сестры засновали по комнате, роясь в корзинке для вышивания Снежного Цветка, в ящиках комода, поднимая постель в поисках потайных мест. Вскоре передо мной лежали все письма, написанные мной Снежному Цветку, и все то, что я когда-либо мастерила для нее. Наконец все — кроме того, что я уничтожила, — было там.

В последние дни жизни Снежного Цветка мы предприняли путешествие в наше прошлое. Мы знали наизусть так много, что могли цитировать целые отрывки, но она быстро уставала и потом просто держала меня за руку и слушала.

Ночью, когда мы вместе лежали в постели у зарешеченного она, купаясь в лунном свете, мы переносились в наши годы закалывания волос. Я написала иероглифы нушу у нее на ладони. Постель залита лунным светом…

«Что я написала? — спросила я. — Назови мне иероглифы».

«Я не знаю, — прошептала она, — не могу сказать…»

Я прочла весь стих и увидела, как слезы потекли из уголков ее глаз, сбежали по вискам и затерялись у нее в волосах.

Во время нашего последнего разговора она спросила: «Ты можешь сделать для меня одну вещь?»

«Все, что хочешь», — ответила я, действительно намереваясь выполнить ее просьбу.

«Стань моим детям тетей».

Я пообещала, что стану.

Ничто не помогало облегчить страдания Снежного Цветка. В последние ее часы я прочитала ей вслух наш договор, напомнив о том, как мы пошли в Храм Гупо и купили красную бумагу, сели и составили текст. Я перечитала ей вслух письма, которые мы посылали друг другу. Я перечитала ей радостные отрывки из записей на нашем веере. Я напевала ей старые мелодии из нашего детства. Я говорила ей о том, как сильно люблю ее, и сказала, что, надеюсь, она будет ждать меня в загробном мире. Я говорила ей о дороге на край неба, не желая отпускать даже к облакам.

Лицо Снежного Цветка из смертельно бледного стало желтым. Следы жизненных забот совсем исчезли с него. Названые сестры, Весенняя Луна, Мадам Ван и я слушали, как она дышит: вдох, выдох, потом ничего. Проходили мучительные мгновения, затем вдох, выдох, и снова ничего. Все это время моя ладонь лежала на щеке Снежного Цветка, чтобы она знала, что ее лаотун будет с ней до ее последних вдоха и выдоха, после которых — действительно ничего.

Многое из происходящего напоминало мне назидательную историю, которую рассказывала нам Тетя, о девушке, у которой было три брата. Теперь я понимала, что мы слушали эти песни и истории не только для того, чтобы научиться себя вести. Мы проживали в течение своей жизни разнообразные вариации этих историй.

Снежный Цветок перенесли в главную комнату. Я обмыла ее тело и одела на нее ее вечные одежды — все они были рваные и выцветшие, но с узорами, которые я помнила с детства. Старшая из названых сестер прибрала ей волосы. Средняя напудрила ей лицо и подкрасила губы. Младшая украсила ее волосы цветами. Тело Снежного Цветка положили в гроб. Небольшой оркестр играл траурную музыку, пока мы сидели рядом с ее гробом в главной комнате. У старшей из названых сестер хватило денег, чтобы купить ладан и сжечь его. У средней хватило денег, чтобы купить бумагу и сжечь ее. У младшей не было денег ни на ладан, ни на бумагу, но она очень хорошо плакала.

Через три дня мясник, его сын и мужья названых сестер с сыновьями понесли гроб к могиле. Он шли очень быстро, как будто летели над землей. Я взяла почти все записи нушу Снежного Цветка, включая большую часть того, что я писала ей, и сожгла их, чтобы наши слова остались с ней в загробном мире.

Мы вернулись в дом мясника. Весенняя Луна приготовила чай, а мы с тремя назваными сестрами поднялись наверх, чтобы уничтожить все следы смерти.

Именно от них я узнала о своем величайшем позоре. Они сказали мне, что Снежный Цветок не была их названой сестрой. Я не поверила этому. Они, тем не менее, попытались убедить меня.

«Но веер! — вскричала я в полном отчаянии. — Она написала, что присоединилась к вам!»

«Нет, — поправила меня Лотос. — Она написала, что больше не хочет беспокоить вас своими несчастьями и что здесь у нее есть подруги, которые утешат ее».

Они спросили, не могут ли они сами посмотреть на веер. Я узнала, что Снежный Цветок выучила их читать нушу. Они столпились вокруг веера, будто стая кур, произнося вслух и указывая друг другу на те знаки, которым их выучила Снежный Цветок. Но когда они подошли к последней записи, то приняли серьезный вид.

«Посмотрите, — сказала Лотос, указывая на иероглифы. — Здесь ничего не написано о том, что она стала нашей названой сестрой».

Я схватила веер и отнесла его в уголок, где могла посмотреть на него без помех. «У меня чересчур много бед, — писала Снежный Цветок. — Я не могу быть такой, какой ты хочешь. Ты больше не услышишь моих жалоб. Три названые сестры пообещали любить меня такой, какая я есть…»

«Вы видите, Госпожа Лу? — спросила меня Лотос из противоположного утла комнаты. — Мы были нужны Снежному Цветку, чтобы выслушивать ее. В обмен она научила нас тайному языку. Она была нашей учительницей, и мы уважали и любили ее за это. Но она не любила нас, она любила вас. Она хотела, чтобы эта любовь возвращалась к ней, не отягощенная вашей жалостью или нетерпением».

То, что я была легкомысленной, поверхностной, упрямой и эгоистичной, не могло извинить серьезность и глупость моего проступка. Я совершила величайшую ошибку для женщины, хорошо знающей нушу: я не приняла во внимание структуру текста, контекст и оттенки значений. Хуже того, моя уверенность в собственной значимости заставила меня забыть то, что я узнала в первый же день встречи со Снежным Цветком. Она всегда была более утонченной и искусной в своих посланиях, чем я — вторая дочь простого крестьянина. Целых восемь лет Снежный Цветок страдала от моей слепоты и невежества. Всю оставшуюся жизнь, которая длилась почти столько же, сколько прожила Снежный Цветок, я испытывала угрызения совести по этому поводу.

Но названые сестры еще не все сказали мне.

«Она старалась угодить вам всеми способами, — проговорила Лотос, — поэтому и занималась постельными делами вскоре после родов».

«Это неправда!»

«Каждый раз, когда она теряла ребенка, вы жалели ее не больше, чем ее муж или свекровь, — продолжала Ива. — Вы всегда говорили, что ее достоинство состоит в рождении сыновей, и она верила вам. Вы говорили ей, чтобы она попыталась снова, и она слушалась».

«Такие вещи полагается говорить, — ответила я. — Так мы, женщины, утешаем…»

«Вы думаете, эти слова могли ее утешить, когда она потеряла ребенка?»

«Вас там не было. Вы не слышали…»