Вечный Жид - Станислав Гагарин

Начальник-дьявол зацокал на выкрашенных бронзой копытах к соседней двери, открыл ее и знаком пригласил гостей.

Здесь стояли мягкие кресла, перед каждым — телевизионный экран. В углу высился холодильник, у стены — сервант с красивой посудой.

— Комната отдыха, — хрюкнул черт-тюремщик. — Ловим здесь кайф помалу… И специалистов-психологов пускаем… Общественность преисподней опять же. Депутаты адского парламента заглядывают, из комитета по соблюдению дьявольских прав и общесатанинских ценностей. Боремся за соблюдение гласности и плюрализма, а как же!

Сочинителю почудилась в хриплом голосе беса некая ирония, он внимательно посмотрел на него, но шеф штрафного изолятора выглядел и сам по себе как злая пародия на человека, ирония в его словах была бы уже перебором.

— Не успел вас предупредить, — вступил с поясняющим словом Агасфер. — Мы находимся в тюрьме для бесов, нарушивших законы преисподней. Но к зэкам-дьяволам подсаживают иногда и обычных грешников с Земли. В порядке особого наказания…

— И кто же здесь сидит? — спросил писатель.

— Сейчас увидите. Включайте, начальник…

— Как вам удобнее? — спросил тюремщик. — Дать изображение на экран или стену убрать? В смысле з а п р о з р а ч н и т ь…

— Давайте стену, — вежливо распорядился Фарст Кибел, и соседняя камера будто сама вошла вдруг туда, где расположились они в удобных креслах.

Камера была классически российской. Метров сорока или помене площадью, в одной половине высился десяток двухярусных коек-вагонок, а вторую половину занимал длинный узкий деревянный стол с двумя скамейками по обе стороны.

Ни умывальников, ни унитазов сочинитель не заметил, и только у входной двери узрел парашу с двумя ручками. Он догадался о назначении посудины, когда один из дьяволов-зэков вылез из-за стола, за которым черти играли в карты, подошел к параше и с видимым удовольствием з а б у р о в и л туда струю.

— Опять играют, — печально вздохнул ш и з о и д н ы й начальник. — Отбираем, отбираем карты — все без толку.

— Снова система запретов, — укоризненно проговорил Агасфер. — Не справиться вам с пенитенциарными, то бишь исправительными делами, черт вас возьми!

— Берет, берет нас эмвэдэшный черт! — зажалился тюремщик. — Такие грозные приказы рассылает… А фули толку? И в карты играют, и  ч и ф и р я т, и этим самым, словом, нехорошим делом, вовсе не дьявольским, занимаются. Впрочем, сами увидите…

В камере играли в карты.

За столом сидели черти.

Другие валялись на койках, изнывая от безделья, в дальнем углу между койками трое чертей рассказывали друг другу смачные анекдоты. Раскаты дьявольского хохота перебивали шумный галдеж за карточным столом.

Держа карты веером в руке, приподнялся на лавке наиболее гнусного вида дьявол.

— А где мой друг Тольша, однако? — сибирским говором вопросил он и с деланным упреком глянул влево и вправо на чертей, бывших в явно меньшем с ним ранге.

— П а х а н это, — пояснил начальник тюрьмы. — Совсем гадкий черт, рецедивист, давно готов в нейтринную переплавку. Однако сохранили пока… Авось, исправится.

— Под нарами Тольша, Богу молится, — под общий хохот ответил п а х а н у некто одноглазый, с красной тряпкой на лице — тьфу! — на морде, стало быть.

— Не поминай всуе, — с притворной суровостью сказал п а х а н  и дал ответчику такую затрещину, что тот слетел с лавки к великому удовольствию веселящихся сокамерников.

Тем временем, из-под койки выволокли единственного человека, сидевшего в камере для зэков-чертей.

Станислав Гагарин с трудом узнал его, бывшего работника коммерческого отдела, рекоменданта Геннадия Ивановича Дурандина, последний служил с предателем с десяток лет и не сумел распознать в нем алчной, ничтожной душонки.

Воспаленные вечным страхом и униженным состоянием глаза, провалившиеся и заросшие седой щетиной щеки, взлохмаченные волосы, гнусное подобие щегольских, ухоженных некогда усиков, жалкое рубище на покрытом синяками теле, босые, в ссадинах ноги и затравленный, постоянно ждущий пинка дьявольским копытом взгляд.

Неприглядный был видок у хмыря-пришмандовки.

«Видел бы его Дурандин сейчас, — злорадно подумал председатель, — вряд ли стал орать, как тогда, в ноябре 1991 года: «Я за него ручаюсь, как за самого себя! Мой друг — сверх порядочный и благородный человек!». Потом этот б л а г о р о д н ы й именно Геннадия Ивановича и вышвырнул вон из «Отечества». Ну да ладно…»

Тем временем, в камере явно готовилось очередное представление.

— Говорят, ты молился, Тольша? — невинным голосом спросил п а х а н.

Обреченный не знал, что ответить, только на всякий случай, дрожа от ожидаемой каверзы, робко кивнул.

— Но ведь ты некрещеный! — громовым голосом заорал п а х а н под бурное ликование сокамерников-зэков. — Сейчас мы печальный факт в твоем бытии исправим! Пусть и на том свете, но поможем тебе присягнуть!

Ликование чертей достигло апогея.

— Тащите его к параше! — распорядился п а х а н. — И окунайте, окунайте в тюремную купель!

Станислав Гагарин отвернулся.

— Не потому, что жалко, — мысленно пояснил Агасферу, — Он заслужил это… Попросту неэстетичная картина, вроде как из нынешних спектаклей авангардной волны…

— Согласен с вами, — вслух ответил Фарст Кибел и осведомился у  ш и з о и д а: разрешается ли зэкам разыгрывать подобные мизансцены…

— В общем и целом мы обязаны, конечно, пресекать, — пояснил начальник ШИЗО. — Но в практической жизни… Нет, мы не мешаем им веселиться. Знаете ли, черти, забавляясь, пар выпускают. Вот и с этим парнем тоже. Когда доведут его вовсе — в лазарет заберем, подкормим, подлечим. А потом — снова в камеру. Ведь срока у него нет. Он здесь н а в е ч н о. Дьяволы-зэки меняются, а этот грешник останется в камере навсегда.

Окунутого в парашу бывшего соотечественника кое-как обтерли его же рубищем и поставили перед п а х а н о м, который погрузился в раздумье, прикидывая, чем бы еще позабавить камеру.

— Давненько мы не б а л о в а л и с ь, черти, — жутко оскалил плотоядные желтые клыки дьявол-зэк, старший камеры, п а х а н, одним словом. — Делайте этого жопника, сейчас мы его о п у с т и м!

Радостно гогоча, с отвратительными ужимками подталкивая друг друга, черти-заключенные, обитатели штрафного изолятора для служителей геены, сорвали с жалкой ш е с т е р к и остатки той мерзкой рвани, которая служила ему одеждой.

Дьяволам раздеваться не пришлось. Адовы з э к и штанов не носили.

…С тягостным чувством — картина явилась вдруг вовсе неприглядной — Станислав Гагарин покинул комнату отдыха ШИЗО.

— Прошу вас в женский корпус, — любезно предложил Вечный Жид, сочувственно глядя на изменившегося в лице бледного председателя.

— Там вы сможете увидеть развлечения для вашей бывшей любимицы Ирины Савельевой, предметный у р о к для Красниковой, испытания, назначенные Балихиной. Про Калинину мы тоже не забыли. Есть з а н я т и я  и для предателей поменьше. Я собрал изящную, коллекцию из тех, кто платил вам злом за добро. Всех носителей зла в вашей жизни собрал. Даже анадырский Стрекозов попался! Помните его, надеюсь?

— Я  в с е х помню, — мрачно ответил Станислав Гагарин. — Но экскурсией вашей сыт по горло. И мне наплевать, какую роль вы отвели в аду той же Савельевой. Да простит ее Бог…

— А вы? — тихо спросил Агасфер, внимательно глядя писателю в глаза.

Председатель Товарищества выдержал его вовсе не человеческий, проникающий в душевные глубины взгляд.

— Никогда не делал никому зла, — твердо сказал Станислав Гагарин. — Но и прощения причинившие мне зло н и к о г д а не дождутся!

— Н-да, — хмыкнул Вечный Жид. — Толстовцем вас не назовешь… Но человек вы все-таки добрый… Честно говоря, я думал вы захотите посмотреть, как маются, страдают остальные… Тут ведь и те, кто еще п р и ч и н и т вам зло. Мы их авансом покарали… Но хорошо, пусть будет по-вашему. Возвращаемся на Землю!

IV

За окном лестничной площадки была новогодняя ночь, тусклая лампочка едва освещала их лица, и огонек сигареты красной точкой мерцал в полумраке.

Огонь добрался лишь до середины табачной палочки, и Станислав Гагарин заметил это.

— Недолго же мы отлучались, — сказал он. — И сигареты выкурить не успел…

— Сигарету вы курили в нашем измерении, — пояснил Вечный Жид, — а побывали мы с вами в ином… Понравилось?

— Как сказать, — пожал плечами сочинитель. — Теперь знаю, что их на том свете накажут, и знаю, к а к накажут, но радости от этого никакой… Ведь все равно не забуду вреда, какой они причинили Делу. А если не забуду, то н и к о г д а  и не прощу. От того и грустно.