Осьмушка - Валера Дрифтвуд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Липка сам уложил мёртвого, устроил в земляной колыбели, вылез, сел на траву, отдышался. Запел сипло, и многие подхватили. Пенни сперва и сама не поняла, как стала подвывать мотив – слов-то она не знала, но это, пожалуй, положило отсчёт не слишком приметным чудесам. Под конец живая протяжная песня сделалась не так чтобы весёлой, а всё же завершающие петли на слух уже мало походили на первые. Да и Липкин голос переменился. Будто змея старую кожу сбросила и обновилась совсем не в змею, а например в птицу. Глупое сравнение, но другого межняку не подобрать.
* * *
Ещё чудо: при переходе Шала идёт себе да идёт, словно с крутой горы падает вперёд и каждым шагом сам себя ловит. Да и насчёт еды Шалу больше никому не приходится уговаривать. Замечает это не одна Пенни. Марр даже вслух радуется, что Шале, видать, по вкусу пришлась добрая стряпня.
Шала на это улыбается одним углом рта. Отвечает ровно, с раздумьем:
– Так ведь прежде в крепком здоровье мне жить было страшнее, чем от потощения умирать.
Даже не хочется в это вникать, но Пенни видит, какие лица делаются у иных костлявых от Шалиных слов, как Рэмс Коваль сжимает губы, как Ёна передёргивается. Штырь-старшак, впрочем, только кивает. Припоминает коротко несколько случаев, когда какому-нибудь орку в злом плену или от другой подобной беды приходилось тоже стощать мал-мало не до костей, а потом постепенно выправиться до прежней жильной силы. И ещё припоминает: молодым это удавалось легче, чем старым. Тис велит своим мелким близнятам и Руби на пути ушами не хлопать, а высматривать и брать метёлочки дикого злака – пушистые, зеленовато-лиловые. По-правски название у злака жуткое: «кровавая каша», хотя с виду это совсем невинное растеньице.
Резак даже не особенно удивляется, когда высматривать «кровавую кашу» принимаются не одни только маляшки. Она и сама срывает на ходу несколько растрёпанных колосков.
Вечером Скабс заливает «кашу» почти остывшей водой, мнёт метёлки ложкой, а потом накрывает сиротскую миску другой такой же посудиной. Наутро Шала пьёт получившийся настой, почти не морщась, и даже пробует жевать размокшие колоски, сплёвывая жмых.
– «Кровавая каша» после трудных родов хорошо помогает, и после многих ран, – поясняет Скабс. – Может, и Шале впрок пойдёт. Старшак умно придумал.
В следующие дни перехода Пенни тихо радуется каждому встреченному зеленовато-лиловому колоску. И горячо надеется, что «каша» действительно помогает медленному, незаметному для глаз, но всё-таки чуду.
* * *
На Пенелопин взгляд, новая стоянка происходит в странном месте.
Клан, почти не задержавшись, минует остатки очень старого сельца – там и сям видать обомшелые камни разрушившихся фундаментов, заросли кипрея-поджарника, несколько давно одичалых яблонь, непролазные колючие малинники. Уже и не разберёшь, люди ли там когда-то жили, или например, те же дварфы.
Останавливаются же они дальше. Одна из речек, питающая оставшееся позади Великое озеро, ещё не совсем уничтожила бывшую мельничную запруду, а лиственный частый лес изрядно отступает в этом месте от бережка, будто кто-то нарочно расчистил поляну от молодой поросли.
Как-то между делом, будто само собой, решается, как теперь разместить четверых прибытков. Хильда предлагает на первое время уступить свой и Марров дом, а уж они двои пока в Жабьем доме поживут, но никто не решается воспользоваться такой неслыханной щедростью. Булаты, взяв одно из полотнищ от прежнего шалаша, делят свою палатку, и даже старшаки, кажется, что-то такое там у себя городят.
Пенни-Резак спрашивает себя, легко ли ей было бы поделиться собственным не слишком-то просторным жильём. И приходит к выводу, что совершающееся сейчас в клане Штырь-Ковалей – тоже из числа чудес. Перебрав разные свои мысли, Пенелопа решает, что неловко будет снова отгораживаться занавеской, раз уж и обитателям Зелёного дома наверняка придётся немного потесниться. Может, брезентовое полотно теперь куда больше пригодится кому-нибудь другому.
* * *
Тумак, сорвавший от крика голос в день Чииной гибели и будто с тех пор отвыкший разговаривать, при возведении Зелёного дома работает плечо в плечо с Миркой. И когда этот труд окончен, Тумак подходит к Чабхе Булату и произносит тихо, с большим передыхом между словами:
– Мне давно Харра говорил… они с Хашем – из Бело-жильных.
– Дети Медной Орлицы с Беложильными и дрались, и роднились, – Чаб улыбается счастливо. – Нутром давно знаю, что со мной у Хаша общая кровь. Беложильные были славный клан.
– Славный клан, – повторяет Тумак.
– А ты-то чьим родился?
Тумак сглатывает, поводит глазами.
– Шершней…
– Ну так ты Шершень, а я – Крапива, – окликает Мирка. – Не родня. Зато кусачие!
Тумак фыркает, улыбается. Будто хочет вспомнить, как нужно смеяться.
* * *
Так Липка пристраивается в Жабьем доме, Тумак – в Зелёном, Хаш идёт жить к Булатам, а Шалу старшаки зовут пожить пока у себя, если, конечно, шкодный выводок не слишком бесить будет. Глядя на Коваля, Пенни готова поспорить, что конопатый от этого не в большом восторге, хотя досады особой и не показывает. И ей отчего-то приятно это знать.
Нынешний праздник о начале новой стоянки удаётся не слишком буйным, а и скучным никак нельзя его назвать. Магда Ларссон, отчего-то волнуясь, рассказывает по-правски довольно запутанную историю о разлучённых в чужедальнем краю ррхи-близнецах, каждый из которых считает другого убитым. Изредка Магда подглядывает в свою синюю толстую тетрадку. В истории получается изрядно драк, мухлежа, любовей жгучих и разнообразной нелепой путаницы. Слова всё заковыристые, но в целом понять можно. Нэннэчи ведёт рассказ нараспев, даже будто на разные голоса, и почти не сбивается, несмотря на то что орки то ахают от какого-нибудь неожиданного поворота, то принимаются ржать – тогда нэннэчи Магда делает паузу и сама радуется, со всеми вместе[2].
Пенелопе приходит на мысль, что история ей знакома. Ну, точно. Под конец потерянные ррхи встретились в самый необходимый момент и крепко ошарашили окружающих, так как похожие были, будто две уклейки – все их путали. А потом отчаянные ррхи ещё и застаршачили в соседних кланах, потому что оба были не промах и снюхались с тамошними спесивыми вожаками, хотя без хорошей хрыковой понюшки, наверное, так сразу и не разберёшь, кто же там по кому сох.
Многие Штырь-Ковали, в том числе и кое-кто из четверых прибытков, аж верещат от восторга, что так ловко всё вышло. Магда Ларссон сияет совсем как августовская
