Осьмушка - Валера Дрифтвуд

Режут и убирают в сторонку зелёный дёрн, вынимают комья пронзённой корешками земли, и кто-то позаботился принести пару коротких острых лопат, которые кажутся Пенелопе больше похожими на оружие, чем на простые мирные инструменты.

Межняк думает, что мёртвому Чии следовало бы лежать рядом с останками нежити, под берёзкой, у камня. Она помалкивает.

Бывшие Последними работают яростно, не вполмаха, насколько хватает жил.

Ничего уже нельзя исправить или отменить, но прямо сейчас есть вещи, которые должны быть сделаны, и это важно. И когда кто-нибудь из них начинает исходить криком, рядом полно рук, чтобы обнять. А когда кто-нибудь из них говорит – вокруг достаточно ушей, чтобы слушать.

Слушать способна и Пенни-Резак.

От иных слов, которые она может понять, вариант «порубить на куски и бросить» начинает казаться очень уместным, а по другим выходит, что даже костра высотой под самое небо было бы недостаточно. Поэтому Пенни молча таскает землю. И один раз, оказавшись ближе всех, подставляет плечо под Липкины сопли и держит его в охапку, раз это ему так нужно.

Штырь с такой работой управился бы в сто раз лучше.

Но Штыря ведь не хватит сразу на всех.

* * *

Как Чия впервой тоже яму рыл.

Рыл одержимо, ободрав руки так, что жутко было смотреть, дрался с каменистой неуступчивой землёй, потому что сжечь погибший клан Сарычева Крыла, как было бы достойно, орчата. Последние всё равно бы не смогли, и Чия рыл. Втроём еле оттащили, потому что ведь нужно было скорее уходить, а за полночи они с Липкой так и не выбили колыбельку, чтобы положить хотя бы только нэннэ, да и то, Чии десять лет, Липке-то вовсе пять, Липка совсем срубился.

* * *

Как Шалины деревянные бусины – у мёртвых из волос сняты и снизаны вместе – рассыпаются градом, потому что Чия сказал: не будет у Последних памяти, раз от неё теперь так больно! Шала спорит, но Чия сильнее, над орчатами старшак. Рванул шнурок – полетели крашеные кругляки, поскакали оземь. Шала падает и лежит. И тогда грозный Чия сам едва не плачет, ищет и собирает разбежавшиеся бусины, и все Последние помогают. Потому что ведь они теперь – единый клан. Друг за дружку держаться надо накрепко, и вовсе не обижать.

* * *

Как умирали в первую зиму, самую страшную и голодную. И если бы не Чия и Щитник, умевшие уже кое-как охотиться, то точно перемёрли бы все, а не только пятеро самых младших, кроме Хаша. Старшак через раз им отдавал свою долю мяса, но кто прокормится одной-то малой долей на пятерых? Хаша ещё Харра подкармливал, были они с Харрой двухродные ррхи.

Как вываривали наголо обглоданные звериные кости в пустой воде, и тому рады были. Вываривали столько раз, пока кости вовсе не становились ноздреватые, губчатые, и костяной завар не переставал давать хоть какой-то сытости – вода и вода.

И как однажды Чия понюхал первый по-настоящему тёплый ветер, и засмеялся: одолеем зиму, будем жить, Последние! И как он запел звонко и высоко, но после первых же слов слезами накрепко перехватило дыхание. И так потом всякий раз с ним бывало, когда пробовал спеть. Потом уже бросил и пробовать.

* * *

Как убивали редких встреченных людей.

Да может и не были все они врагами. Может, ни один.

Но Чия верил, что были.

Опять же, если тёплая куртка, или крепкие башмаки, или какая-нибудь еда, или ножик, пускай даже дрянский, такой, который через полгода изломается – у человека есть, а у Последних нету, то разве можно такого человека не убить?!

* * *

Как уходили всё дальше на полночь, где выжить едва можно.

Да и то – не всем.

* * *

Как полез было Чия за птичьими яйцами, да подвела, обломилась сухая ветка… с тех пор и охромел.

* * *

Как Липку затягивало под тёмный речной лёд, но Чия не позволил, насмерть держал, орал во всё горло, сам провалился, но держал. Подлетки-Последние услыхали, вытащили. Липке – как с гуся вода, а Чия тогда застудился крепко. Долго болел, а потом сделался вроде как наполовину порченный – не шло к нему больше время-возле-правды.

* * *

Как после того – не сразу, а помалу – будто забыл старшак, что Липка-то вот он, живой.

Смотрел мимо, почти не видел.

* * *

Как росли и взрослели те, кто держался в живых.

Как лютел Чия.

Как бил.

И как хранил каждого от гибели…

* * *

Как однажды старшак сказал: каждый, кто клыки переменит – должен будет в детях продолжиться; тогда клан будет жить, тогда будем не Последние.

И потом сказал ещё так: всего себя даю вам. Дам и детей.

* * *

Как, было, Харра с Тумаком снюхались.

Ещё подлетками были обе-двои, баловались, кусались.

Ой, зло их побил хромой старшак.

Харра в ту осень сгинул: утонул…

* * *

(Да не, да не, Чия ведь не силком ломал. ведь это долг, чтобы живыми клан продолжился. ведь пока подлетка, то нельзя. И на Липку не смотрел даже. это ведь не то чтобы совсем…)

* * *

Как Крот помирал. Злую смерть принял. Срок ещё не подошёл, а маляшка мёртвенькая. Не знали, что делать. Не спасли.

* * *

Как Шалы-то первые дня по два, по три жили…

* * *

Как по ранёшенькой весне родилась такая, покрепче, жила аж полмесяца…

* * *

А Тумак вот вроде и не порченный, а вроде и неплодный. Вообще ничего, за весь-то год…

* * *

Тумак, ни слова не проронивший за всё это страшное утро, выпускает из рук лопату и кричит, срывая голос. Мирка и Коваль еле держат Тумака вдвоём. Крик падает в распахнутую чёрную яму, как комья живой червивой земли.

Пенни-Резак подбирает лопату с края.

Ничего уже не отменить и не исправить.

Но хотя бы можно продолжать копать.

Потому что прямо сейчас во всём этом кошмаре -

Яма – это взаправду.

Рытьё – это наяву.

Можно

Каждый день происходят чудеса.

Не такие яркие и мгновенные, как в «цыркви», которую Липка себе выдумал – чудеса маленькие, частенько блёклые с виду и иногда жутковатые. Пенелопа их подмечает.

Чию Сарычева Крыла закопали, уложив между двух облыселых шкур с бывшей ухоронки. Пошептавшись между собой, ужене-последние оставили на нём и обувку,