Осьмушка - Валера Дрифтвуд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И это даже справедливо, а справедливость не бывает «плохой»…
Она бывает ужасной.
Мрачные это проводы.
– Да что ж это, – говорит Ёна беспомощно, тихо, будто бы самому себе.
– Будешь ли жив через год, Чия-старшак? – окликает Штырь. – Скольких своих сбережёшь?..
У хромого зрачки делаются узкие-узкие. Будто не на Штыря глядит, а на яркое Солнце.
– Где ты был, когда мы умирали?.. Когда Хаш принёс весть, что в твоём богатом клане людьё живёт наравне с вольными, я его сам едва не убил… не верил. Где раньше ты был, щедрый старшак? Слушал своих ведьм? В земле копался? Не-орку лёжку грел – плодил ему вымесков?..
И Чия идёт прочь, поправив на плече лямку своего мешка – в который, как некстати встряло Резаку на ум, – аккурат и убрано вяленое мясцо.
Последние шагают с ним, будто крепко побитые.
– Спасибо, пожалста, здрасти, до свидания, – скороговоркой произносит Рэмс Коваль, даже не выматерившись. – И кто только меня орочьей подстилкой не звал, но чтобы так приложить…
Как тупо, ох, как тупо. Неужели Тис ничего не сделает, чтобы…
Последние не успевают пройти и полусотни шагов. Шала отстаёт. Оглядывается раз, другой – и останавливается. Полощутся под ветром Шалины тряпки – точь-в-точь как на Дрызгином Опудале.
Хромой оборачивается.
Шала напрягает голос, чтобы хорошо было слыхать и Последним, и всем, кто в ранний час собрался их проводить.
– Я теперь решаю не умирать.
– Славно, – говорит Чия. – А стоишь-то чего? Идём.
Неужели есть в Шале, почти неживом уже, такая сила, чтобы упереться против этого роскошного голоса, который сам по себе – и власть, и песня? Полшажка на неверных худых ногах. Сухой травой колыхнувшись – стоит!
– Иди без меня, старшак. Я теперь жить решаю.
– Шала, – хромой разворачивается, идёт сам навстречу, медленно, как будто не хочет пугать. – Ненаши смотрят.
– Пусть во все глаза смотрят. При Штырь-Ковалях ничего не сделаешь. И вы, орки… – Шала почти кричит пересохшим горлом, – попередохнуть решили? Как Крот, Харра, Щитник, Волчок… все…
Чия подходит вплотную. Не бьёт – несколько мгновений держит ладонь, замершую в замахе – и берёт Шалу за лицо: затыкает рот. Ноздри у Чии белые, хромой зажмуривается, как от сильной боли.
Открывает глаза. Отпускает руку – кладёт ладонь Шале на плечо.
– Я обнимаю тебя, когда ты плачешь, – говорит, почти улыбаясь.
– Я плачу, когда ты обнимаешь, – отзывается Шала. – И кто не плакал?
Тут – почти рядом с Пенни – Тис произносит ещё не известное ей орчье слово, сплошь состоящее из самых колючих согласных, и сам Тисов голос сейчас невозможно узнать. Тис идёт к Последним, точно у него внутри соскочила какая-то пружина.
– Штырь-Ковали живут, – выдыхает Шала. – Народятся у них ещё маляшечки, а я их качать стану, когда нэннэ умаются. Вымесок, не вымесок. Мне теперь без разницы. А Последние только дохнут!
Магранх-Череп, задев Коваля, следует за Тисом. Конопатый, будто очнувшись, тоже идёт.
– Ты сильней многих, – говорит Чия. – Будут тебе ещё правские дети. Ну? Пойдём.
Дурманный, бессмысленный миг.
Нелепый стык, склейка, где один бредовый сон сменяется другим, и ничего нельзя с этим сделать, и проснуться почему-то не выходит.
Штырь уже близко, но ещё не…
Звук. Тяжёлый влажный хруст, вовсе и не громкий, а до смерти теперь не вытрясешь из ушей.
* * *
Вот теперь подымается шум, неразбериха, разноголосый вой.
Пенелопе ничего толком не видно из-за чужих и нечужих спин, а потом, кажется, Ёна тянет её за руку в обход плотно сбившихся вокруг Шалы и хромого. Не хочется смотреть на то, что там случилось. Не хочется, но нужно.
Разве это наяву?
Разве это взаправду?
Чия Последний лежит на земле, неловко подогнув ноги. Правая ладонь – на груди, поверх пустых ножен. А под горлом, чуть выше ключиц, торчит какая-то глупая штука, и Шала держит эту штуку обеими руками. Так крепко держит, что Штырю не сразу удаётся разжать Шалины пальцы. Из-под страшно тощих рук Шалы ползёт густой и яркий заряный цвет.
Рукоятка Чииного хорунша.
Вот что там торчит.
Чия теперь такой же мёртвый, как протянувшийся по траве облезлый пёсий хвост.
Разве это наяву?
Разве взаправду?
* * *
Разноголосый вой, выворачивающий нутро, отчаянный, длится тысячу вечностей подряд, но помалу стихает – а утренний ранний свет не успел ещё сделаться дневным.
Липка, скорчившийся на земле возле Чииных ног, обнимающий мёртвого за колени, поднимает мокрое лицо. Спрашивает, заикаясь, не придётся ли теперь кому-нибудь убить Шалу, за старшака.
– Нет, – выговаривает Тис всё тем же чужим голосом. – Нет. За защиту не казнят.
– Х-хорошо, – говорит Липка. – Чия был мне ррхи. До того, как мы стали П-последними. Убивать Шалу пришлось бы, наверное, мне, а я н-не хочууу…
Отдышавшись, Липка спрашивает снова.
– Значит, Шала теперь над нами старшачит?
Шала судорожно вдыхает, будто набирает воздуху для крика. Но отвечает негромко, в полной вере своим словам:
– Штырь теперь нам старшак. Значит, Коваль тоже.
Поднимает руки в подсыхающих пятнах крови – распускает из тугой кички лёгкие волосы.
Штырь и Рэмс встречаются взглядами. Едва заметно кивают друг другу, и может быть, это сто́ит любых принятых клятв.
– Шевелись, костлявые! – Штырь встаёт сам и помогает подняться Шале, – Нам теперь многое сделать нужно.
* * *
Да, сделать нужно многое, и многое решить.
«Так. Сегодня, значит, нам со стоянки не сниматься», – сначала Пенелопе стыдновато за эту вроде как неуместную мысль, но потом делается всё равно – ну пришло на ум и пришло, и чего из-за этого ворошиться.
Сперва Тис говорит, что можно устроить для Чии дровяную постель, дождаться тёмного вечера и тогда запалить дымное пламя, и это будет честное погребение взрослого боевого орка. Шала мотает головой: нет, так будет не по всей правде, а если по всей, то наравне со святым последним пламенем Чию пришлось бы порубить на куски и бросить в стороне от кочевых троп, а то и другое разом сделать никак нельзя.
Ни у кого из бывших Последними не находится духу и желания спорить.
Тогда Коваль, чуть не через слово вставляя протяжное «ээээ», предлагает выкопать хорошую земляную колыбель, как хоронят совсем юных, кто не успел принять от жизни сполна радостей, и ясной любви, и вольных настоящих побед.
– Никакой живой враг не убил бы Чию Последнего, – говорит Шала. – Враг бы не смог… Не Чию Последнего похороним, а Чию из клана Сарычева Крыла. Мы все были дети, и он спасал кого только сумел спасти. Это его ты назвал горхатовым сердцем, старшак.
– Моего