Злые куклы - Елена Юрская

— Сейчас об этом уже не пишут.

— Закажем все по высшему разряду, — обнадежил Глебова Дамир. — Обязательно. Так ты понял меня, рулетка?

Никто и никогда ТАК с Глебовым не разговаривал. Даже Дамир. Ничтожный «мясник», босяк — и тот всегда знал свое место, потому что боялся. Времена поменялись? Нет, это некоторым только кажется. Только кажется. Глебов никогда не позволял себе унижаться. И этот страх, и мысль о том, что «все» не пройдет Дамиру даром.

— Ты «Лолиту» Набокова, конечно, не читал? — спросил Глебов, глядя как бы сквозь Дамира. Как бы сквозь, но как бы и на него. — Не читал? А напрасно… И что такое страсть, ты, наверное, не знаешь? И что такое жизнь — тоже… И что такое дети…

— Не читал. Но и ты — не сексопатолог. Тем более, что в детях мы с тобой почти сравнялись… А? Внучка — не дочка…

— Не пыли, я нашел Лялечку. С ней все будет нормально, — тихо и твердо сказал Глебов.

— Угу, ровно до того момента, пока ты не начнешь бузить. Не читал я «Лолиту», а вот кино смотрел! Веришь, очень занимательно. Только я тебе по опыту скажу: малолетка — худшая статья. Так-то вот…

Глебов встал, медленно задвинул стул, сделал несколько шагов вдоль стены и отвернулся к окну. Что-то в этом разговоре не клеилось. Причем не клеилось у Дамира. Ведь пришел он не для того, чтобы сидеть сейчас и нервно улыбаться. Они знали друг друга хорошо и давно. Но все преступления, совершенные Дамиром, сейчас уже не считались. Наоборот, что-то героическое было в его бандитском прошлом. Если не считать, конечно, одной маленькой детали. Одной-единственной, но важной для них обоих. Дамиру тогда очень хотелось выйти по амнистии. А для этого нужно было совсем немного. Немного желания, немного возможностей, немного дури в башке… А впрочем, мелочь. Пару лишних слов узнику совести и столько же — его шефу из ведомства, где работал Глебов. На языке, который был знаком Дамиру с детства, этот поступок имел название «стукачество». На том языке, каким оперировал Глебов, это называлось так же… Вообще, Виктор Федорович всегда брезговал людьми, которые сопливились за идею до крови. Они обычно быстро и безвозвратно «становились на путь исправления», не щадя своих бывших друзей, товарищей, не щадя вообще никого. Но Дамир не был узником совести, ему просто очень хотелось выйти. На свободу. Теперь все их отношения с Глебовым строились на взаимном доверии. Даже где-то на взаимном уважении. Но только у Глебова была бумажка с доносом, который тогда собственноручно написал Дамир, а у Дамира — отца города и большого друга детей — ее не было. Глебов привык к тому, что Дамир это учитывает. Почему вдруг сегодня он себе позволяет…

— Боишься? — тихо спросил Дамир. — Не бойся, я в спину не стреляю… Сказал же, скромный сердечный приступ. И — ничего больше. Сядь, Глебов, сядь. Нам надо наконец расстаться. Надоел ты мне…

— И ты мне тоже… Родственник…

Тогда, пятнадцать лет назад, Глебов решил, что все они — виновные так или иначе в смерти его дочери — теперь всегда будут жить на медленном огне. На том медленном огне, который он сам, Виктор Федорович, будет поддерживать сильной и жесткой рукой. Тогда он даже не предполагал, насколько большой и разнообразной станет его семья. И что с каждым годом ею руководить будет все труднее. А потом станет невозможно… И проще будет ее — эту семью — уничтожить. В один момент.

— Не хочешь — не надо. — Дамир сказал это равнодушно и спокойно. Помолчал, наверное, пожевал своими полными губами и продолжил, выкладывая на стол небольшую папку с бумагами. — Смотри, что у нас получается… Ты делаешь девкам предложение… Устраиваешь что-то вроде «русской рулетки» и типа ждешь. На самом деле ты… А вот что ты задумал на самом деле — это уже вопрос. И давай просчитаем, какой тебе ответ выгоднее и какой ты по старости своей и немощности предпочтешь. Чтобы выйти из зала суда целым и невредимым. — Дамир усмехнулся. — Я же не зверь. Я все понимаю… Все… Только одного не понимаю: ну на хрен это тебе было сейчас? Ты еще пару лет никак не мог подождать? А? Я бы Наталью успел увезти. А Катеньку…

— А я не успел, — сказал Глебов, разглядывая парад автомобилей, который выстроился на площадке у мэрии. Хорошее зрение, профессиональная память. Он знал наизусть все номера, всех хозяев авто и при небольшом напряжении мог даже сообщить точно, на какие деньги служащие и обслуживающие мэрию лица позволяли себе такую роскошь. Но — рыба сгнила с головы. Теперь разлагался хвостик, и вряд ли сведения Глебова могут понадобиться где-то, кроме пиаровской службы создания народных героев. И — антигероев. Автомобили, поезда, самолеты… Все это вызывало у него страшную тоску. Он мог увезти Лялечку, но почему-то отдал ее Кириллу. Или нет — он почему-то не поспешил… Потому что тем летом, тем пыльным жарким колхозным летом она была весела, отчаянна и готова ко всему.

— Папа, я совершила ошибку. И ее надо исправить…

— Какую ошибку? Как исправить? Куда? В какой стройотряд может ехать молодая мать? Ты думаешь чем-то, кроме… — Он задохнулся от гнева. Не то чтобы внучка так уж волновала его… Но это было неслыханно, немыслимо. — Ты его сторожить, что ли, собралась? Так не убережешь. Не-ви-дан-но. Это невиданно…

— Нет, не сторожить. — Глебов заметил, что глаза дочери не блестят. А тихо мерцают. Тихо и болезненно. — Не сторожить. Но мне важно доказать им всем, папа, всем, обязательно всем — всей этой дурацкой плебейской компании, — что не он, а я… Что я сама… Понимаешь, показать им. Ты понимаешь меня?

— Ты завела себе любовника? Тоже со свинофермы? Из очередного мусорника? Одного дворника в семье мало? Ляля, прошу тебя. Давай просто тихо уедем. Пожалуйста. — Если бы колени Глебова гнулись, он встал бы на них и пополз… Но это новое настроение дочери и дурацкая затея что-то продемонстрировать, кому-то что-то доказать разгневали его. Мать Лялечки не была идеалом женщины и человека, но он о таком и подумать не смел, помыслить не мог. Спустя минуту он задышал немного полегче. Он быстро прикинул в уме, что вторым браком сейчас никого не удивишь, а стройотряд — это даже к лучшему. Это — к хорошей характеристике в будущем. Пригодится… — Давай тихо уедем? — осторожно, чтобы не вспылить и не броситься душить эту маленькую падшую женщину, попросил Глебов.

— Нет, только громко. И я рада, что ты меня не осуждаешь. — Она легко встала, прошлась по комнате и обняла его за шею. — Я так намучалась, а теперь — пусть помучаются они, ты согласен?

Он был согласен. Почему бы и нет? На всякий случай он договорился со всеми билетными кассами. Если бы дело не пошло, то он увез бы Лялечку на юг, к морю, а потом быстро согласился бы на перевод в другой город. И оттуда — из Сочи — сразу в новую жизнь. Долой дворников! Он был согласен. Оставалось только уладить вопрос с внучкой. Проще всего было нанять няню. Потому что одна бабушка была неблагонадежной, а другая — в скором времени могла перестать быть бабушкой… Но та, которая могла перестать, неожиданно засопротивлялась:

— Нет, Виктор Федорович. Нет и еще раз нет. Я не могу отдать Ларису в чужие руки. Вы столько сделали для меня лично, я ни в чем не нуждаюсь, поэтому я могу и не работать некоторое время. Отгулы накопились, отпуск. Так почему бы нам с Ларисой не провести время на природе? Заодно и за детьми нашими пригляжу, подкормлю их там домашним… И согласитесь, при мне они будут вести себя куда скромнее. — Поджатые губы, блузка, застегнутая под самым носом. Интересно, сколько ей лет? Они, должно быть, ровесники? Значит, молодая старушка? Старушка, всю жизнь прожившая без признаков возраста?

Глебов развеселился, потому что предложение Марьи Павловны ему понравилось. Во-первых, оно ничего уже не могло изменить, а во-вторых, пусть действительно приглядит там за ними, в колхозе…

— Снимайте дом. Я завезу продукты по списку. Отдельно для маленькой, отдельно для вас. Ну а с этими поделитесь своим, — легко согласился он. — Но дом чтобы самый приличный. Чтобы не дуло… И всякое такое.

— Лето, — сухо, но игриво улыбнулась Марья Павловна. — Лето же… Только детям вы скажите сами. Потому что они считают, что я и так их слишком опекаю. Или пусть будет сюрприз? — Она снова улыбнулась, тоже игриво, но уже как-то виновато, заискивающе. Впрочем, так Глебову улыбались все. Он привык не обращать на это внимания. А на Марью Павловну смотрел лишь потому, что скоро, очень скоро он должен будет ее забыть. И это тоже веселило и радовало.

— Ляля, свекровь туда поедет с Ларисой. Не против? — настороженно спросил он, перезванивая дочери тотчас же.

— Это не главное. Главное, чтобы, поехали ВСЕ. ВСЕ они…

— Так пусть?

— Пусть, — спокойно согласилась она. — Обязательно надо, чтобы поехала Жанна. Папа, это можно организовать? Ну, чтобы партия ей что-нибудь сказала или комсомол поручил? А то она не разделяет общего восторга…