Там, где цветет полынь - Ольга Птицева

потеплел на одну сотую градуса. – А потом я узнала, что он исчез. И никто не мог его найти. По закону должно пройти больше пяти лет, чтобы человека признали умершим. Но в этот раз все затянулось. И вот буквально в том месяце был суд…

– А тебе это зачем? – Известие о пропаже и смерти незнакомого мужчины, пусть и связанного с ней кровным родством, мало задело Улю. Поведение матери казалось ей куда более интересным.

– Я была его женой. Он отец моего ребенка…

– Как-то ты сказала мне, что я больше не твоя дочь, – мстительно протянула Уля. – А про первого мужа ты лет сто уже не вспоминала. Так почему?

– Какая же ты стала…

– Умная? Взрослая? Подозрительная? Это тебе спасибо, ма. Мне пришлось выживать здесь, когда ты меня выгнала, хорошо еще, что в яму не столкнула, как бракованный экземпляр.

– Зачем ты это все говоришь? – Пальцы, стискивавшие оплетку руля, побелели. – Хочешь вызвать у меня жалость? Ты была совершеннолетней, а после… – Она запнулась. – …случившегося мы не смогли бы жить под одной крышей.

– Да-да, я помню. – Уля дернула плечом. – Но мне совсем не сдалась твоя жалость, мам. Мне вообще от тебя ничего не надо. А вот если ты терпишь мое присутствие и еще не укатила в свой счастливый мир на роскошной машине, значит, тебе от меня что-то нужно. Так что?

Она проговаривала слова – хлесткие, исходящие желчью, – наслаждаясь каждым звуком. Три года тоски по дому в одно мгновение обратились в холодную ярость, в тяжелую воду, что выплескивалась за край. К черту вину! К черту скорбь! К черту мать, прогнавшую свою дочь в холод, голод и нищету. Будь это следствием шока и потери, как успокаивала себя Уля все это время, мама бы давно утешилась и поспешила отыскать ее, привести домой, да хотя бы узнать, не сдохла ли Уля в соседней канаве. И вот мама рядом. Мама, которой что-то нужно, и это единственная причина ее визита. А значит – к черту!

– Он что-то оставил нам, да? Что-то большое и ценное? – спросила Уля.

Мама скосила на нее идеально накрашенные глаза, но тут же отвела взгляд.

– Ага… Но без меня ты не можешь с этим разобраться, да? Тебе нужно мое согласие?

– Он завещал нам засранную хрущевку на юго-западе, – выплюнула мама, скривившись. – Жить там невозможно. Грязь, влажность, ужасный район.

– Что, даже хуже, чем здесь?

– Долг по коммунальным платежам, какой-то притон в соседней квартире. – Мама проигнорировала вопрос, продолжая сверлить глазами темноту за лобовым стеклом. – Привести ее в нормальный вид практически невозможно, а главное – бессмысленно. Я чудом нашла риелтора, готового выкупить эту дрянь по приемлемой цене.

– И хочешь поделиться со мной вырученными деньгами? – Уля глумливо подалась вперед, собираясь ее обнять, и та шарахнулась в сторону, сделав вид, что поправляет ремень безопасности.

Внутри что-то болезненно охнуло, но Уля только развалилась в кресле.

– Завтра в десять утра тебе нужно быть вот здесь. По адресу квартиры. Держи. – Мама протянула ей аккуратную желтую бумажку, на таких она всегда писала записочки и клеила их на холодильник – хоть что-то в этом мире оставалось неизменным. – Не забудь паспорт, остальные документы мы с риелтором уже подготовили.

Холеный палец вдавил кнопку разблокировки двери. Раздался щелчок.

– Не опаздывай.

– Погоди-погоди! – Уля хлопнула себя по коленям, с болезненным удовольствием отмечая, как взгляд матери мазнул по ее коротким ногтям и обветренной на холоде коже. – Давай сразу обговорим, что мне с этого будет.

Мама замерла на одно мгновение, которого хватило, чтобы заметить ее хищно раздувшиеся ноздри и складку между бровями – она собиралась врать. Уля хорошо изучила ее за годы совместного житья. Возможно, лучше, чем мама могла себе представить.

– Я думаю, что тебе отойдет тридцать процентов от вырученных денег минус затраты на услуги риелтора, конечно, – ровным голосом проговорила она.

Уля помолчала, улыбаясь своему отражению в стекле.

– Фигушки, ма. Ты не зря платила за мое образование: я прекрасно помню, что квартиру наследуют в равных частях и дети, и супруги почившего. Но вы развелись, иначе как бы ты вышла за Алексея – кстати, как он там? – Секунда молчания, и еще один смешок. – Если бы не было завещания, тебе бы вообще ничего не досталось. Но оно есть, и мы там указаны вместе. Выходит, квартиру надо делить поровну. Откуда же тридцать процентов?

Она больше не казалась себе грязной, несчастной и жалкой. Нет, она была куда сильнее матери. Теперь уж точно.

– Хорошо. – Ровный голос оставался таким же ровным, только напряженные пальцы принялись стучать по рулю. – Будет тебе пятьдесят. – И все-таки сорвалась на едкий, почти змеиный выпад: – Довольна теперь?

– Нет. – Уля улыбнулась еще шире. – Мне нужно шестьдесят процентов с продажи квартиры моего бедного, потерянного на просторах страны папочки. И все издержки общения с риелтором ты берешь на себя.

– Это еще почему?

– Потому что мы сидим в твоей дорогой машине около дома, где я живу в нищенской съемной коммуналке, – отчеканила Уля. – Потому что без меня ты ничего не сделаешь с хрущевкой на юго-западе, сама же сказала: чудо, что нашелся покупатель. Но то на целую – а на половину найдется, ма? Неужели сорок процентов хуже, чем ничего?

Ульяна почти слышала хруст стиснутых зубов, но на лице матери ничего не дрогнуло – она умела держать удар.

– Завтра. В десять утра. Не забудь паспорт.

– Вот и здорово! – Уля потянулась к дверце. – К себе не приглашаю, сама понимаешь. – Она вдруг резко обернулась и почти дотронулась до окаменевшего лица матери обветренными губами. – Я возьму такси завтра, так что встречай меня во дворе с разменом для водителя.

Они были совсем близко. Уля чувствовала гладкость кожи, видела мельчайшие морщинки, комочек туши на реснице, чуяла сладковатое тепло материнского тела. И то, как напряглось это тело с явственными отвращением и яростью, она тоже почувствовала.

– Ну, до завтра, – прошептала Уля и выскользнула в холодную тьму.

Как только дверца захлопнулась, машина, отчаянно газуя, рванула из двора. А Уля осталась стоять у лавочки, с трудом переводя дух. Сердце клокотало, пульс частил в висках, дышать было нестерпимо больно. Только оседая на мокрые доски скамейки, Уля поняла, что так заканчивается действие таблетки, истратившей свои возможности на борьбу в машине.

Уля не запомнила, как тащилась вверх по лестнице. Ноги казались пудовыми, голову вело в сторону, желчь на языке выворачивала пустой желудок, но нужно было идти. И Уля шла, считая про себя ступеньки. Дверь была неподъемно тяжелой, а тишина в коридоре – вязкой. Самое жуткое