Австро-Венгрия: судьба империи - Ярослав Шимов

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

МЕХМЕД-БЕГ КАПЕТАНОВИЧ,

интеллектуал

Мехмед-бег Капетанович Любушак (1835–1902) родился в семье богатых землевладельцев на юго-западе Боснии. Получил исламское образование, говорил на нескольких восточных и европейских языках. В 1860-е годы совершил две продолжительные поездки по Западной Европе. Еще до габсбургской аннексии Боснии, будучи чиновником османской администрации, установил дружеские отношения с австро-венгерским консулом в Сараеве. Капетанович приветствовал власть Габсбургов в Боснии, о чем писал в том числе и на страницах ведущей венской газеты Neue Freie Presse. В 1879 году первым отдал своего сына Ризу в только что основанное в Сараеве немецкоязычное военное училище. В 1885 году пожалован титулом барона. В 1888 году издал под своей редакцией сборник народных боснийских сказаний и песен “Национальное достояние”, высоко оцененный в славянском мире; в переводе Капетановича вышел также обширный сборник персидских, турецких и арабских пословиц и поговорок “Восточное достояние”. Собирал народные предания и сказки, писал рассказы для детей. В публицистических статьях – прежде всего в газете Bošnjak – Капетанович отстаивал тезис о возможности сохранения боснийской идентичности в австро-венгерской государственной системе и ведущей роли в этом процессе исламской аристократии. Любопытно, что в то же время Капетанович не считал боснийских мусульман европейским народом. Дважды занимал пост градоначальника Сараева. Из общественной жизни удалился в 1898 году после парализовавшего его инсульта.

Некоторые историки считают, что оккупация спасла боснийских мусульман от исчезновения, ведь из независимых Сербии и Черногории они были к концу XIX столетия выдавлены. Это правда: ключом к завоеванию территорий для Габсбургов была лояльность, а не изгнание завоеванных ими народов. А. Дж. П. Тэйлор, кстати, указывает на занятный парадокс: и Австро-Венгрия имела основания быть благодарной Боснии и Герцеговине. Оккупация балканской территории, считает Тэйлор, смирила международные страсти, дала Габсбургам дополнительный повод для мобилизации ресурсов и тем самым продлила существование империи “еще на одно поколение”.

Императора-короля пожилые боснийцы, не забывшие услышанных в детстве рассказов дедушек и бабушек, по старой привычке еще иногда называют на южнославянский манер “Цар Франьо”. В лавках Башчаршии можно купить гипсовый бюстик Франца Иосифа, зато не сыскать фигурок маршала Тито, вот кто в цене у иностранцев! На бытовом уровне исторический процесс можно интерпретировать и так: восточный дух мастерового города оказался здесь сильнее северо-западного цивилизационного порыва. Как и столетия назад, основательность и чинность сараевских ремесленников уравновешивается расторопностью и суетливостью торговцев. Главные посетители лавок и магазинов теперь – иностранные туристы. Они охотно разбирают новые сараевские сувениры: брелоки и авторучки из автоматных патронов, разукрашенные чеканкой цветочные вазочки из орудийных гильз. Продавцы с обидой замечают: мало кто интересуется подлинным искусством, изящными кувшинами-ибриками с пухлыми талиями и узкими горлышками; никому не нужны кривые турецкие сабли ханджары, не говоря уж о медных казанах для перегонки водки-ракии; пылятся на полках терлуки, нарядные женские тапочки с вышивкой серебряной нитью. Достоинство профессионалов, конечно, рождает склонность к преувеличениям. Но не похоже, чтобы прошли времена, воспетые модным ныне загребско-сараевским писателем Миленко Ерговичем. Герой одного его рассказа, лавочник из Башчаршии, однажды в первый день весны закрыл свою мастерскую и повесил на дверь вывеску “Не работаю из-за солнца”. Ну кому, скажите, взбредет в голову с удовольствием трудиться в первый теплый день весны, спрашивает Ергович?

Шарль Диль поэтически написал об этих краях: “Здесь оттоманское море разбилось о славянский берег”. Тут изнемогла и габсбургская колониальная волна. Сараево застряло между Востоком и Западом, куда не вытолкнули его ни католический император, ни православный король, ни безбожный коммунист. Сараево остается вторым после Стамбула по численности жителей мусульманским городом Европы. По улицам этой столицы ислама фланируют парни с широкими славянскими лицами, Ибрагимы и Ахмеды. Они ухаживают за скромными смуглянками, которым по олимпийской моде восьмидесятых даны все больше западные, слегка опереточные для русского уха имена: Сабина, Сильвия, Сильвана. Романтическая жизнь молодежи кипит вдоль оси неширокого центрального проспекта, одной оконечности которого уже вернули историческое название – Ферхадие, а у другой оконечности исторического названия еще не отобрали – маршала Тито. Добродошли (добро пожаловать) в Сараево!

Через десять лет после гибели расколотой выстрелами Гаврило Принципа Австро-Венгрии, в совсем других исторических обстоятельствах, художник Альфонс Муха создал цикл из двадцати огромных исторических полотен под названием “Славянская эпопея”. На одной из этих картин, “Апофеоз истории славянства”, в общей толпе мифологических персонажей нашлось место и добродушному усатому боснийцу в бордовой феске. Что же касается аллегорий процветающей провинции Босния и Герцеговина, то современные австрийцы, на земле которых власть Габсбургов удержалась не четыре десятилетия, а более шести веков, впервые увидели отреставрированные и почти полностью сохранившиеся полотна Мухи только весной 2009 года – на выставке в бывшем габсбургском дворце Бельведер.

6

Гибель империи

Солдат мировой войны, умирающий там, на дне окопа, услышь меня издали. Не позволяй на прощанье развешивать над собою парикмахерских вывесок, целующихся голубков, картинок. Не закатывай вслед за ними глаз, не вторь их обмирающему ханжескому шепоту “родина!” – ведь ты, умирающий солдат, знаешь, что родина – это не вамп-истеричка из романа ужасов, а земля, дом, небо, вода, забор, цыпленок, старик крестьянин, городская улица и что родина – это ты сам, умирающий солдат, и никто другой, что это твоя жизнь, которой ты рисковал не из-за ностальгических грез и не из-за “вспряньмадьяра”[66], а лишь из-за смертельной угрозы над нею – солдат мировой войны, милая моя родина, бедная, бедная моя родина…

Es ist nichts, – прошептал умирающий, — nichts[67]… Кровь хлынула изо рта на синий генеральский мундир. Франц Фердинанд издал последний хрип и скончался. Рядом завалилась на бок супруга эрцгерцога София, герцогиня фон Гогенберг. В нескольких метрах от автомобиля наследника престола полицейские и прохожие заламывали руки убийце. 28 июня 1914 года стало последним днем исторического XIX века – столетия в истории не всегда совпадают со столетиями в календаре. Старый мир умер вместе с эрцгерцогом и его супругой. Но в момент сараевского убийства об этом никто не догадывался – мало ли знатных особ пало в тогдашней Европе от рук террористов?

Поначалу преступление в Сараеве не вызвало ажиотажа не только в Европе, но даже в Австро-Венгрии. “Господина из Конопиште”, замкнутого и вспыльчивого человека с неприветливым характером, любили и ценили немногие – разве что члены его семьи (в том числе племянник Карл, ставший после сараевской трагедии наследником престола) да ближайшие друзья и сподвижники. В Вене, как озадаченно отмечал один наблюдатель, жизнь текла своим чередом: “В парке Пратер играет музыка, люди веселятся и пьют вино”. Реакция престарелого императора на гибель наследника оказалась загадочной. Франц Иосиф пожалел детей убитой четы, оставшихся сиротами, а затем произнес странную фразу: “Высшей силе было угодно восстановить порядок, который я не смог удержать”. Имел ли в виду император морганатический брак эрцгерцога, нарушивший правила наследования в габсбургском доме? Или непростую натуру эрцгерцога и его взгляды, часто противоречившие воззрениям самого Франца Иосифа? Или же просто в душе старика, пережившего не одну семейную трагедию, всколыхнулся фатализм?

Похороны наследника престола и его супруги в замке Арштеттен прошли скромно, даже без присутствия иностранных дипломатов.

Несмотря на обманчивое спокойствие, те, кто разбирался в переплетении политических проблем тогдашней Европы, понимали: гибель Франца Фердинанда повлечет за собой самые неприятные последствия. Одним из таких людей был советник императорского и королевского Министерства иностранных дел Франц фон Мачеко. За четыре дня до кончины эрцгерцога Мачеко завершил составление аналитической записки, работу над которой ему поручил глава дипломатического ведомства граф Леопольд фон Берхтольд. Особое внимание в документе уделялось ситуации на Балканах. Мачеко не скрывал обеспокоенности: “Общий результат развития событий, с точки зрения как Австро-Венгрии, так и Тройственного союза, ни в коем случае не может быть назван благоприятным”. Причину такого положения Мачеко (и с ним было согласно руководство дунайской монархии) видел в агрессивности Антанты, прежде всего России и ее балканского клиента – Сербии, а также в отсутствии у Германии и Австро-Венгрии четкой стратегии действий на юго-востоке Европы.