Агата Кристи. Английская тайна - Лора Томпсон

Кристи нашли квартиру в доме под названием «Скотсвуд» — типичном для Саннингдейла эклектичном сооружении в псевдотюдоровском стиле, с портиками и полудеревянными конструкциями. Скрытый за деревьями дом стоял в конце короткой аллеи, в глубине одной из тщательно ухоженных улиц. По вечерам, с освещенными разнокалиберными окнами, он производил причудливое впечатление. Но квартира стоила всего чуть-чуть дороже, чем Эдисон-меншн, и это решило дело. Агата принялась декорировать свой новый дом. С обычным для нее творческим энтузиазмом дизайнера по интерьеру она развешивала занавески с разными цветочными узорами: тюльпаны — в столовую, лютики и ромашки — в комнату Розалинды, синие колокольчики — в главную спальню («выбор оказался неудачным» — они выглядели «серыми и безжизненными», потому что в комнату почти не заглядывало солнце). Как маленькая девочка, в утешение себе она написала «Балладу о лесном колокольчике».

Делая все, чтобы Арчи было хорошо, она чувствовала себя счастливой. Ее снова довольный жизнью муж был тем единственным человеком, с которым она хотела быть. «С момента возвращения из кругосветного путешествия мы прошли через столько невзгод, что казалось чудом вступить в этот безмятежный период». Все было на своих местах: ее собака, ее дочь, ее работа, ее мужчина. Даже Клара, которой исполнилось семьдесят; была с нею, поскольку делила свое время между Эшфилдом и домами дочерей. Приезжая к Агате, она жила в том же «Скотсвуде», в другой квартире на том же верхнем этаже. «Выходя в сад рано утром с Обри, следовавшим за ней по пятам, Селия чувствовала, что жизнь стала почти идеальной. Не было больше грязи, пыли и тумана. Это был Дом…»

Первой книгой, которую Агата написала для «Коллинз», была книга, навсегда изменившая ее репутацию; весь 1925 год прокручивая в голове идею нового романа, она, безусловно, уже знала, что ее ждет победа. «Убийство Роджера Экройда» — высочайший образец детективного жанра. В основе романа лежит самый изящный из всех возможных приемов — рассказчик в конце концов оказывается убийцей. Этот прием не просто сюжетная функция, он ставит всю концепцию детективной литературы на каркас и создает на нем новую, ослепительно великолепную форму. Идея не была совершенно нова — Агата пробовала играть с ней и прежде, когда частично сделала рассказчиком сэра Юстаса Педлера в «Человеке в коричневом костюме». Это даже не была полностью ее собственная идея, поскольку предложили ей ее одновременно и Джеймс Уоттс («А почему бы не сделать убийцей Ватсона?»), и — в гораздо более определенной форме, что важно, — лорд Луи Маунтбаттен, который не просто подсказал прием, но и точно объяснил, как его использовать.[175] Агата очень редко принимала советы относительно будущих сюжетов — хотя на протяжении своей писательской карьеры получала массу предложений, — но здесь поняла: вот идея, заслуживающая того, чтобы ее «присвоить». И только Агата могла воплотить ее в такой полноте. Только она обладала необходимым самоконтролем, готовностью и умением полностью самоустраниться в эпизодах, написанных «от автора», и позволить сюжету заиграть во всей своей чистоте.

«Художник — всего лишь линза, сквозь которую мы видим природу, и чем чище, чем прозрачнее эта линза, тем более совершенна картина, которую мы сквозь нее наблюдаем…» Так писал Агате Иден Филпотс еще в 1909 году. Форма, в которой Агата воплотила его совет, была, вероятно, не совсем такой, какой он от нее ожидал, поскольку видел в Агате будущую романистку в духе Флобера. Но она действительно использовала флоберовские принципы в своих детективных повествованиях. В «Роджере Экройде» она впервые обнаружила органичное для нее качество полупрозрачности письма, способность контролировать каждую фразу и при этом сохранять свободное дыхание речи. Агата ничего не навязывает и ни единым своим атомом не вклинивается между текстом и читателем. Ее слово передает точно и только то, что требуется, хотя это вовсе не означает, будто за ним не стоит ничего, кроме того, что есть на странице. Ее слово владеет тайной простоты. Оно — проводник сюжета, тоже обычно исключительно простого. А вот ее сюжеты — проводники авторского представления о персонажах, которые как раз весьма сложны.

Надо признать, что в «Роджере Экройде» персонаж еще не так важен, как это будет на пике ее творчества, в том, что написано в 1935–1950 гг. К тому времени она до конца поймет, как объединить персонаж с сюжетом и заставить сюжет безукоризненно служить выявлению сути персонажа. Например, такой роман, как «Пять поросят» — один из ее лучших, — это загадка, которая разрешается через постижение сложности человеческой натуры. Захватывающий процесс и захватывающая книга. Красота «Роджера Экройда» — иного свойства, она напоминает бриллиант, чья огранка совершенна и все грани которого сверкают. Каждая линия, каждый угол ведут к разгадке. Сюжет строится не линейно, не как история, имеющая начало, середину и конец, а как архитектурная конструкция такой формы, которая во всей своей многомерности открывается лишь в конце. Это сделано мастерски, изысканно. И хотя книга являет собой скорее остроумное математическое упражнение, нежели полнокровный роман, она тем не менее не лишена глубины. Характер рассказчика, доктора Шеппарда, смутен, поскольку он по определению молчальник. Однако его скрытность перерастает в ощущение неискренности человека, чей исключительный самоконтроль призван скрыть чувство вины и горя, ни за что не позволяя им выдать себя. «Я давно утратил качество, которым обладал, — эластичность», — говорит он. А его сестра, которая знает о нем больше, чем ему хотелось бы, говорит Пуаро, что ее брат «жидкий как вода. Ты слабый, Джеймс… А при твоем дурном воспитании одному Богу известно, в какую беду ты мог теперь попасть». Это «ключики», они же — «правды». В конце книги Шеппард кончает самоубийством, чтобы избавить сестру от страданий. Его последние слова, когда он неожиданно переходит от высокого к низкому, суровы и при этом непритворны:

«Не то чтобы я чувствовал свою ответственность за смерть миссис Феррарс. Ее кончина была следствием ее собственных деяний. И мне не жалко ее.

Мне и себя не жалко.

Что ж, пусть будет веронал.

Но я хотел бы, чтобы Эркюль Пуаро никогда не отходил от дел и приехал бы сюда, чтобы выращивать кабачки».

Как Агата превратилась из любительницы, «пробующей и то, и другое, как все», в создательницу такой удивительно искусной книги? Постепенно. Благодаря уму, интуиции, уверенности в себе, куражу. Благодаря тому, что полагалась на собственные суждения о том, что позволит ей достигнуть цели в работе. Благодаря тому, что голова ее не была загромождена заимствованными идеями, а воображение работало естественным образом и настолько свободно, что она могла позволить себе ради удовольствия упражнения по его ограничению. В сущности, она находила разнообразие в том, чтобы удерживать его в границах жанра. Хотя построение детективной истории работа нелегкая, в том, чтобы соблюдать дисциплину, была особая радость. Агата руководила своим мозгом как хорошо организованным институтом. Подобно Люси Айлсбарроу из романа «В 4.50 из Паддингтона», она начищала серебро, скоблила кухонный стол, готовила испанский омлет с овощами, оставшимися от обеда, и при этом жила в мире, где до всего можно докопаться, отыскать все мотивы, разгадать все двусмысленности. Где тайны подчинялись ей.