Нуреев: его жизнь - Диана Солвей
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
6 июня из Москвы поступило повторное распоряжение выслать Нуреева на родину. Сознавая его важность для успеха гастролей, Сергеев и Коркин проинформировали советское посольство, что поведение Нуреева заметно улучшилось. Продолжать гастроли без него невозможно, предупредил Сергеев посла, тоже купавшегося в лучах дебютного успеха Кировской труппы в Париже. Поверив им на слово, посол 8 июня уведомил Москву, что необходимость в отзыве Нуреева отпала.
На следующий день, 9 июня, Рудольф позвонил в Ленинград Тамаре. Не скрывая восторга, он рассказал ей о премии Нижинского. А потом признался, что с нетерпением ждет вылета из Парижа, где публика была «сборищем идиотов». Рудольфу уже хотелось танцевать в Лондоне – перед «настоящими знатоками» балета. Тамара в свою очередь рассказала ему, с каким нетерпением она ждала дебюта Королевского балета, который должен был состояться через неделю в Кировском. И Рудольф пожалел, что не сможет увидеть Марго Фонтейн и других английских звезд, о которых он читал в «Данс мэгэзин». Тамара обещала дать ему по возвращении полный отчет о гастролях англичан.
Успокоив Москву, Коркин с Сергеевым все же начали предпринимать дополнительные меры, чтобы удержать Нуреева под контролем. Теперь Сергеев повелел ему избегать и французских друзей; он напомнил Рудольфу, что «не личность красит коллектив, а, наоборот, коллектив дает силу и жизнь личности. Отбиться от стада – вернейший путь в никуда…». Словно в подтверждение его мнения, одна любопытная фраза в рекламных буклетах Кировского напоминала критикам о том, что Нуреев, хоть и был «прекрасным танцовщиком с блестящим будущим», но еще нуждался в дисциплине. Правда, что под этим подразумевалось на самом деле, никто не понимал.
14 июня, за два дня до вылета Кировской труппы в Лондон, Москва прислала третью директиву: откомандировать Нуреева домой. Пока Коркин и Сергеев пытались сыграть на успехе Рудольфа, Стрижевский и посольские агенты осуждали его поведение в своих ежедневных докладах в Москву[126]. Два лагеря действовали наперекор друг другу, но каждая сторона по-своему старалась заслужить благосклонность партийных чинуш дома. Если руководство Кировского радело о высоком имидже своей труппы в танцевальном мире за рубежом, то Стрижевский и резиденты посольства видели свою задачу в том, чтобы удержать советских артистов под контролем. Нуреев, как танцовщик, приводящий заграничную публику в восторг, мог прославить советский балет и принести «дивиденды» Сергееву и Коркину, но своим дерзким поведением он выставлял советские органы безопасности беспомощными и безрукими. Не думая о важности его участия в гастролях, Стрижевский и посольские забили тревогу и убедили Москву в подрыве мер безопасности.
После третьей директивы из столицы руководителям труппы не оставалось ничего другого, как подчиниться. Они и без того уже слишком рисковали. Большой театр всегда пользовался большей благосклонностью у советских чинуш, и они переживали, как бы отзыв Нуреева не подорвал репутацию Кировского в Москве. Но в следующий и заключительный вечер в Париже Рудольфу предстояло танцевать с Аллой Осипенко в «Лебедином озере». Поэтому решено было отправить его домой 16 июня – в день предполагаемого вылета труппы в Лондон. План по возвращению Нуреева держался в тайне до последнего момента – посадки в самолет. А доставить своего «клиента» обратно в Москву должен был Стрижевский.
«Смотрите, какой у нас замечательный успех!» – похвастался Рудольф Сергееву на следующий вечер после того, как они с Осипенко ушли со сцены под вопли и выкрики «браво». «Ничего удивительного, – ответил Сергеев пренебрежительно, к большому огорчению Осипенко. – Обычное дело, публика всегда себя так ведет».
Но критик «Ле Монд» Оливье Мерлен не усмотрел в их исполнении ничего обычного. Это «самая блестящая интерпретация “Лебединого озера”, которую я когда-либо видел», написал он, добавив, что имена Осипенко и Нуреева «уже встали в ряд с именами Карсавиной и Нижинского на небосводе сильфид». Но это было чуть позже.
А в тот вечер вышедших из Дворца спорта Нуреева и Осипенко (со Стрижевским на хвосте) поджидала группа поклонников, чтобы пригласить их на прощальный ужин. Рудольф и Алла обратились к Стрижевскому за разрешением.
«Исключено, – рявкнул тот в ответ. – Вам завтра лететь в Лондон. Сегодня никому не разрешается никуда выходить».
Поклонники принялись скандировать: «Отпустите с нами Осипенко и Нуреева! Отпустите их! Отпустите их!»
Взбодренная криками поклонников и хвалебными отзывами о ее мастерстве, Осипенко набралась храбрости и сыграла свой козырь: «Владимир Дмитриевич, это скандал, просто скандал», – заявила она.
Фанаты вошли в раж, и уже сложно было предугадать, что они способны учудить, если их кумиры получат команду вернуться в отель. Негативные отзывы в прессе в преддверии лондонского тура могли выйти Стрижевскому боком. Желая любой ценой избежать скандала, он уступил. Все равно Нурееву осталось веселиться недолго, утешил он себя.
«Ладно, идите, – буркнул Стрижевский и предупредил Осипенко: – Только помни, если он не вернется вовремя, отвечать будешь ты».
Едва зайдя в кафе с поклонниками, в числе которых были Клара и Пьер Лакотт[127], Алла и Рудольф, опьяненные головокружительным поворотом событий, решили позвонить в Ленинград. Алла направилась к телефону звонить матери, и тут Рудольф ее остановил: «Алла, попросите, пожалуйста, передать Александру Ивановичу [Пушкину], что наше выступление прошло блестяще». А когда Алла засомневалась, не стоит ли смягчить бравурный тон, Рудольф остался непреклонен: «Нет, так и скажите: блестяще». Нуреева переполняла гордость, поняла Алла, – ведь им не только доверили закрыть парижский сезон «Лебединым озером», но и предстояло танцевать в нем на первом показе в Лондоне.
Почти до трех часов утра никто и не думал уходить с их замечательной, веселой вечеринки. А между тем уже наступил день рождения Аллы, и Наташа Макарова наверняка еще дожидалась ее с бутылкой водки, прибереженной для этого случая.
