Нуреев: его жизнь - Диана Солвей

в пятилетнем возрасте переехала в Париж и там впоследствии обручилась с Винсентом Мальро, сыном Андре Мальро. Уже довольно искушенная в свои двадцать лет, эта «молодая, свободная, богатая девушка», как отзывалась о ней графиня Жаклин де Риб, Клара водила знакомство со многими художниками и танцовщиками.

Глядя на танец Рудольфа в тот вечер, она поразилась его «удивительной ауре». А при встрече с ним с изумлением обнаружила, насколько робким, наивным и при этом любознательным он был. Но первое, что бросилось ей в глаза, – это светлые волосы, светло-зеленые глаза и шрам на губе. «Меня в детстве укусила собака», – пояснил Рудольф, заметив ее взгляд, устремленный на шрам. «Очень красив», – подумала Клара. И в одежде он придерживался своего собственного стиля: белая рубашка, черный «французский» берет и узкий, темный советский костюм «странного покроя». В моде у мужчин тогда были брюки с защипами впереди, а Рудольф, заметила Клара, предпочитал брюки узкие, облегающие бедра.

Нурееву Клара понравилась сразу. Он быстро разговорился с ней, и с той встречи они стали проводить вместе почти все его свободное время. На своем ломаном английском Рудольф не уставал задавать Кларе вопросы и не оставлял без ответов ее расспросы – но только когда речь шла о танце; о своей личной жизни он с Кларой не откровенничал. Рассказал лишь, что родился в поезде и вырос в семье татар-мусульман, в Уфе. «Он был всецело одержим танцем, – рассказывала потом Клара. – Никто о нем ничего не знал, он был загадочным и интригующим». И, несмотря на всю чувственность и эротичность его танца, собственная сексуальность Рудольфа оставалась загадкой. По словам Клары, вне сцены «его сексуальность никак не проявлялась, он казался почти бесполым». По утверждению Пьера Лакотта, в ходивших тогда слухах о его близости с Нуреевым не было ни капли правды. «Мне даже в голову не приходило, что он гомосексуален, – усмехался Лакотт. – Он ничем этого не выдавал».

Сам Нуреев позднее признался: в свою первую поездку на Запад он был «поражен сексуальными нравами». Париж, словно опытная куртизанка, обнажался перед ним медленно и обольстительно, каждый вечер расширяя его понятие допустимого. Впервые Рудольф вкусил эротики, когда Клара и Пьер сводили его в «Крейзи хорс», знаменитый ночной клуб-кабаре на Елисейских Полях. «Он был шокирован, – рассказывала Клара. – Не мог поверить во всех этих обнаженных девиц. И все время смеялся».

В ресторанах Рудольфа изумлял богатый выбор блюд, как, впрочем, и то, насколько просто можно было заказать бифштекс. Даже так называемые «русские» рестораны не шли ни в какое сравнение с известными Рудольфу ресторанами в России. Однажды вечером Клара повела его в шикарный русский ресторан «У Доминика», расположенный близ Монпарнаса и пользовавшийся большой популярностью у русских эмигрантов. Лично ей посетители показались «изысканными, седовласыми». Когда они сели за столик, Клара предложила Рудольфу сделать заказ по-русски. Официанты были «из бывших», но Рудольф отказался с ними заговаривать. «Какой смысл мне переводить с английского на французский, если ты можешь объясниться с ними напрямую? – озадачилась Клара. – Просто скажи им, что ты хочешь». Рудольф разозлился, но ничего объяснять не стал, и Клара списала это на его своенравие. Лишь позднее она сообразила, что языки, на которых они говорили, различались. И «породистые» белоэмигранты сразу бы отреагировали на корявый «новый» русский, привезенный Рудольфом с собой из Уфы. «Мы никогда это не обсуждали, но, мне кажется, он понял, что те люди, хоть и работали официантами, оставались внутри аристократами. Его смутило то, что выговор у него был неправильный».

Вскоре после знакомства с Рудольфом Клара узнала ужасную новость: ее жених Винсент погиб в автомобильной катастрофе на юге Франции. Пытаясь справиться с горем, она каждый вечер проводила в балете, ища в нем утешения. В театре она познакомила Рудольфа со своим близким другом Раймундо де Ларреном – чилийским аристократом, недавно возглавившим труппу «Гран балле дю марки де Куэвас», раскрученную американским импресарио и чилийцем по происхождению, маркизом Жоржем де Куэвасом. Посмотрев его новую постановку «Спящей красавицы», артисты Кировского утвердились во мнении: западный балет во всех отношениях уступает советскому. Вывод Аллы Сизовой о том, что их танцовщики «были хуже наших любителей» (за исключением звезды труппы Сержа Головина), разделили все ее коллеги. Труппа де Куэваса показалась им диковинкой, «конфеткой» в красивой обертке. Она финансировалась из частного источника, подчинялась чужому капризу и прихоти, практиковала гламурные новшества и состояла из танцовщиков с разным уровнем подготовки – иными словами, была прямой противоположностью государственной, хранившей традиции и прославленной временем труппе Кировского.

Действительно, труппа де Куэваса была обязана своим существованием щедрости жены маркиза Маргарет – любимой внучки нефтяного миллиардера Джона Д. Рокфеллера, типичнейшего западного капиталиста. Сам маркиз был записным снобом. Вырос он в Чили, грезя о Париже Пруста. Оказавшись в 20-х годах XX века в городе своей мечты без гроша за душой, Жорж де Куэвас устроился в услужение к князю Феликсу Юсупову, убийце Распутина, владевшему тогда домом моды «Ирфе». Там-то Жорж и познакомился со своей будущей женой. Получив доступ к деньгам Рокфеллера, де Куэвас, не теряя даром времени, превратился в крупного импресарио. С 1947 года он начал финансировать труппу «Нуво балле де Монте-Карло», которой дал свое имя вместе с купленным титулом. Теперь уже маркиз, он разъезжал с ней по Европе и Америке, быстро прославившись в мире танца своими эпатажными номерами[118]. Роскошь, с которой он устроил в 1953 году костюмированный бал в Биаррице для рекламы своей балетной труппы, дала тему для пересудов на двух континентах и вынудила Ватикан раскритиковать экстравагантное мероприятие. Бал собрал сливки общества со всего мира: Эльза Максвелл явилась на него переодетой мужчиной, герцогиня Арджилл примерила на себя костюм ангела, Мерл Оберон танцевала в бриллиантовой тиаре, а сам маркиз заправлял балом в костюме, расшитом золотом, с убором из виноградных лоз и страусовых перьев на голове.

Маркиз умер незадолго до парижских гастролей Кировского, прожив достаточно долго, чтобы увидеть новую эффектную постановку своей труппы – «Спящую красавицу» с декорациями и костюмами, смоделированными по образцу костюмированных балов времен Людовика XIV. После смерти маркиза его жена, ненавидевшая балет, передала бразды управления труппой Раймундо де Ларрену, считавшемуся племянником маркиза. Правда, дочь маркиза яростно отрицала кровное родство между этими двумя мужчинами[119].

По уверениям хореографа Джона Тараса, бывшего танцовщика де Куэваса, а впоследствии балетмейстера «Нью-Йорк сити балле», маркиз и де Ларрен в свое время были любовниками. «Маркиз им увлекся, они стали близкими друзьями. И [Ларрен] начал разрабатывать декорации и костюмы для труппы. Он был очень талантливым дизайнером. Переспал с массой