Забытая слава - Александр Западов

Сумароков гордился своим дворянским званием, но считал, что, полученное им по праву рождения, оно является только задатком, оправдать который можно личными достоинствами и верной службой отечеству.

Заканчивали сатиру энергичные строки, как бы прямо обращенные к Щербатову и его сторонникам:

Без крылья хочешь ты летети к небесам.Достоин я, коль я сыскал почтенье сам,А если ни к какой я должности не годен, —Мой предок дворянин, а я не благороден.

Сумароков как умел дал свои ответы на вопросы, стоявшие в центре внимания депутатов Комиссии. Он был обижен на императрицу за недоверие к его политическому опыту и цензорские замашки, но почитал долгом поэта быть участником жизни гражданского общества и говорить от лица своего сословия. Недостатки его он знал хорошо и за дворянскую честь боролся в стихах и прозе.

В декабре 1768 года, как началась война с Турцией, Екатерина распустила Комиссию о сочинении проекта Нового уложения. В указе писалось, что с поправлением гражданских законов придется повременить — оборона государства от внешних врагов приключит делам Комиссии немалую остановку, но, как позволят обстоятельства, депутаты будут собраны снова.

Это было таким обещанием, которое государыня выполнять не думала. Она узнала меру общественного недовольства, слышала голоса, раздававшиеся в защиту крепостных крестьян, — и этого было достаточно. Лишних разговоров допускать не следовало, ни с глазу на глаз, ни, тем более, скопом.

Комиссия дальше не собиралась. Но темы, волновавшие депутатов, сделались достоянием русских журналов.

Глава XIII

В Москву! В Москву!

Уж на челе его забвения печать

Предбудущим векам что мог он передать?

Страшилась грация цинической свирели,

И персты грубые на лире костенели.

Пятьдесят лет. Полвека. А впору все начинать сызнова.

Позади — целая жизнь, три царствования, слава лучшего стихотворца, первого директора российского театра, драматического писателя и сатирика-журналиста. При четвертой государыне — не у дел. Хоть и награжден орденом святыя Анны, может носить под кафтаном через плечо красную с желтой каймой муаровую ленту, но знает, что не в чести. Сказала про него: «Сумароков без ума есть и будет…» Не нравится горячность его к истине, недовольна мнением о Наказе — Олсуфьев видел ответы на пункты его замечаний.

А теперь он — отставной бригадир, перечисленный в ранг действительного статского советника, муж оставившей его законной жены, любовник крепостной служанки своей и отец двухмесячной дочери. Надо хлопотать о разводе с Иоганной — иначе новый брак не заключить и Верины дети не получат дворянского звания, а будущий его сын ему не наследует. Из имущества, правда, этому сыну не много достанется, но имя отцово и свою посмертную славу Сумароков страстно желал передать в сыновние руки.

Итак, надобно вновь начинать карьер. Трудненько это на шестом десятке, хватит ли сил и терпения!

Сумароков чувствовал свой возраст — болеть стал, глазами худ, читает в очках — но духом был бодр. Он жаждал одного — вернуться в театр. Разлука со сценой угнетала.

Придворным театром командовал обер-гофмейстер Сиверс. Но, как слышно, императрица не была довольна его управлением. Новые пьесы ставились редко, актеров никто не учил, на спектаклях стоял крик вместо правильной декламации. Как тут не вспомнить Сумарокова? Давно ли уставлял он российский театр, да так, как самому Мольеру не стыдно было бы показать пьесы! Нет, и сейчас еще творец «Семиры» и «Хорева» может порадовать публику славной трагедией. Он сказал со сцены далеко не все, что мог, и сумеет не раз увлечь зрительный зал.

Сумароков был доволен порядком в доме, заведенным Верой, меньше пил и дни проводил в своем кабинете — писал. Солдат Аралин, состоявший при нем переписчиком — в уважение к поэту так постановила Военная коллегия, — не успевал перебелять рукописи. Экземпляры были нужны в кабинет императрицы, для типографии, для театра. Сумароков читал чисто переписанный текст, видел неточности слога, лишние слова и принимался исправлять и вычеркивать, стремясь к ясности. Измарав листы, снова звал Аралина, и тот безропотно садился писать. Он дорожил службой у Сумарокова — как-никак не в пример спокойней, чем в Ингерманландском полку, откуда получал он жалованье и провиант. Надеялся Аралин и на сержантский чин, о котором хлопотал для него господин бригадир.

— Вера! Вера! — кричал Сумароков, перечитывая принесенную Аралиным чистовую рукопись. — Иди сюда, послушай, что я сочинил!

Вера появлялась из дальнего покоя, где жила она с дочерью, чтобы плач ребенка не мешал Александру Петровичу работать.

— Я слушаю, — тихо молвила она, останавливаясь у двери.

— Садись, садись скорее! — возбужденно говорил Сумароков. — Да какая ты, без приказа никогда не сядешь! Эти стихи в новой моей трагедии «Вышеслав» произносит княжна Зенида. Она любит Вышеслава, а он дал слово выдать ее за Любочеста, да сам ее полюбил, но честь не позволяет ему нарушить обещание, понимаешь? Все они страдают, но долг свой прямо помнят. Тут об истинном государе у меня, о его свойствах, в напоминание царям настоящим и будущим:

Но имя царское меня не обольщает,Когда достоинства к себе не приобщает:И будет суетна ласкателей молва,Коль буду зреть сама, что я не такова.Когда достоинства царь делом не докажет,Нагия истины никто ему не скажет:Хоть будет он тиран, не устыдится льстецСказать ему, что он отечества отец.А я хотела быть царицею такою,Чтоб истину держать крепчайшею рукоюИ чтобы ясно всем явити, Станобой,Как жить на свете сем, пример сама собой…

— Александр Петрович! — сказала Вера. — Отпустите меня, я слышу — Настенька плачет.

— Погоди, — попросил Сумароков. — Я дальше почитаю.

— Настенька плачет, — умоляюще повторила Вера.

— Ну, иди, дура! — сердито сказал Сумароков и продолжал читать про себя, взмахивая рукой в такт стихам шестистопного ямба.

Комедии Вера слушала охотнее и много смеялась, когда Сумароков читал «Лихоимца». В фигуре жадного ростовщика она узнавала Аркадия Бутурлина. Так же как и Бутурлин, Кащей по скупости не давал своим дворовым людям дров и посылал их добывать топливо где сумеют — бить баржи на Москве-реке или воровать. В пьесе встретились знакомые Вере по жизни в московском доме ругательные выкрики Бутурлина:

«Клара. А наш Кащей называет падлостью слуг своих.

Пасквин. Разве подлостью?

Клара. Нет, падлостью, думая, что слово это от «падать» началось и что слуги его и всех господ люди самые презренные и что в них не такие души, как у господ, и всегда кричит: «Хамово колено! Злодеи мои! Враги мои!» Вот как он домочадцев своих называет.

Пасквин. Крестьяне или земледельцы степенью еще и нас ниже, однако не знаю, за что бы их называть подлыми, или, по его, падлыми людьми: я думаю, что земледелец почтеннее лихоимца».

Сочинения Сумарокова печатались за счет кабинета императрицы, но теперь они проходили предварительную цензуру. Их читали секретари, а иногда и сама Екатерина. Комедия «Лихоимец» вызвала замечания государыни, высказанные в вежливой, но решительной форме. Некоторые слова показались ей неблагопристойными, зазорными, упоминание о Комиссии Нового уложения — неуместным и соблазнительным. Сумароков не знал, что императрица, недовольная слишком свободными разговорами в Комиссии, велела убрать подальше печатные экземпляры Наказа и не давать его для чтения никому. Она опасалась, что либеральные фразы, проскочившие на страницы ее сочинения, внесут сумятицу в слабые головы неосторожных читателей.

Секретарь императрицы Григорий Васильевич Козицкий, давний знакомец Сумарокова, прислал ему полные фальшивой скромности «Примечания безграмотной на подчерченные места комедии «Лихоимец». Сумароков читал их, сравнивая с текстом пьесы, и восклицал, обращаясь к Вере:

— Смотри, что пишет: «Кажется и сие можно выставить, так как не у места сказанное…» Выставить, то есть вычеркнуть. И писать-то не умеет, а меня учит! По-твоему, не у места, а по-моему, в самый раз. Меня безбожником считает, а за что? В комедии сказано: «И лучше мне быть в закуте господином, нежели в соборной церкви туфлями вселенского патриарха». Государыня пишет: «Не лучше ли шутку другую вздумать, а о соборной церкви и вселенских патриархах на театре с презрением не упоминать». И слова: «Уж с вами до второго Христова не увижуся пришествия» — указала исключить. Каково это мне, Вера!