Забытая слава - Александр Западов

Черносошные крестьяне, или черные тяглые люди, были крестьянами государственными. Они сидели на «черной» земле, то есть принадлежавшей не частным владельцам, а казне, и свои участки передавали наследникам. Раньше черносошные люди могли продавать свои земли, но в 1765 году продажа была запрещена, и это вызвало брожение и недовольство среди крестьян.

По мере того как маршал читал, рос шепоток в Грановитой палате. Маршал несколько раз взглядывал строго на депутатские скамьи и ближе придвинул к себе жезл.

Граф Роман Воронцов поманил держателя дневной записки. Тот вышел из-за своего налоя, наклонился к графу, выслушал его и молча закивал головой. Григорий Орлов мигнул другому держателю и также был записан для выступления. Князь Михайло Щербатов шепотом заявил держателю дневной записки, что он желает возразить на Каргопольский наказ. Следом за ними список ораторов пополнили другие дворяне.

Каргопольский наказ был первым, который выслушали депутаты, и в Комиссии сразу пахнуло крестьянскими нуждами и трудами. Это не было голосом помещичьих крестьян — они депутатов не выбирали, за них ответствовали господа, — но и государственные крестьяне имели тысячу оснований жаловаться на свою тяжелую жизнь.

«Во всех волостях каргопольских, — писали крестьяне, — пашенная земля по большей части песчаная и гнильная, между болотами и мокрыми местами, по числу душ крайне недостаточна, отчего и хлеба засевается мало. В лето случаются холодные дни и даже морозы, посеянный хлеб часто вызябает, купить очень дорог, от двух рублей с полтиною до четырех рублей за четверть. Крестьяне примешивают к малой доле ржаной муки сосновую кору и траву, называемую вохка, или солому, отчего происходят многие болезни, даже до умертвия.

Подушный платеж велик. Потребно устройство казенных хлебных магазинов, из которых крестьяне получали бы в весеннее время хлеб, с отдачей по выросте нового. Во многих местах близ самых полей растет мелкий лиственничный лес, а рубить его не позволено, и поля зарастают.

Содержание дороги от Петербурга к Архангельску, идущей через уезд, починка мостов, перевозы — на обязанности крестьян, и вознаграждения они за это не получают. Службу же такую нести им обременительно.

Проезжающие по подорожной берут на почтовых станах лошадей больше, чем указано им, а прогоны платят, как в бумаге написано. Подводчиков же бьют нещадно, если они лошадей укрывают. Экипажи великую тягость имеют, а проезжающие принуждают к езде весьма скорой, а лошадей заганивают, и за это не платят…»

Пункт за пунктом перечисляли черносошные государевы крестьяне в наказе своему депутату жалобы и закончили, обращаясь к нему, так:

«А сверх того, что тобою, Белкиным, к общей здешнего уезда крестьян пользе усмотрится, о том тебе, где надлежит, представлять и просить. Во всем тебе верим».

Маршал положил на стол наказ и спросил:

— Кто имеет подать свой голос?

Депутат шлиссельбургского дворянства граф Роман Воронцов сказал:

— В Каргопольском наказе говорится о больших недостатках, но по всей справедливости этому поверить нельзя. Может быть, уезд не хлебороден, так взамен там скотоводство, обильно зверей, рыбные ловли. Жители свободно могут платить подати. А что до представления их о бесплодных местах, не в общем собрании Комиссии эту материю обсуждать. Нет плана земель, неизвестно число душ, населяющих Каргопольский уезд. Полагаю, что вопрос следует передать на рассмотрение частной комиссии.

Граф Григорий Орлов из всех жалоб каргопольских крестьян выбрал одну, но зато разобрал ее подробно, будто в ней скрывался корень всех мужицких бед. Он выступил вслед за Воронцовым:

— Нужно определить меру тяжести, которую подвода должна везти, и назначить время, в какое лошадь пройдет с ней определенное расстояние. Как только это станет известно, все беспорядки на почте прекратятся: седок будет знать, что он может требовать, а возчик — что он обязан исполнить.

Один за другим говорили дворянские депутаты. Все пункты наказа каргопольских крестьян были разобраны и отвергнуты начисто. Вроде и нечего было северным мужикам обременять государственных людей пустыми жалобами — живут они преотлично, только сами своего счастья не понимают…

Спорить в Комиссии было запрещено: «голос на голос никто не может подавать», — указывалось в инструкции. Депутаты молча выслушали все речи, согласны они с ними или не согласны — не подали виду, и когда настал час обеда, по знаку маршальского жезла пошли вон из Грановитой палаты.

Императрица, прятавшаяся в тайнике над палатой, наблюдала за ходом заседания и порядком его осталась довольна.

Секретари, стоя за своими налоями, усердно скрипели гусиными перьями, глядели в рот говорившим, ловя каждое слово. Дневные записки представят будущим поколениям умоначертание сего века.

То-то подивятся потомки гению императрицы, воздвигшей храм закона в стране гипербореев!

Иоганна ушла из дома.

Она поселилась у тетки — родственников много понаехало из Германии, — везде бывала и на все лады бранила Сумарокова. В Петербурге стали поговаривать, что Сумароков тронулся умом от пьянства, выгнал жену и живет с крепостной девкой.

Шум этот дошел до императрицы. Ей пересказывали семейные истории. Заметно было, что портятся нравы и материнское, попечение свое государыня дворянским семьям оказывала. Рангом ниже наблюдала Управа благочиния, сиречь петербургская полиция.

Сумароков был смущен поступком Иоганны, однако пребывал в растерянности недолго. Выход, пусть и неожиданный, нашелся, и по крайней мере наступил конец фальшивому благополучию.

Девочек пришлось разлучить. Младшая, Прасковья, осталась у Сумарокова, старшую, Екатерину, отвезли к матери.

Вера продолжала исполнять свои обязанности, за стол с Александром Петровичем не саживалась, но дворня знала, какие в семье господ произошли изменения, и в людской их со вкусом комментировали. Было признано, что Вера гордячка, хоть чваниться ей пока нечем — мало ли девок у бар в наложницах! Вера плакала от мимоходом брошенных злых намеков, но Сумарокову не жаловалась, опасаясь его бешеных вспышек.

В декабре 1766 года скончался отец Сумарокова Петр Панкратьевич. Известие об этой смерти пришло в Петербург поздно, и Сумароков на похороны не успел. Пожалуй, оно и лучше, что печальная ведомость задержалась, иначе пришлось бы ехать в Москву, объяснять в семье свой развод. Сумароков не был готов к отчету и разговаривать не желал. Отца он любил, был благодарен ему за всегдашние заботы, но с роднею предпочитал не встречаться.

Причиной всему был муж покойной сестры Елизаветы Аркадий Бутурлин. Он забрал власть в доме, держал в подчинении тещу Прасковью Ивановну и теперь хлопотал о разделе наследства, надеясь урвать кусочек побольше.

Весною следующего года Сумарокову пришлось все же побывать в Москве. Там собиралась Комиссия о сочинении Нового уложения. Сумарокова в депутаты не избирали, но он не мог пропустить заседаний российских законодателей. Второй повод для поездки — семейный раздел. Нельзя было допустить, чтобы Аркадий Бутурлин обидел мать и сестер. О своей доле Сумароков не беспокоился, на государево жалованье и впредь проживет.

Бутурлин был жаден и скуп. Сумароков выводил его в комедиях под именем Кащея и Чужехвата. Хищный скряга обманывает даже своих домашних и трясется над каждой полушкой.

После смерти Петра Панкратьевича Бутурлин намеревался исключить Сумарокова из участия в разделе имущества. Основания к тому судейские крючки находили. Александр Петрович разошелся со своей законной женой Иоганной-Христиной и спутался с крепостной, за что ото всех почтенных людей порицается. Дворянин, презирающий осуждение своего круга, — нормальный ли он человек? Нет, он выжил из ума, через пьянство потерял рассудок, в дела употребляться не может и перед законом неправоспособен.

Так убеждал Бутурлин московских приказных, раздавал взятки и настраивал Прасковью Ивановну против ее непокорного сына.

Сумароков, едучи в Москву, был мрачен. Он, создавший русский театр, от детища своего отстранен. Старания его привести в приличный вид нравы дворян бесплодны. По-прежнему в судах брали с просителей деньги, помещики мучили крепостных, мужья обманывали жен, имения проигрывались в карты, а при дворе первые роли играли фавориты, случайные люди. Семейная жизнь с Иоганной не принесла радости, и развод прерывал их неудавшийся брак. Любовь его к Вере была предметом насмешек в городе. Вера ждала ребенка. Какова будет участь его, не в законе рожденного?!

Сумароков не пожелал поселиться в родительском доме, где хозяином похаживал Аркадий Бутурлин, и остановился по соседству, у Алексея Петровича Мельгунова.