Свободное падение - Александр Афанасьев

Сэммел протянул руку – и серб вложил в нее трофейные украшения. Американец бросил их в машину, на полумертвого мента и мертвого его напарника. Какая-то машина, идущая по трассе, с ускорением прошуршала мимо, здесь не было принято останавливаться и интересоваться чужими делами…

– Дай канистру…

Из «Субурбана» передали пластиковую канистру, и бывший морской пехотинец, сняв пробку, направил остро пахнущую жидкость внутрь, в салон бывшей полицейской машины. Затем достал зажигалку…

Полицейский завизжал от ужаса…

Одно и то же. Всегда и везде – одно и то же…

Столкновения первого мира и третьего случались всегда. Будь то восстание сипаев в Индии, или падение Хартума, или высадка морской пехоты США в Никарагуа… это всегда так было. Но мой Бог, неужели было так страшно?

Сначала все было обычно. Когда американцы осваивали Аравийский полуостров, когда за громадные деньги они строили там всю инфраструктуру, скоростные бетонные шоссе. Когда строили целые города, было не так. Арабы хоть и относились враждебно, но все-таки такого беспредела не было. Американцы строили маленькие америки – на острове Киш в Иране или американские городки в Саудовской Аравии – и так и жили в них, за забором, известным всем и каждому, и никто никому не мешал.

Но в какой-то момент все это сломалось. Забор сломали сразу с двух сторон. Ибо те, кто правил этими маленькими злобными народцами, по кривой усмешке судьбы, почему-то владеющими богатейшими землями, уже не просто хотели жить как американцы. Они хотели БЫТЬ АМЕРИКАНЦАМИ, они посылали своих женщин, чтобы те рожали в Америке, они посылали своих сыновей и внуков в Сандхерст и Вест Пойнт, они начинали относиться к своим народам не как к своим детям, пусть непослушным, но все же детям, а как к чужакам, к тем, кто мешает по-настоящему наслаждаться жизнью в БЕЗОПАСНОСТИ и ДОВОЛЬСТВЕ, не ощущая острого, как нож, взгляда соплеменника в спину, презрения простого подавальщика в ресторане, ненависти соотечественника на дрянной «Ладе», не пропускающего вперед на дороге. А народы, которыми они управляли, видели все это и озлоблялись. И отцы наций становились даже не отчимами, жестокими и равнодушными, но все же своими, а чужаками, вломившимися в дом сами и приведшими в дом чужаков. Бурлящая лава ненависти прорывалась на едва подсохшей корке протуберанцами взрывов и мятежей, расползалась мутным валом беженцев, несущих за собой голод, болезни, претензии и тщательно взлелеянную злобу. Заборы были сломаны – и рядом с зеркальными небоскребами столицы, Алма-Аты и Астаны, могли быть чудовищные нарывы лагерей беженцев, на которых всем было плевать, новое, взрощенное на воле, жестокое племя конных дикарей-басмачей, безумие и дикость самозастроенных шайтан-городов, занимающих землю бывших колхозов. И ненависть, ненависть, ненависть… Те, кто ломал эти решетки и заборы, говоря о плоском мире и о конце истории, в какой-то своей детской наивности полагали, что рядом может сосуществовать успешный казах – менеджер нефтяной компании или предприниматель, закончивший бизнес-школу и купивший стопятидесятиметровую квартиру в новой бетонной высотке, и казах-дикарь. Как здесь их называли «мамбетня» – дикие уроженцы маленьких, брошенных на произвол судьбы городов и поселков, которым не повезло находиться рядом с Каспием или там, где иностранный инвестор сажает пшеницу с урожайностью девяносто центнеров с гектара. Почти не знавшие школы, ласки, заботы, не видевшие в жизни ничего, кроме чужих машин и заборов, за которые нельзя, опасные, как обрез трехлинейки, они тоже жили в этой стране, и, по мнению тех, кто ломал заборы и решетки, все они были одним народом. В то время как давно уже они были народами разными, и один стеснялся своего монголоидного разреза глаз и гордился тем, что английский знает лучше родного казахского, а другой – ходил в подпольную молельню, которых за последние десять лет открылись десятки и сотни, присоединился к «умме», постигая «сокровенную мудрость арабского Востока». Жизнь неверного разрешена. Имущество неверного разрешено. Женщины неверного разрешены. А кто якшается с безбожниками и многобожниками – тот и сам из них. Джихад фард айн. Носи новое, живи свободным и умри шахидом. Эти два народа стремительно удалялись друг от друга, и между ними было уже мало чего общего, кроме страны, в которой они жили. Одной стране на двоих…

Место это носило странное название Жанаозен, а может, и немного по-другому – местный язык был трудным, особенно для англичан – сложные сочетания гласных. Это место стояло недалеко от Каспийского побережья, где добывали нефть. Много нефти. Просто моря нефти. Самое главное – от Советского Союза здесь осталась трубопроводная инфраструктура, и можно было направлять добытую нефть либо на Черное море, либо более долгим путем на Балтику, где грузить в танкеры. Панамамакс могли пройти не везде, но до Амстердама, где была крупнейшая сырьевая биржа и нефтехранилища Европы, вполне.

Говорят, здесь уже были беспорядки. Давно, когда американцы еще были в Афганистане, а местные республики представляли собой осколки СССР, цивилизованные сотнями лет сожительства с русскими. Тогда местные рабочие вышли на митинг требовать повышения зарплат. Кричали, что их обкрадывает центр, что от них зависят и Алма-Ата, и Астана. Митинг разогнали со стрельбой. Пятнадцать погибших.

И да, тогда в Казахстане не было агрессивного ислама. Нет, он был, но это тогда еще были ростки, свои всходы они дадут потом. Когда тут были беспорядки – тогда тут были рабочие, и они просили всего лишь прибавку к жалованью. И немного уважения. Им еще никто не успел объяснить, кто такие правоверные и кто такие неверные. Почему надо вести джихад и совершать террористические акты. Почему все – и буровые, и нефтехранилища – принадлежат им, надо только взять их – ведь они принадлежат неверным, а их имущество разрешено. Почему надо убивать русских, почему надо убивать всех иностранцев, какова настоящая история Казахстана и почему здесь должен быть исламский Халифат. Все это они узнали в десятые, в последние годы спокойной жизни для всего мира. Исподволь, капля за каплей точился мир, точилось национальное согласие в республике, в которой земли на душу человека едва ли не больше, чем в любой другой стране мира, где двадцать с чем-то миллионов живут на территории, равной четырем Франциям. Но объяснили. Конечно, местные нефтяные воротилы сделали все, что возможно, для ухудшения ситуации наняли на прииски дешевых чернорабочих – беженцев из тех стран, которые южнее и где «правильную политику» уже успешно объяснили, отчего в этих странах бушует джихад и общество взорвалось ваххабитским мятежом. Так, на приисках появились ячейки Исламского движения Узбекистана, «Хизб-ут-Тахрир», «Моджахедов Ферганы», «Имарата Кавказ» и прочей фанатичной мрази. Алекс Сэммел сидел на семнадцатом этаже недавно построенного в Астане двадцатичетырехэтажного «Америка-Плаза». После того как он отлично показал себя южнее – его пригласили в Астану, причем в качестве эксперта – это последняя должность перед менеджерской. И они пили немного русской водки, ели деликатесную рыбу на шпажках и обсуждали первоочередные меры по повышению безопасности каспийских приисков и наземных объектов – как вдруг кто-то ворвался и крикнул, что в Жанаозене ваххабитский мятеж и что неизвестно, по какому поводу собравшаяся толпа, смяв наскоро выставленные цепи полиции, ринулась на штурм акимата.[62] И нормальная, плановая работа сменилась чрезвычайной – надо было любой ценой спасти и вывезти оттуда группу специалистов из Халлибертон, в том числе ведущего специалиста по бурению на шельфе. Одно жалованье, без бонусов, которое он получал, превышало три миллиона долларов в год. Единственная хорошая новость – у американцев были маячки, и можно было найти их, не рыская по городу и не ища себе неприятностей. Все остальные новости были плохими…

На выезде из города стали попадаться перевернутые машины. Людей не было видно, все или попрятались, или ушли.

– Где все? – спросил Сэммел, осматриваясь в термооптический прибор наблюдения. Он был охотничьим, но большего и не было нужно.

– Скорее всего, в Актау, – сказал казах из «Казмунайнефтегаз». У него было сложное имя, и его звали Бобом. – Там солдаты. Военные. В обиду не дадут. Будут стрелять. Та-та-та…

Сэммел мрачно посмотрел на него. Он уже достаточно кувыркался в здешних краях, чтобы понять: ставка на армию очень ненадежна. В конце концов, армию собирают из того же самого народа. Почти везде она призывная, а не профессиональная, офицеры относятся к солдатам по-скотски. В итоге – когда начинается очередная кровавая мясорубка – у солдат бывает слишком много соблазна расправиться с ненавистными офицерами и присоединиться к бунтовщикам. Тем более выступить против – чаще всего означает выступить против исламистов, то есть подвергнуть опасности и себя, и всю свою семью. Здесь ничего не забывают, и мстить могут через поколения…