У кромки моря узкий лепесток - Исабель Альенде

ускользнуло удивительное совпадение: в течение этих двух недель он сам, как раньше спасенные им испанские беженцы, получал помощь от «Виннипега», только теперь это был не корабль, а таверна. Кроме того, Виктор снабжал Неруду газетами, книгами и виски — всем тем, что хоть немного успокаивало поэта, — и развлекал его разговорами, раз уж визиты товарищей к нему были строго ограниченны. Неруда был человеком общительным, любил компании, нуждался в беседах с друзьями и даже со своими идеологическими противниками, чтобы практиковаться в вербальном фехтовании и полемических спорах. Бесконечными вечерами, запертый в небольшом пространстве дома, он вместе с Виктором вспоминал беженцев, которых посадил на корабль в Бордо в тот августовский день далекого 1939 года, и многих других мужчин и женщин времен испанского исхода, прибывших в Чили в последующие годы. Виктор заметил, что, проигнорировав распоряжения правительства брать на борт только квалифицированных рабочих и предоставив на «Виннипеге» место для художников и интеллектуалов, Неруда обогатил родную страну разнообразными талантами в области научных знаний и культуры. Менее чем за десять лет в Чили появились ученые, музыканты, художники, писатели, журналисты и даже один историк, мечтавший создать монументальный труд по истории Чили начиная с истоков, и у всех были испанские корни.

Вынужденное заточение приводило Неруду в бешенство. Он метался в четырех стенах, словно зверь в клетке, без конца меряя шагами комнату; ему нельзя было даже выглянуть в окно. Его жена, отказавшаяся от всего, в том числе и от возможности рисовать, только ради того, чтобы быть вместе с мужем, с трудом удерживала его за закрытыми дверями. В этот период поэт отрастил бороду и со всей страстью тратил время на создание поэмы «Всеобщая песнь». В уплату за гостеприимство он декламировал свои старые стихи, в том числе и неизданные, сохраняя при этом неповторимую замогильную интонацию, стихи, которые заразили Виктора одержимостью поэзией, оставшейся с ним навсегда.

Однажды ночью к Виктору в дом без предупреждения явились два незнакомца в пальто и шляпах, несмотря на то что в это время еще стояла летняя жара. Мужчины были похожи на детективов, но отрекомендовались товарищами по партии и без лишних слов увезли супружескую пару в какое-то другое место, дав им время только на то, чтобы собрать пару чемоданов с одеждой и положить туда стихи, над которыми поэт работал. Они отказались назвать Виктору место, куда везут Неруду с женой, но предупредили, что, возможно, ему еще раз придется предоставить им убежище, потому что безопасные места найти в Сантьяго довольно трудно. Более пятисот полицейских пытаются выследить перемещения беглеца. Виктор ответил, что на следующей неделе в город возвращается с моря его семья и в его доме тоже станет небезопасно.

В глубине души он был рад снова обрести покой родного очага. Масштабная личность гостя занимала все пространство дома до последнего уголка.

Они увидятся через тринадцать месяцев, когда Виктор и двое его друзей примут участие в организации конного перехода Неруды по горным тропам в другую страну — в Аргентину. Все это время поэт, неузнаваемый из-за отросшей бороды, прятался у своих друзей и товарищей по партии, а полиция наступала ему на пятки. Путешествие в Аргентину оставило в памяти Виктора такой же неизгладимый след, как и стихи поэта. Верхом на лошадях они ехали через холодную сельву среди тысячелетних деревьев, пробирались по горам с бесконечными родниками; вода была повсюду: быстрые ручьи стекали между древних стволов, каскадами рассыпались с небес, увлекая за собой все, что попадалось им на пути, превращаясь в бурные реки, которые путешественники осторожно переходили, вытянувшись в цепочку. Спустя много лет Неруда вспоминал об этом приключении: «Мы с трудом пробирались вперед, вокруг — бескрайнее одиночество и бело-зеленая тишина… Но в сияющей и таинственной природе ощущалась угроза: казалось, мы погибнем от холода и снега либо нас настигнут преследователи».

Виктор простился с Нерудой на границе, где того уже ждали гаучо[28] со сменными лошадьми, чтобы продолжить путешествие.

— Правительства меняются, а поэты остаются, дон Пабло. Вы вернетесь со славой и всенародным признанием. Запомните мои слова, — сказал Виктор, обнимая его.

Неруда покинул Буэнос-Айрес по паспорту на имя Мигеля Анхеля Астуриаса, известного писателя из Гватемалы, с которым у него имелось некоторое внешнее сходство, — у обоих был «крупный нос, мясистое лицо и плотное телосложение». В Париже Неруду, как родного брата, принял Пабло Пикассо, а на прошедшем здесь же в апреле 1949 года Всемирном конгрессе сторонников мира его чествовали как истинного виновника торжества. В те же дни чилийское правительство объявило в печати, что присутствовавший на Конгрессе человек — самозванец, двойник Пабло Неруды, а настоящий Неруда находится в Чили, и полиции якобы известно, где именно.

В тот день, когда Марселю Далмау Бригера исполнилось десять лет, пришло письмо от бабушки Карме, которая объехала полмира, прежде чем нашла место, предназначенное ей судьбой. Родители рассказывали мальчику о ней, но он никогда не видел фотографий Карме, и рассказы о мифической семье Далмау, некогда проживавшей в Испании, были так далеки от окружающей действительности, что он воспринимал их так же, как невероятные истории из книг в жанре фантастики и хоррора, которые он собирал. Именно в этом возрасте он отказался говорить на каталонском, сделав исключение только для старика Джорди Молине в таверне «Виннипег». С остальными он говорил по-испански, подчеркивая чилийский акцент и порой употребляя непечатные словечки, за которые ему случалось получать от матери звонкие оплеухи, но, кроме этой особенности, во всем остальном Марсель был идеальным ребенком: сам делал уроки, сам ездил на городском транспорте, следил за своей одеждой и частенько за своим питанием и даже сам договаривался о визите к дантисту и в парикмахерскую. Он был словно взрослый человек в коротких штанишках.

Однажды, вернувшись из колледжа, он вынул содержимое почтового ящика, взял свой еженедельный журнал о пришельцах и природных чудесах, а остальную корреспонденцию положил на столик в прихожей. Марсель привык к тому, что в доме в это время пусто. Так как у обоих родителей расписание было непредсказуемое, они давали сыну ключ от входной двери с пяти лет, а на трамвае и автобусе он научился ездить один с шести лет. Он был высокий и худой, с тонкими чертами лица, черными глазами, глядевшими на мир с удивлением, и жесткими волосами, которые стягивал резинкой. Прической он походил на исполнителя мелодий танго, в остальном же, подражая Виктору Далмау, был сдержан и говорил короткими фразами, избегая подробностей. Он знал, что Виктор не его отец, а его