Олимп - Дэн Симмонс

— Само собой, Ада Ухр. До заката оставалась уйма времени. К тому же он захватил один из новых арбалетов и не думал возвращаться с матерью раньше завтрашнего утра.

— Вот и хорошо, — ответила женщина, глядя на северный частокол, за которым начинался лес. Здесь, на открытом склоне холма, еще хватало вечернего света, однако на западе клубились черные тучи, и Ада представила себе непроглядную темень в чаще. — Увидимся за ужином, Лоэс Ухр.

— Доброго вечера, Ада Ухр.

Налетел холодный ветер, и она прикрыла голову шалью. Ноги сами несли хозяйку Ардис-холла к северным воротам и дозорной башне. Впрочем, разве беспокойство — это повод, чтобы отвлекать сторожей расспросами от их обязанностей? Кроме того, сегодня женщина уже провела там целый час, озирая северные окрестности, почти упиваясь сладким ожиданием. Тогда тревога еще не закралась в душу, не вызывала дурноту. Ада бесцельно побрела по восточной подъездной дороге, кивая на ходу охранникам, которые стояли, опираясь на копья, в неверном свете газовых факелов.

Вернуться в особняк? Но там слишком много тепла, веселья и разговоров. Прямо на пороге юная Пеаен серьезно толковала со своим поклонником — юношей, который перебрался в Ардис-холл после Падения и был учеником Одиссея, пока тот не принял решения умолкнуть, став попросту Никем. Будущей матери не хотелось даже здороваться, и она повернула в сумрак заднего двора.

«Что, если Харман умрет? Если он уже погиб где-то там, в холодной темноте?»

Наконец-то страх обрел форму слов, и на сердце немного полегчало. Немая идея смерти похожа на отравленный газ, слова кристаллизуют из нее что-то вроде мерзкого куба, который можно крутить в руках, разглядывая ужасные грани одну за другой.

«Так как же?»

Трезвый рассудок подсказывал: Ада перенесет и это горе. Продолжит жить, родит ребенка, вероятно, полюбит опять…

Тошнота накатила с новой силой. Хозяйка Ардис-холла опустилась на стылую каменную скамейку. Вдали полыхали огни литейной площадки. За ней темнели закрытые северные ворота.

Ада не ведала настоящей любви до Хармана. Даже мечтая увлечься, даже будучи юной девушкой, она понимала разницу между легкими заигрываниями и подлинным чувством. И это в безмятежном мире до Великого Падения, который не предлагал человеку ничего, кроме легкого флирта — с другими, с жизнью, с самим собой.

Разве знала она тогда, какое наслаждение — спать с любимым человеком? Кстати, эвфемизмы здесь ни при чем — женщина и в самом деле имела в виду блаженный сон бок о бок, возможность увидеть милого рядом, случайно пробудившись ночью. Ощущать тепло его руки, погружаясь в дрему и просыпаясь рано утром. Изучить наизусть, как желанный мужчина посапывает носом, как трогает ее и как он пахнет — природой, ветром, кожаной сбруей, овчарней и щедрой землей осеннего леса.

Тело молодой женщины хранило воспоминания о каждом его прикосновении — не только подробности частых постельных утех, но и простые радости жизни: вот Харман, проходя мимо, как бы невзначай поглаживает ее по спине, плечу или руке… Аде будет недоставать его особенного взгляда — почти так же, как и телесной близости. По правде сказать, она привыкла чувствовать его постоянную заботу, даже мысли о ней казались осязаемыми. Женщина прикрыла глаза и вообразила, как широкая, шершавая, вечно горячая ладонь возлюбленного сжимает ее тонкие, бледные пальцы. Вот этого тепла ей тоже всегда будет не хватать. А главное — самой его сути, в которой и воплощалось их будущее. Не судьба, не рок, но именно будущее, ибо завтра означало видеть Хармана, смеяться шуткам Хармана, есть вместе с Харманом, говорить с ним о еще не рожденном ребенке и даже спорить. Ада привыкла думать, что каждый новый день — это не просто возможность дышать, а дарованное свыше дозволение разделить с любимым человеком все, что бы ни принесла им жизнь.

Лучи вращающихся в небесах колец и припустившего метеоритного дождя, яркие всполохи от литейной площадки бросали на тронутую инеем траву подвижные тени от молодой женщины, которая сидела на холодной скамейке и раздумывала о том, что намного проще примириться со своей кратковечностью, чем с мыслью о смерти кого-то из близких. Не то чтобы для нее это стало большим откровением: Ада и прежде воображала подобные вещи, а воображением она обладала отменным. Ее поразили скорее неподдельность и полнота собственных страстей. Ощущение новой жизни внутри, горячая любовь и страх потери — все это настолько превосходило ее силы и разумение, что женщина изумлялась своей способности представить такие чувства.

Ада, конечно же, ожидала получить удовольствие от близости с Харманом. Но разве могла она предположить, что, познавая друг друга, влюбленные вдруг ощутят себя единой плотью, и не будет уже ни женщины, ни мужчины, а нечто неведомое, непостижимое? Об этом хозяйка Ардис-холла не говорила ни с кем, даже с «супругом» (хотя догадывалась: он разделял ее открытие). Неужели человечеству требовалось пережить Падение, чтобы высвободить в себе столь мощные тайные силы?

Если подумать, последние восемь месяцев должны были стать временем скорби и тяжких испытаний. Верные сервиторы превратились в бесполезную груду металла; мир безмятежных вечеринок навсегда канул в Лету; привычная с детства жизнь рухнула на глазах; мать, испугавшись новых опасностей, отказалась вернуться в Ардис и погибла вместе с двумя тысячами приятелей — осенью, в поместье Ломана у восточного побережья, их до единого перебили войниксы; кузина и подруга Ады Виржиния загадочно исчезла из владений в Чоме, что располагался за Северным полярным кругом; впервые за многие века людям пришлось беспокоиться о теплом крове, о пропитании, о своей безопасности; небесный лазарет был разрушен, неизбежное восхождение на кольца после Пятой Двадцатки оказалось вероломной и злонамеренной сказкой, человеческий род очнулся и понял, что смерть окончательна и к тому же готова настигнуть жертву в любую минуту, что даже мифическое столетие никому больше не дается по праву рождения; все это не могло не ужасать, не угнетать женщину двадцати семи лет от роду.

А она упивалась неожиданным счастьем. Испытания рождали в сердце необъяснимую радость — радость открыть в себе источник мужества, зависеть от кого-то, полагаться на товарищей, радость принимать и дарить такую любовь, какую нельзя было и представить в мире вечных праздников, роскоши за счет безотказных сервиторов, мире факсов, где пары бездумно сходились и расставались чуть не каждый день. Ада, естественно, страдала, когда ее милый уходил на охоту, или возглавлял атаку на войниксов, или же улетал в соньере к Золотым Воротам то на Мачу-Пикчу, то в какие-нибудь еще древние места, или отправлялся учителем в очередной из трех с лишним сотен факс-узлов, где по-прежнему теплилась жизнь (со дня Великого Падения человечество уменьшилось наполовину, да и пресловутый миллион — ровно столько людей, по словам «постов», обитало всегда на планете — оказался еще одной ложью), но как только Харман возвращался, чаша безумного счастья перевешивала чашу боли. Что уж говорить о тех промозглых, полных опасностей и сомнений днях, которые любимый проводил в Ардис-холле вместе с женой!