Олимп - Дэн Симмонс

— А для чего нам Одиссей? — не сдавался европеец.

Земля гудела и колебалась. Безмятежное северное море утратило свое обычное спокойствие. У прибрежных скал бушевали исполинские буруны.

— Откуда мне знать? — хмыкнул Орфу. — Я тебе что, первичный интегратор?

— Может, есть предложения, как нам сейчас поступить? — передал Манмут. — Судя по всему, еще минута — и сын Лаэрта вместе с прочими военачальниками, исключая Ахилла, вскочит на колесницы и уберется восвояси подобру-поздорову. Весь этот шум и вонь от вулкана сводят коней с ума… Да и людей тоже. Никто не подскажет, как привлечь внимание Одиссея в подобных обстоятельствах?

— Придумай что-нибудь, — посоветовал иониец. — Разве капитаны европейских подлодок не славятся умением взять на себя инициативу?

Манмут покачал головой и направился к центурион-лидеру Мепу Эхуу. Роквек при помощи громкоговорителя убеждал отступающих отступать еще быстрее. Впрочем, даже его усиленный голос тонул в рокоте Олимпа, топоте подков и обутых в сандалии ног.

— Центурион-лидер? — обратился маленький моравек напрямую по одному из тактических каналов связи.

Двухметровый воин развернулся и замер по стойке «смирно».

— Да, сэр.

С формальной точки зрения, Манмут не имел командирского звания, однако на деле роквеки видели в нем и Орфу как бы преемников легендарного Астига-Че.

— Отправляйтесь к моему летательному аппарату и ждите дальнейших указаний.

— Есть, сэр.

Передав громкоговоритель и свои полномочия одному из коллег, Меп Эхуу трусцой побежал на место.

— Надо заманить Одиссея к шершню, — прокричал моравек товарищу. — Поможешь?

Хокенберри, переводивший испуганный взор с недоступной, содрогающейся вершины Олимпа на мерцающую Дыру и обратно, рассеянно взглянул на европейца, потом кивнул и пошагал вместе с ним к ахейским полководцам.

Бодро миновав Аяксов, Идоменея, Тевкра и Диомеда, друзья подошли к Лаэртиду, который молча, нахмурив брови, смотрел на Ахилла. Хитроумный тактик казался погруженным в раздумья.

— Просто отзови его к шершню, — тихо повторил Манмут.

— Сын Лаэрта, — позвал схолиаст.

Мужчина вскинул голову, повернулся.

— В чем дело, сын Дуэйна?

— Сэр, мы получили весточку от твоей жены.

— Как? — Одиссей помрачнел и потянулся к рукояти меча. — О чем ты толкуешь?

— Я толкую о твоей супруге Пенелопе, матери Телемаха. Она поручила нам передать тебе сообщение, доставленное при помощи магии моравеков.

— Плевать я хотел на магию моравеков! — рявкнул герой, взирая на маленького европейца сверху вниз. — Убирайся, Хокенберри, и забери с собой это мелкое железное отродье, пока я не раскроил вас обоих от мошонки до подбородка. Почему-то… Не знаю почему, но я нутром чую… Это вы навлекли на нас последние бедствия. Ты и проклятые моравеки.

— Пенелопа просила вспомнить вашу супружескую кровать, сэр, — принялся импровизировать сын Дуэйна, уповая на то, что правильно помнит перевод Фицджеральда.

Обычно Хокенберри предпочитал работать по «Илиаде», оставляя профессору Смиту преподавать студентам «Одиссею».

— Кровать? — насупился многоумный, выступая из толпы военачальников. — Что ты несешь?

— Она сказала, будто бы описание вашего ложа поможет тебе поверить, что весточка действительно от нее.

Ахеец вытащил клинок и опустил отточенное лезвие на плечо схолиасту.

— Если это шутка, то не смешная. Давай рассказывай. За каждую ошибку буду отрубать по одному члену.

Хокенберри с трудом подавил желание убежать или обмочиться на месте.

— По ее собственным словам, рама обложена золотом, серебром и слоновой костью, обтянута бычьими ремнями, окрашенными в яркий пурпур, на которых лежат мягкие руна и пышные покрывала.

— Пфе! — скривился Лаэртид. — У каждого знатного человека такая постель. Проваливай, пока цел.

Между тем Диомед и Большой Аякс осмелились приблизиться к Ахиллесу, по-прежнему не встающему с колен рядом с павшей царицей амазонок, дабы поторопить его с уходом. Вулкан ревел так сильно, что людям приходилось орать друг другу в уши.

— Одиссей! — воскликнул Хокенберри. — Это важно! Пойдем со мной, и ты услышишь весть от прекрасной Пенелопы.

Коренастый бородач оглянулся, не опуская меча, и зловеще сверкнул очами.

— Скажи, куда я переставил кровать, когда привел жену в супружескую спальню, и я, так и быть, оставлю тебе обе руки.

— Ее нельзя переставить. — Ученый возвысил голос, превозмогая сумасшедшее биение сердца. — Пенелопа сказала, у ложа есть особый признак. Дескать, когда ты строил дворец, то не стал корчевать огромную, прямую, словно колонна, оливу, которая пышно росла в ограде, а окружил дерево каменной стеною и принялся возводить вашу спальню. Потом ты срубил вершину, вытесал брус на оставшемся пне, остругал его медью точно, по шнуру проверяя все, и сделал подножье кровати. Вот что велела передать твоя жена, дабы ты поверил нашим словам.

Целую минуту Одиссей молча смотрел на чужака. Потом вложил меч в ножны и произнес:

— Выкладывай, сын Дуэйна. Да побыстрее. — Он покосился на провисшее небо и грохочущий Олимп.

Внезапно три десятка шершней и военно-транспортных кораблей рассерженным роем пролетели через Дыру, спасая моравеков и их боевую технику. На марсианскую почву посыпались звуковые удары, вынудив бегущих людей пригнуться в страхе и закрыть руками головы.

— Отойдем-ка к небесной машине, сын Лаэрта. Эта новость не для чужих ушей.

Мужчины пошагали сквозь суетливый, кричащий поток отступающих — туда, где черный шершень пристроился в ожидании, выбросив насекомоподобные шасси.

— Ну же, не тяни! — Крепкая длань героя до боли сжала плечо собеседника.

Тем временем европеец связался с Мепом Эхуу по личному лучу.

— У вас есть тазер?

— Да, сэр.

— Отключите Одиссея и погрузите его в машину. Поручаю вам управление. Мы сейчас же улетаем на Фобос.

Роквек небрежно коснулся плеча Лаэртида. Сверкнула искра, и бородач повалился прямо в шипастые, зазубренные руки солдата. Меп Эхуу оттащил потерявшего сознание мужчину на борт, запрыгнул следом и включил сопла.

Манмут огляделся — похоже, ахейцы не заметили, как у них на глазах среди бела дня похищают знаменитого героя, — и вскочил в открытую дверь.

— Давай сюда, Хокенберри. Еще секунда-другая, и Дырка захлопнется. Любой, кто застрянет на этой стороне, останется на Марсе навечно. — Он кивнул на вулкан. — Правда, если эта штука рванет, здешняя вечность займет считанные минуты.