Верность - Адриан Романовский

— Это, Бронислав Казимирович, как решит комиссия после допроса Ходулина и других свидетелей. А сейчас прошу задавать вопросы подследственному… Вопросов больше нет? Тогда на сегодня закончим. Михаил Иванович, распорядитесь, чтобы арестованного отвели в каюту.

Комиссия заседала три дня. Было допрошено больше десяти свидетелей, но, кроме Ходулина, никто из них ничего серьезно компрометирующего Полговского не показал. Очной ставки Ходулина с Полговским комиссия решила не делать, считая её бесполезной. Протоколы допросов были подписаны без споров. Но когда стали писать заключение, мнения разделились.

Нифонтов считал, что доказано только присутствие Полговского на совещании семеновских генералов, но не его участие в нем. И тот факт, что об этом совещании он не донёс командиру корабля. Ходулину, по мнению Нифонтова, следовало дать отвод: весьма вероятно, что он дает ложные показания, стараясь оправдать свое провокационное выступление в кубрике.

Комиссар и штурман держались другого мнения: они считали бесспорно доказанной изменническую деятельность Полговского. Вербовку сообщников они считали весьма вероятной, но штурман не признавал её доказанной показаниями одного Ходулина и тоже готов был дать ему отвод. К ним в конце концов примкнул ревизор. В результате заключение комиссии было составлено с особым мнением председателя. Завершая полемику с комиссаром, Нифонтов сказал:

— Я не понимаю вашей позиции, Бронислав Казимирович. Почему вы так доверяете тому, что говорит Ходулин? Преступление Полговского доказано его собственными показаниями, а Ходулин в недавнем прошлом сам был на пороге суда.

— А вы почему-то всё время стараетесь выгородить Полговского, Николай Петрович. Я тоже не понимаю, зачем это вам нужно?

— После того, что выяснилось на следствии, выгородить его невозможно. Но я обязан обеспечить беспристрастный разбор дела. А вы пристрастны и готовы на всё, лишь бы найти соучастников.

— Так они же среди нас.

— Кто они, Бронислав Казимирович? Поймите простую вещь: если Полговской кого и вербовал, этот человек сам не признается. Поздно! А на Полговского нажмете — он, спасая себя, может оговорить и ни в чем не повинных. Следствие — очень тонкая штука! Тут сплеча рубить нельзя.

— Но они могут нанести нам удар в спину. Может, ещё где оружие припрятано.

— Предотвратить это обязаны мы с вами. Я лично команде и офицерам верю. А оружия на руках и в пирамидах у нас достаточно.

Ознакомившись с протоколами и заключением комиссии, Клюсс решил отстранить Полговского от должности врача и предать его военному суду за участие в тайном контрреволюционном заговоре во время пребывания корабля за границей. До отправки на территорию Дальневосточной республики содержать его в каюте под арестом.

Тремя днями позже из увольнения не вернулись рулевой боцманмат Кудряшев, машинный боцманмат Звягин и кочегар Василевский. Ещё через день их встретил на Бродвее фельдфебель Косов. Все трое были в новых штатских костюмах и при деньгах. Пригласили его в ресторан и сообщили, что уезжают во Владивосток, так как на «Адмирале Завойко» им угрожает арест. Обо всём, кроме посещения ресторана, Косов доложил командиру, добавив, что в 1919 году служил вместе с Василевским на станции Океанской в батальоне морских стрелков и что Василевский был тогда в чине прапорщика. Клюсс удивленно поднял брови, но ничего не сказал.

За последнее время изменилась политическая обстановка. Газеты сообщали о разгроме каппелевцев в Амурской области, о сдаче ими без боя Хабаровска, о наступлении Народно-революционной армии на Спасск. О том, что в Спасске укрепились японцы и белые и что там ожидается решительное сражение. Грандиозная стачка китайских моряков и докеров уже два месяца задерживает в Гонконге 166 океанских пароходов всех наций. В Пекине тоже произошли перемены. Прояпонский кабинет Лян Ши-и устранен. Упрочилось влияние чжилий-ской клики во главе с генералом У Пей-фу, которого поддерживали английские и американские империалисты.

Обстановка осложнялась с каждым днем и самым неожиданным образом. Клюсс чувствовал, что назревают крупные события и что без указаний и поддержки миссии Дальневосточной республики эти события могут трагически обернуться для его корабля. Стоит сделать незначительный промах, и китайские власти потребуют интернирования. Согласиться — значит уронить престиж Дальневосточной республики. А не согласиться — неравный бой и верная гибель.

Обо всём этом Клюсс не один раз беседовал с Павловским и выход видел лишь в немедленном личном свидании с Агаревым.

— Надо ехать в Пекин, Бронислав Казимирович. Это, конечно, риск, но пассивное ожидание событий всегда ведет к поражению. Без решительной поддержки нашей миссии мы можем оказаться висящими в воздухе. Денег нам не переводят, распоряжений и указаний не дают. Только всё разъяснений спрашивают. Ясно — нам не доверяют и совершенно не представляют, что у нас здесь происходит. Только при свидании всё это можно разъяснить и все сомнения рассеять.

— А вдруг, пока вы будете ездить, на нас нападут белогвардейцы? — возразил Павловский.

— Я уверен, что и без меня вы им дадите достойный отпор. Так вот, если даже я вернусь после сражения, и то это лучше, чем если бы я сидел здесь, а Агарев и миссия будут в неведении.

— Как хотите, Александр Иванович, но Нифонтову я не верю. Вы его оставите за себя.

— Об этом я тоже подумал, Бронислав Казимирович. Официально я должен его за себя оставить, но о моём отъезде в Пекин он знать не будет.

Павловский с недоумением смотрел на Клюсса:

— Как это, Александр Иванович? Я не понимаю.

— Да очень просто. Вот проект приказа о моем отъезде, а вот предписание Нифонтову: отбывая на пять дней в Пекин, командование передаю вам. Во время моего отсутствия возможное нападение враждебных групп должно быть отражено оружием, желательно при этом захватить пленных… Оба эти документа будут у вас, и вы их ему вручите только тогда, когда этого потребует обстановка. Для Нифонтова и всех остальных я никуда не уехал, а, спрыгивая с трамвая, подвернул ногу и на несколько дней помещен в госпиталь. Поняли?

— Теперь понял, но Нифонтов будет в обиде.

— А это, батенька, не ваша забота. Мы с ним общий язык найдем. Разумеется, если, кроме вас, о моей поездке не будет знать никто. Вот об этом, пожалуйста, побеспокойтесь.

— О вашем отъезде еще Наталия Мечеславна будет знать.

— Будет. Но она умеет хранить тайны.

Через три дня, рано утром, взяв с собой лишь маленький чемоданчик, Клюсс на трамвае приехал в Чапей, пешком прошел на Северный вокзал и сел в поезд, который через пять минут отправился в Нанкин. Никто его не провожал.

В вагоне было прохладно и чисто, спальных мест не было. Вагоны для европейцев, в этом поезде их было два, почти пусты. Едут какие-то англичане, две супружеские пары, несколько метисов в модных пальто. Клюсс сел в уголок к окну, по соседству со шведом, таможенным инспектором. Ни с кем не вступая в разговоры, поднял воротник серого штатского пальто и с интересом стал наблюдать плывущие навстречу картины китайской весны.

Потянулись дымные предместья, затем замелькали бесчисленные рисовые поля, деревушки, рощицы криптомерии и тутовых деревьев. Проехали Сучоу с его знаменитыми парками и старинными храмами, на миг блеснула гладь озера Тайху, и снова потянулись рисовые поля и оросительные каналы. На всех станциях много китайских солдат, продавцов всякой снеди и просто любопытных. На зеленеющей равнине внимание Клюсса привлекли высокие мачты и черные паруса китайских мореходных джонок, казавшихся огромными среди задымленных черепичных крыш деревенек, рощиц, кумирен и колодцев. Джонки плыли по древнему Великому каналу, протянувшемуся через всю Хуанхайскую низменность в обход извилин многоводной Янцзы.

К полудню приехали в Чженьцзян — второй по величине и грузообороту речной порт после Шанхая. Здесь канал пересекает великую реку, направляясь дальше на север, к капризной Хуанхэ. После Чженьцзяна поезд пошел по правому берегу Янцзекианга. Безбрежные, похожие на взморье просторы реки блистали сквозь проносившиеся мимо сосновые рощицы, между крышами деревенских лачуг. Они напоминали Клюссу молодость, первое штурманское плавание на миноносце, Ханькоу, болезнь, уложившую его на госпитальную койку. Приезд в Ханькоу его Наташи. Они всё ещё не могли обвенчаться. И в Ханькоу им мешала сначала болезнь Клюсса, затем какой-то пост и, наконец, смерть ханькоуского «батюшки». Надо было ехать в Пекин, но это не удалось: миноносцы были вызваны во Владивосток. Только там, на мысе Чуркина, в церкви артиллерийского полка они стали мужем и женой «по всем правилам». Как все тогда казалось русским офицерам простым, надежным и незыблемым. Но только казалось. Нараставшее в народе недовольство, отчаяние и гнев были скрыты от них ширмой военной дисциплины, привычными понятиями о родине, славных победах императоров и императриц, происках внутренних врагов. Ещё в кадетских корпусах всё это крепко втемяшивали в молодые головы, и от навязанного военным воспитанием ложного и опасного мировоззрения освободиться удалось не сразу и не всем. Он по себе это знал…