Час пик. Кто убил Влада Листьева? - Васил Иванов

— Ты знаешь, кто мы?

Писатель заискивающе улыбнулся:

Федеральная Служба Контрразведки?

— Нет.

— Охрана издательства… — он назвал конкурирующее издательство, в которой, по слухам, создавался аналогичный товарец — тоже книга про павшего смертью храбрых.

— Нет.

— Охрана Президента?

— Нет.

— Банд… извините, бизнесмены?

— Нет.

— Кто вы?

Молчание.

Скрипнула металлическая дверь, тонкий и зловещий скрип, будто писк попавшей в капкан канализационной крысы. Водятся такие крысы под Москвой, в бесконечных подземных коммуникациях — огромные, бурорыжие, с голыми, тошнотворными хвостами, с острыми умными мордами…

Писатель оглянулся — никого.

Ушли.

Поднялся, сделал несколько робких шагов к выходу. Потрогал дверь — железная, толстенная, непроницаемая, будто бы в хранилище американского золотого запаса Форт — Нокс, тонну динамита заложи — ничего не случится… Сколупнул сухую краску, растер между пальцами…

Ну, и что теперь?

Долго его будут тут держать?

Очень хотелось курить, но сигарет как назло не было. Наверное, в кабинете Издателя забыл. Похлопал себя по карманам, зачем — то поставил ногу на табуретку, подтянул носок, послюнявил ладонь, стер с туфель комочки засохшей грязи…

Что делать?

Непонятно…

Сел на прежнее место, опасливо озирнувшись по сторонам: а вдруг его сейчас изучают, рассматривают через какие — нибудь подглядывающие устройства, сортируют, анализируют информацию…

Надо выглядеть на все сто — чтобы спокойствие на лице было, чтобы носки были подтянуты, чтобы обувь блестела, чтобы…

Ведь он — Писатель, а писатель in Russia больше, чем writer in USA…

Вновь скрипнула дверь, и тут же команда бесстрастно — электронным голосом:

Не оборачиваться.

Да, вот и все.

Пришли.

Они.

Кто они?

Какая разница: они — это просто Они. Они — понятие неперсонифицированное, только во множественном числе. Те, кто надо всеми, те, кто на самом верху.

Они, короче.

И все — таки:

— Кто вы?

— Теперь вопросы будем задавать мы.

Ну, хорошо… Неужели вы схватали меня на улице и привезли сюда только для того, чтобы задавать вопросы?

— Задавайте…

Голоса вошедших были спокойны и бесстрастны, настолько бесстрастны и так удивительно спокойны, аэмоциональны, что вопросы и ответы невольно выстраивались в сознании с книжно — графической точностью, как на заправленном в печатную машинку листе бумаги; у любого Писателя это — подсознательное, профессиональное.

Он — им:

Кто вы?

Они — ему:

А разве ты не знаешь? — Пауза. — Мы храним истину в последней инстанции, мы наказываем графоманов и суесловов. Нам известно все — что было, что есть и что будет… Ты хочешь узнать главное?

Он — им:

— Да.

Они — ему:

— Что?

Он— им:

— Кто его убил.

Пауза.

— Ты неправильно ставишь вопрос: тут, в России принято сперва спрашивать «кто виноват?», а затем — что делать?», хотя если бы эти вопросы догадались поменять местами, второй бы отпал за ненадобностью.

Он — им:

— А как?

Они — ему:

— При такой последовательности логичны третий и четвертый вопросы: «кто?» и «почему?» Если поменять местами и их, «кто?» отпадает. Зная «почему?», всегда можно узнать «кто?».

— Но кто?

— Ты уже написал об этом.

— Я не верю в написанное — ни в Аналитика, ни в Маньяка, ни в Нее, ни в Бандита, ни в Банкира ни, тем более, в Телохранителя…

— Тогда — зачем писал?

— Потому что… Потому что… Вы сами знаете, почему…

Пауза.

Они — ему:

— Ты десять раз крутил барабан, ты набрал много очков, и теперь можешь сыграть в суперигру. Как он.

Он — им:

— Он выиграл?

Они — ему:

— Проиграл. Иначе бы ты тут не сидел. Но его суперпризы были иные — информационное пространство, деньги, акции и главный суперприз: политическая власть. Ему надо было угадать слово, но он не угадал его. У тебя иные призы, ты сам знаешь, какие… Если ты угадаешь, «почему?», будешь знать ответы на все остальные вопросы — «кто?», «что делать?» и даже «кто виноват?». В случае неправильного ответа ты лишаешься уже выигранных призов, и никогда уже не выйдешь отсюда. Ты согласен?..

— Да. — ответил Писатель, — да, я согласен…

Отложив рукопись, Издатель закурил и, протянув сигареты Писателю, поинтересовался:

— Так ты что — действительно знаешь, «почему?» и «кто?» его убил?

— Я даже знаю «кто виноват?» и «что делать?», — скромно улыбнулся Писатель.

Не зря же он сразу после того разговора отправился пить кофе, долго думал, что будет говорить в неприметном одноэтажном доме где и получил не только «закрытые источники информации», но и больше, чем даже мог рассчитывать, а потом уселся за машинку и, как Владимир Ильич Ленин в эмиграции — работать, работать, работать…

Издатель недоверчиво посмотрел на него.

— Ты что — угадал слово в суперигре? Ну, с этими, на желтой «волге»… Которую они тебе предложили?

Закурив и с наслажденением затянувшись, будто бы действительно долго не курил, Писатель ответил:

— Не было никаких их…

— Как это?

— Мы ведь договорились, что факты я возьму из открытых, полуоткрыто — полузакрытых и вовсе закрытых источников. И облеку их в художественную форму.

— Так ты что — и эту желтую «волгу», и их — тех самых, и суперигру — придумал?

— Равно как и все остальное.

— Хм — м–м… Но ведь ты знаешь, «кто?» и «почему?» — спросил Издатель.

— Да, — ответил тот, — знаю, знаю, я теперь много что знаю… Но писать об этом не буду.

— Как?

— Потому что мне моя жизнь дорога как память, — улыбнулся Писатель. — Да и вашу, кстати говоря, я тоже ценю…

Докурив сигарету почти до фильтра, Издатель печально вздохнул.

— Читатель не поймет.

— Как?

— Ну, возмутится: как это — читал, читал, и на самой последней странице убедился, что… Так и не узнал главного. Может быть — вообще выбросим эту суперигру с суперпризами — а?

— А что — он это с первой страницы должен был понять?

Издатель неопределенно повертел пальцами.

— Ну, все — таки…

— А почему игру выбросим?

— Ну, случается же и такое: набрал человек призы, а в суперигру не захотел… И так вроде все нормально: десять новеллок, каждый увидит то, что захочет увидеть… А потом, — он вновь потянулся к сигаретной пачке, — потом не нравится мне все это… Знаешь, наверное правильно по «ящику» говорят: «Мир будет таким, каким мы его создаем»…

— Конечно правильно, — улыбнулся Писатель. — А к чему это?

— Ну, представь: помнишь какая очередь к Останкино стояла — желающих попрощаться? Допустим, что каждый второй купит по твоей книжечке, — в Издателе заговорил профессиональный издатель, — и каждый второй из тех, что купит — поверит…

Писатель отмахнулся.

— В них и так каждый первый вериг.

— Вот и создастся «новая реальность», — довольно мрачно подытожил Издатель, — такая вот новая русская реальность… Неутешительная такая, короче говоря, реальность.

— Хотите сказать, что она… ну, материализуется? — уточнил Писатель. — Это только в дебильных голливудских фильмах материализуется. Тут — не United States of America. Тут Russia.

Издатель ничего не сказал — аккуратно сложив листки рукописи, он запер её в сейф и вздохнул…

…неприметная в московской автомобильной толпе «волга», точно такая же, как в его романе, остановившись у выщербленного бордюра, скрипнула тормозами. Взгляд Писателя лишь на секунду задержался на её грязной дверце и скользнул дальше — в сторону уже видневшегося кафетерия. Да и смотреть — то на что — это тебе не огромный «chrisler» цвета яичного желтка, на котором он ездил по бесконечным и унылым нью— йоркских street, высматривая, не поднимет ли кто hand, не проголосует ли?..

Слава Богу, что те времена уже позади — он Писатель, почти что автор почти что бестселлера, а писатель in Russia больше, чем писатель, а также — издатель и читатель одновременно.

Любят тут, in Russia книжки, знают и его, замечательного writer'а. Если по буквам читать, как маленькие дети, только — только овладевшие латинским алфавитом, «вритер» получается. От слова «врать», наверное. А вы покажите мне честного писателя или журналиста — тут, в Russia. И вообще — честного человека.

Нет тут таких людей: разве Лёня Голубков или Марина Сергеевна — за что их народ любит и до сих пор очень так тепло вспоминает…

Ну, «вритер» так «вритер».

Надо бы тут, в Москве престиж — рекламу где — нибудь повесить — хотя бы тут, вместо глупого плаката вон тех шоколадок. Что — его товар хуже? Чем была бы жизнь без любви к литературе? Чем была бы любовь к литературе без него, writer’a…»