Порыв ветра, или Звезда над Антибой - Борис Михайлович Носик

«Это был меблированный особняк. Шаре, судя по всему, уехал с одним чемоданом. Там быди настоящие сокровища, экспериментальная мебель, все по эскизам Корбюзье…»

Всей этой мебельной роскоши Никола нашел применение. По наблюдению Домеля, де Сталь не выпускал из рук топорик. Он рубил коллекционную мебель хозяев, полы и двери и топил железную печурку.

Сезар Домеля был на четырнадцать лет старше де Сталя (и пережил его еще на добрых тридцать семь лет). Он был, как и Маньели, автодидакт, самоучка, долго жил в Берлине, увлекался русскими конструктивистами, а потом бежал в Париж и там до конца своей долгой жизни тачал абстрактные «объекты». Чтоб получить представление об изготовленных им произведениях, полезно услышать суждение искусствоведа Михаила Германа о знаменитом шедевре Домеля «Рельеф № 12» и о самом мастере:

«Сезар Домела, уроженец Амстердама, занимавшийся до прихода к власти нацистов фотомонтажом в Берлине и переехавший в начале 1930-х в Париж, забыв отчасти о конструктивистских идеалах своей юности, обратился к созданию пластических конструкций, странно сочетавших редкую смелость пространственного решения, контраст материалов с фактурной изысканностью и даже некоторой избыточной нарядностью, в сущности чуждой самой природе скульптуры. Его «Рельеф № 12» выполнен из бакелита, плексигласа, латуни, и только очень внимательный, непраздный взгляд различит за светской репрезентативностью композиции резкую пластическую драму, свидетельствующую о высоком, хотя и несколько рационализированном мастерстве». Обладавшая как раз таким вот внимательным и непраздным взглядом Жанна Бюше пригласила абстрактного мастера Домеля принять участие в выставке вместе с самим Кандинским. Ну а Домеля посоветовал ей взять к ним для компании молодого де Сталя. Жанна поразмыслила и согласилась. Собственно, ей и самой нравились и работы Сталя и сам Сталь. Так все и началось, Париж определенно принес Никола де Сталю удачу.

Выставка у Жанны Бюше должна была открыться в начале января 1944 года, первая парижская выставка начинающего абстрактного художника. Коллективная, конечно, выставка, не персональная, но в каком соседстве, в каком сообществе – с самим Василием Кандинским, с самим Домеля, да еще у самой Жанны Бюше, которая известна была и галеристам, и маршанам, и художественным критикам точностью своего глаза (глаз алмаз!). Разве это не она пригласила лет пятнадцать тому назад выставиться вместе со знаменитым живописцем Компильи мало кому известного тогда скульптора Джакометти, а в 1939-ом в пару к Кандинскому добавила скульптора Этьена Хаждю?

Жанна побывала в мастерской у Никола и осталась довольна. Кандинский тоже не возражал против участия начинающего де Сталя, ему понравился этот тощий верзила, уроженец Петропавловской крепости…

Никола де Сталю оставалось только писать, писать, писать. На счастье, у него был период возбужденного подъема.

Жанин была рядом с ним. Она больше не писала, уступив ему все место, все недешевые краски. У нее были маленький ребенок и заботы по прокормлению семейства. Так что если это и было жертвой, то счастливой жертвой. Да, пожалуй, и сил у нее и не оставалось на многое.

Никола писал весь день и часть ночи. Он еще вырабатывал стиль Никола де Сталя. Пока это был фантастический ночной стиль. Отталкиваясь от какого ни то реального предмета (скажем, от молотка, ножниц или мастихина) рвущаяся из недр его смятенной души фантазия рождала мрачные и изысканные композиции, звавшие к прочтению и разгадке. О тогдашних его картинах искусствовед Жермен Виат писал так:

«Его работы в то время отличались нервным, напряженным, извилистым рисунком, напоминавшим вибрацию натянутой скрипичной струны… Поверхность картины изборождена была гвоздем или острием ножа…»

Кандинский дал на выставку несколько новых гуашей, Домеля три «предмета», а де Сталь несколько малых и три больших полотна, для которых Жанна Бюше сама задним числом придумывала названия (Композиция из треугольников, Дневные лучи…). Задним же числом одна из картин была посвящена памяти Кандинского.

Сама опытная Жанна и объявила, что выставка будет нелегальной или полулегальной. Не будут печатать и рассылать приглашений, она даже не пойдет с извещением к немецкому цензору капитану Ланге в бюро «Пропаганд Штаффель», что размещалась на Елисейских Полях в доме 52. Капитан непременно спросил бы, нет ли среди ее художников евреев. В остальном его мало занимали все эти художественные изыски: у немцев к этому времени возникли заботы покруче дурацких споров беспредметников с реалистами.

Поскольку о выставке знали на Монпарнасе все кому нужно и даже не нужно, в том числе знаменитости и их окружение, кишевшее доносчиками, нелегальность выставки, открытой на знаменитом бульваре Монпарнас, была лишь пиар-ходом, способным подогреть интерес интеллигентной публики. Точно так же, как более позднее описание всех этих тайн во французских биографиях де Сталя (Жанна Бюше предстает в них в образе Жанны д'Арк Великого Беспредметного Искусства). Это правда, что в 1937 году нацисты провели кампанию против «дегенеративной» живописи, но кампания была им выгодна тогда, и в Берлине, а не в Париже. Кое-кого из малооплачиваемых журналистов коллоборантских газет тема «дегенеративного», конечно же, «неарийского» искусства еще могла подкормить в трудную минуту бестемья, но человека, жившего когда-нибудь в «нормальной» тоталитарной стране, размышления галеристки над тем, идти или не идти к цензору, могут только насмешить. Во времена моей журналистской молодости даже российский печатник, готовящий этикетки для банок с хреном, знал, что без подписи цензора (как правило, спившегося разведчика) хрен не поступит в продажу. К тому же в Париже в ту вегетарьянскую пору выставлялись уже без вреда для здоровья и сюрреалисты, и любые исты, а в 1942, кстати, впервые выставил на Распае свои абстракции Андрей Ланской. Много чего начиналось в те бурные годы.

Но конечно, всякий аромат полулегальности и полузапрещенности сильно повышает шансы на успех. В шестидесятые и семидесятые годы минувшего века этой тонкостью не пренебрегали и московские беспредметники, водившие на таинственные чердаки взволнованных дипломатов из спокойных стран западного мира.

Как можно было предсказать, выставка у Жанны Бюше прошла благополучно. Были все, кто интересуется и кому положено, а также друзья тех, кто интересуется и кому положено (как шутили в послевоенной Москве, Марсо Марсель и Николь Курсель). Был, конечно, Андрей Ланской (ему тогда маньелиевская геометрия де Сталя не понравилась), был знаменитый Пикассо, конечно, с возлюбленной, одной из самых прославленных – с Дорой Маар. В Париже потом рассказывали, что маленький Пикассо, увидев огромного де Сталя, попросился к нему на ручки. Может, и попросился, хотя вероятнее, шутка была придумана позже. Такие острые словечки придумывают и в Париже острословы-профессионалы за столиком кафе (так же, как армянские и еврейские анекдоты в Москве). Почтенный Василий Кандинский назвал эту выставку «моральной победой» и звал друга Маньели приехать в столицу из ривьерской глуши и выставиться вместе